Пляска на бойне - Лоуренс Блок

В последний раз я болтался на Двойке в самый разгар жары. Теперь стоял лютый холод. Я застегнул плащ на все пуговицы, сунул руки в карманы и пожалел, что не догадался надеть перчатки и шарф. Небо было всевозможных оттенков серого цвета, и рано или поздно должен был пойти обещанный снег.

И все же улица выглядела почти так же, как и в тот раз. Мальчишки, кучками стоявшие на тротуаре, были одеты немного теплее, хоть и нельзя сказать, что вполне по погоде. Они старались больше двигаться и все время приплясывали, чтобы согреться, но все остальное было почти то же самое.

Я прошелся по одной стороне улицы, потом пошел назад по другой. Когда какой-то чернокожий мальчишка шепнул мне: «Травки?» — я не мотнул головой, чтобы он отстал, а поманил его пальцем и вошел в парадное.

Он вошел сразу за мной и, почти не шевеля губами, спросил, чего мне надо.

— Я ищу Ти-Джея, — сказал я.

— Ти-Джея? — переспросил он. — Если бы он у меня был, я бы вам обязательно продал. И много не запросил бы.

— Ты его знаешь?

— А что, разве это человека так зовут? Я-то подумал, это зелье какое-то.

— Ладно, не важно, — сказал я и повернулся, чтобы уйти, но он тронул меня за руку.

— Эй, не спешите так, — сказал он. — Мы же еще не кончили разговаривать. Кто это — Ти-Джей? Он ди-джей?[27] Ди-джей Ти-Джей, ничего, а?

— Если ты его не знаешь…

— Ти-Джей — помню, был один такой, он играл за «Янки». Томми Джон, да? Он уже сошел. А если вам чего надо от Ти-Джея, так давайте я вам добуду то же самое.

Я дал ему свою карточку:

— Передай ему, чтобы мне позвонил.

— Да что я ему пейджер, что ли?

У меня состоялось с полдюжины таких разговоров с полдюжиной других столпов здешнего общества. Одни говорили, что знают Ти-Джея, другие — что нет, но я не поверил ни тем, ни другим. Никто из них не мог понять, кто я такой, но наверняка я был либо потенциальный эксплуататор, либо потенциальная жертва — либо я собирался поиметь их, либо можно было поиметь меня самого.

Мне пришло в голову, что я мог бы, пожалуй, завербовать себе в помощники кого-нибудь из них, а не разыскивать Ти-Джея — ведь он, в сущности, всего лишь один из попрошаек с Двойки, правда, на редкость везучий, если вспомнить, с какой легкостью он выманил пять долларов у такого стреляного воробья, как я. Если уж раздавать пятерки, то тут сколько угодно мальчишек, готовых их брать. И их не нужно разыскивать, а Ти-Джея я мог и не найти. Прошло полгода с тех пор, как я его встретил, а для здешних мест это немалое время. Он мог перебраться в другую часть города. Мог найти себе работу. А мог сидеть в колонии для несовершеннолетних на острове Райкер или же отбывать срок в какой-нибудь настоящей тюрьме.

А может быть, его и в живых уже нет. Когда это пришло мне в голову, я окинул взглядом улицу и подумал: многие ли из мальчишек, которых я вижу сейчас, доживут до тридцати пяти? Одних погубят наркотики, других — болезни, а из оставшихся кое-кто, и немало, прикончат друг друга. Это была невеселая мысль, и я отогнал ее. Сорок Вторая и в настоящем времени представляла достаточно мрачное зрелище. А стоило подумать о будущем, как видеть ее становилось просто невмоготу.

Начало Дому Завета было положено, когда один священник епископальной церкви впервые разрешил мальчишкам, убежавшим из дома, спать на полу в его квартире в Челси. Вскоре он уговорил какого-то домовладельца пожертвовать ему полуразвалившийся доходный дом в нескольких кварталах от вокзала Пенсильвания-Стэйшн, другие жертвователи собрали достаточно денег, чтобы он мог приобрести несколько соседних домов. А два года назад еще один благотворитель купил шестиэтажное промышленное здание и тоже пожертвовал его на благое дело. Я отправился туда с Сорок Второй, и седая женщина с суровыми синими глазами рассказала мне всю историю заведения.

— Это здание мальчишки называют «Новый Завет», — сказала она, — а первый комплекс — конечно, «Ветхий Завет». Отец Джойнер хлопочет, чтобы нам пожертвовали кое-какую недвижимость в Ист-Виллидж[28], — как они будут называть ее, я и представить себе не могу. Остаются только Апокрифы, но мне почему-то кажется, что ребятам это покажется недостаточно хлестким.

Мы разговаривали в вестибюле здания. На стене висели правила внутреннего распорядка. Здесь принимали с любого возраста до двадцати одного года, но запрещалось проносить алкоголь, оружие и наркотики, а с часа ночи до восьми утра двери закрывались и никого не впускали.

Миссис Хиллстром была любезна, но осторожна, да оно и понятно: она еще не знала, кто я — будущий жертвователь или хищник, который подыскивает себе жертву среди ее подопечных. Но в любом случае шансов проникнуть в приют дальше вестибюля я не имел: хотя ни оружия, ни наркотиков при мне не было, возраст явно не подходил.

Я показал ей рисунки, изображавшие обоих мальчиков. Даже не взглянув на них, она сказала:

— Мне очень жаль, но у нас не полагается давать сведения, кто живет у нас, а кто нет.

— Не надо никаких таких сведений, — сказал я. — Оба они здесь не живут.

Только после этого она посмотрела на рисунки.

— Они нарисованы, — сказала она. — Любопытно.

— Я думаю, кто-то из них, а может, и оба могли побывать здесь. Вероятно, оба убежали из дома.

— Брошенные дети, — сказала она и принялась внимательно разглядывать рисунки по очереди. — Похожи на братьев. Кто они такие?

— Это я и пытаюсь выяснить. Я не знаю ни их фамилий, ни откуда они.

— А что с ними случилось?

— По-моему, один умер. А тот, что помладше, в опасности. — Я на мгновение задумался. — А возможно, уже и вне опасности.

— «Вне опасности»? Значит, он, может быть, тоже умер, вы это хотите сказать?

— Думаю, что да.

Склонив голову набок, она посмотрела мне прямо в глаза.

— Вы знаете больше, чем говорите. Почему у вас рисунки, а не фотографии? Как вы можете разыскивать мальчиков, если не знаете, кто они?

— Есть вещи, которые вы сами не захотели бы знать.

— Да, есть, — ответила она. — И большую их часть я уже знаю. Я служу здесь за деньги, мистер Скаддер, я не доброволец. Я работаю по двенадцать часов вдень, шесть дней в неделю, а иногда даже выходного не беру. За это я имею здесь собственную комнату, трехразовое питание и десять долларов в неделю. У меня не оставалось денег на сигареты, и пришлось бросить курить, а теперь я половину зарплаты раздаю. Я здесь уже десять месяцев, мистер Скаддер, и увольнялась три раза. Когда они берут тебя на обучение, ты даешь обещание, что проработаешь год, и когда я увольнялась в первый раз, то боялась, что они начнут на меня кричать. Я сказала отцу Джойнеру, что больше не могу и должна уйти, а он говорит: «Мэгги, я вам завидую. Как жаль, что я не могу тоже уйти». И тогда я сказала: «Я передумала — остаюсь». — «Добро пожаловать обратно», — ответил он. Когда я увольнялась во второй раз, я была в ярости, а в третий — в слезах. Не подумайте, что теперь я не злюсь и не плачу. Я разозлилась и уволилась, я расплакалась и уволилась, но каждый раз я успокаивалась и решала остаться. Каждый день я вижу что-нибудь такое, отчего хочется выйти на улицу, схватить первого встречного за грудки, встряхнуть его как следует и рассказать, что тут происходит. Каждый день я узнаю еще что-нибудь из того, чего, как вы говорите, не хотела бы знать. В Доме Ветхого Завета целый корпус теперь отвели под больных СПИДом, вам это известно? У всех мальчиков, кто там живет, положительная реакция на вирус. Никому из них еще нет двадцати одного. Когда им исполняется двадцать один, они должны покинуть приют. Большинству покидать его не придется, потому что к тому времени их не будет в живых. Вы считаете, мне о чем-то нельзя говорить? Вы знаете что-нибудь похуже этого?

— Я полагаю, что старшего мальчика нет в живых, —сказал я, — потому что видел фильм, где он был снят. Там были еще мужчина и женщина, и в конце фильма они его убили. Я полагаю, что младший мальчик или мертв, или в опасности, потому что на прошлой неделе я видел его с мужчиной, который, по-моему, был одним из действующих лиц в этом фильме.

— И вы нарисовали эти рисунки.

— Я и кружок не могу нарисовать. Это сделал рисовальщик из полиции.

— Понимаю. — Она отвела глаза. — И много таких фильмов снимают? Это прибыльное дело?

— Не знаю сколько. Не думаю, чтобы это было такое уж прибыльное дело. Мне кажется, эти люди сняли тот фильм ради собственного удовольствия.

— «Ради собственного удовольствия». — Она покачала головой. — В греческой мифологии есть один персонаж, который пожирал собственных детей. Кронос. Не помню уж почему. Наверняка была какая-то причина. — Она сверкнула на меня глазами. — Мы пожираем своих детей — целое поколение их. Мы растрачиваем их попусту, выбрасываем на помойку. А иногда и в буквальном смысле пожираем. Поклонники дьявола приносят в жертву новорожденных, поджаривают их и съедают. Мужчины покупают на улице детей, занимаются с ними сексом, а потом убивают. Вы говорите, что видели этого мужчину, видели с младшим мальчиком? Вы действительно его видели?