Нужный человек - Юрий Гончаров

На ходу, не прерывая рассказа, Ерофеич сумел скрутить цигарку, ловко высечь на трут кресалом искру. Он и Степана Егорыча угостил куревом, не пожадничал. Степан Егорыч затягивался дымом глубоко, в полную грудь, – дивно хорош был крепкий дух махорки, умело сдобренной пахучими травками, особо ароматной и сладостной на вольном чистом воздухе зимней степи.

Над далекой его Заовражной, над полями его родной стороны тоже, наверное, тянет сейчас сыроватый мартовский ветер… Что там, хоть бы вполглаза на миг заглянуть! Оно, конечно, и так понятно – не пощадила война деревню, может, и хат нет ни одной, все погорели до основания… Сады порублены на блиндажи и дрова, коров и свиней немцы, конечно, отняли, съели. Но земля – земля-то осталась! Ее не украсть, не уволочь никакому врагу, ни при какой грабительской алчности. Ничего! – думал Степан Егорыч, представляя неспешную работу весны вокруг своей деревни, на полях своей бригады, которые он помнил так явственно, что мог без ошибки и промедления назвать число гектаров в каждом загоне, качество почвы, что и где сеяли во все колхозные годы. Ничего! Главное, что земля опять наша, а уж земля, родимая матушка, не выдаст, не оставит в беде, – и прокормит, и своею силою, своими соками опять взрастит все, чем была красна и богата жизнь… Потрудить плечи, руки? Да, уж это придется. Но живучий деревенский народ это всегда умел, сумеет и в это лихолетье, и он, Степан Егорыч, это сумеет, – только бы ему добраться до родной настрадавшейся земли…

Уже Дунино маячило вдали холмиками крыш. И хутор тоже завиднелся, правее, в таком же почти расстоянии.

Ерофеича точно бес какой подстегнул – своротить обоз прямо на хутор, через ложок, – вдвое ближе, а значит, и вдвое раньше попасть домой.

Дорога через ложок была, но не такая, слабо накатанная, всего в три-четыре следа с последней метели, к тому же смущали спуск и довольно крутой подъем. Надежней, конечно, было ехать по-старому, через Дунино. Но Ерофеич, попробовав ногами наст, уверил, что дорога твердая, короткое расстояние всех соблазняло, путь выглядел нетрудным, доступным, и Ерофеича послушались, свернули.

Степан Егорыч подумал – зря! Порожняком тут не поехали, остереглись, а теперь – гружеными. Но перечить не стал: люди местные, должны же они знать свои пути-дороги, где можно, где нельзя; раз сворачивают – стало быть, уверены…

Когда дорога пошла спускаться в лог, тяжелые сани стали напирать на волов, подсекая им задние ноги. Упряжь, не приспособленная для торможения, съехав с места, лезла волам на головы, на рога, и волы, упираясь на склоне всеми четырьмя ногами, неуклюже силились сдержать подгонявшие их сани.

Обоз пришлось остановить на полугоре и спускать сани поодиночке, в десять рук притормаживая их раскат.

Но ничего – и спустились, и выбрались наверх благополучно, за исключением последних саней.

Первые уже скрылись за верхом подъема, предпоследние медленно вылезали из лога, а у последних, которыми правил Степан Егорыч, лишь только потянули их волы на подъем – треснуло дышло. Волы, как ни в чем не бывало, даже с видимым довольством, что исчезла тяжесть, которую они волокли, так и пошли без заминки вверх по дороге, волоча обломанное дышло. Василиса и Катя, что только и были из всего народа со Степаном Егорычем, догнав волов, остановили их и поворотили назад.

Когда треснуло и переломилось дышло и Степан Егорыч увидел аварию, в памяти его всплыло, что́ за лог преодолевают они санным обозом. Смешливая мысль даже как-то скрасила его досаду: именно в этом логу застрял на своем автомобиле Чапаев, и ему тут вот тоже происшествие – роковое место!

Он закричал Шуре Протасовой и Машке Струковой, что были с подымающимися из лога санями, чтоб остановились, не ехали дальше.

Шура и Машка уже и сами увидели, что нужна помощь, застопорили волов и, осклизаясь в углаженных широкими полозьями колеях, сбежали к Степану Егорычу.

Дышло переломилось на том конце, где оно крепилось к саням, и сквозь железную оковку деревянную жердь пронизывали два железных болта. Дерево подгнило в дырах и не выдержало.

– Да-а… – протянул Степан Егорыч озадаченно. Без никакого инструмента не скрепить. Можно, конечно, связать налыгой. Веревка толста, прочна. Но такая скрепа удержит только на ровном месте и пустые сани, а при грузе в двенадцать почти центнеровых мешков – лопнет сразу, как гнилая нитка, при первом же натяге.

– Что ж тут думать, только перегружать, – сказала Василиса, тоже понявшая, что дышла не починить.

Степан Егорыч даже треушку назад сдвинул – так вроде бы способней, просторней было торопливому бегу его изобретательских мыслей. Ничего, однако, не придумывалось лучше того, что подсказала Василиса, и Степан Егорыч открыл уже рот – сказать Шуре и Машке, чтобы ехали дальше, скидывали наверху мешки и возвращались к нему порожнем, но тут шморгающая носом Катя тоненько и не очень уверенно сказала:

– А вы дышла поменяйте.

Степан Егорыч ахнул: девчонка, соплюшка, а сообразила ловчей взрослых!

Он поглядел, как крепится дышло к саням. Сбегал на горку, поглядел, как на тех санях. Крепежные болты распускались без особых усилий там и там. Степан Егорыч мигом отсоединил дышло на Машкиных санях и согнал вниз волов.

Пара была молодая, еще не такая сильная, как те, что были в запряжке у Степана Егорыча, и в гору они не взяли, как ни кричали на них во все голоса, как ни подпихивали сани собственной силой. Да и сани эти были самые большие и тяжелые, и лежало в них мешка на три, на четыре больше, чем клали на все другие.

Молодых волов выпрягли, на их место впрягли старых.

Но и эти через два десятка шагов забастовали, остановились бессильно, – в такую гору и им было тяжело.

Мысленно, про себя, Степан Егорыч уже не один раз помянул особыми словами Ерофеича: взбаламутил, старый черт, завлек в этот овраг, на такую-то вот мороку! Помянув Ерофеича еще раз, уже вслух, Степан Егорыч сбросил на снег три мешка, попятил волов, чтоб им был разгон.

Сразу же, с места, их шибко, сообща погнали, размахивая руками, подхлестывая криками. Волы, умная скотина, точно понимая, что если они станут, то сами себе утруднят работу, которую все равно придется сделать, – дружно, напористо влегая в ярмо, ходко одолели крутизну овражного склона и только на самом верху, на ровном уже месте, у них кончились силы и они стали, запаленно дыша, вывалив розовые языки и вращая черными каштанами глаз с кроваво-красными белками.

Хлопотни, перепряжек и перегрузок понадобилось еще много и всех вогнали они в пот, пока наконец сделали все, что надо: подняли из лога вторые сани, особым рейсом – сброшенное зерно, пока разместили по всему обозу мешки, а пустые сани без дышла привязали веревкой на прицеп.

Женщины, оберегая Степана Егорыча, не хотели, чтоб он таскал зерно, хотели справиться с этим сами, а ему было неловко, что бабы берут на себя его законную мужицкую работу, и он все равно таскал, взваливал мешки на спину, стараясь только побольше упираться здоровой ногой и не налегать особенно на раненую…

30

Утреннее небо, дымчато-золотистое, сквозило голубыми проталинами. Длинная синяя тень лежала на снегу возле мельничного сарая.

Внутри звучали голоса. Опередил Ерофеич! Не раз дивился Степан Егорыч неуемности его энергии в такие-то лета и подивился еще раз. Ну, старик! Отсторожив ночь, должно быть, даже не поев толком, он уже тут, как условились накануне…

С Ерофеичем был Мишка – в козьем малахае по самые глаза, в ватнике, хватавшем ему до колен.

Чтоб мельница не стояла, а молола при надобности, когда Степан Егорыч уедет, он загодя стал приучать Ерофеича к двигателю и механизмам, а ему в помощники – Мишку.

В основном на мельнице все ладилось, механизмы недавно Степан Егорыч сам почистил от пыли и сора, напитал смазкой, но не хотелось уезжать, не убедившись до конца, что мельница в полном порядке, а его ученики усвоили науку крепко, не напутают, не покалечат движок.

Ерофеич и Мишка, дожидаясь Степана Егорыча, не только вели разговоры, но и занимались делом: подлаживали кое-что мелкое, наводили лоск.

Степан Егорыч поглядел, что сделали старый и малый, – сделали они правильно. Он не зря старался – вполне можно было оставлять мельницу на Ерофеича. Постучит она еще, покружит своими старыми жерновами. Главное – мотор, а мотор теперь надежный, можно гонять хоть каждый день, не подведет.

Чтоб спокойней было на душе, Степан Егорыч еще раз, не спеша, показал с самого начала Ерофеичу и Мишке, как что делать, что может не заладиться или поломаться и как чинить, за чем в первую очередь смотреть и что слушать, чтоб не допустить аварии.

Мишка, вроде как для экзамена, сам, без помощи, запустил мотор, перевел мельничный механизм с холостого на рабочий ход и обратно. Придраться ни к чему было нельзя, малец освоил все правильно, на него даже следовало надеяться больше, чем на Ерофеича, который по старости лет был не так памятлив и не так востр на соображенье.