Синие стрекозы Вавилона - Елена Хаецкая

— Дезертируй, — предложила Асенефа. — Я тебе денег на дорогу дам.

Солдат помотал головой.

— За доброту спасибо, хозяйка, только лишнее это. Все одно словят.

Шальная мысль прокралась в голову безутешной вдове. И сказала солдату:

— Вот еще хлеб и колбаса у меня есть. Покушай пока.

Доверившись вполне материнским заботам Асенефы, солдат взял денег и отправился разыскивать служку. Платить служке не понадобилось — спал мертвым сном, упившись вдребезги. Лопату отыскал солдат в подсобке, у самой двери стояла и по голове его стукнула, как дверью дернул.

Асенефа, полная решимости, стояла, выпрямившись во весь рост у креста.

Указала пареньку на холм, под которым Белза спал.

— Копай!

Солдат ошалело взглянул на нее. Но вдова не шутила.

— Делай, что говорят.

Ах, какие знакомые слова, каким покоем от них веет. И сунул солдатик лопату прямо в середину креста, выложенного цветами, кровавыми и снежными. Отвалил черной земли на снег. Потом еще. И еще.

Показался гроб.

Солдатик в нерешительности поглядел на Асенефу. Но она кивнула: дело делаешь, парень, дело!

Полез в могилу, снял крышку.

Асенефа нависла над гробом. И снова увидела безмятежное лицо Белзы, даже не тронутое тлением, его ласковые губы, две морщинки возле рта, его светлые ресницы, загнутые вверх, редкие золотистые волосы над высоким лбом.

— Вынимай покойника, — распорядилась Асенефа.

Солдат подчинился. Подлез под Белзу, поставил его на ноги. Асенефа ухватила прах под мышки и выволокла из ямы. Потом и солдатик вылез, забросал могилу землей, после натаскал свежего снега, чтобы не так бросалось в глаза, что могилу недавно вскрывали.

Белза же, холодный, окоченевший, стоял, как бы опираясь на верную свою подругу. И Асенефа с удовольствием ощущала прикосновение его кожи, такое знакомое. Как не хватало ей этого прикосновения весь этот год!

— Дай-ка лопату, — сказала Асенефа солдату. — Я в подсобку верну, чтобы этот пьянчуга не заметил. А ты прах бери.

И пошли: впереди, метя черным подолом снег, вдова с лопатой в руке; за ней, сгибаясь под тяжестью праха, на согбенную шею положенного, подобно древесному стволу, солдатик юный, от бреда происходящего совсем потерявший голову.

И вздернули нетленный чудотворный прах на виселицу вместо украденного бандитского трупа — высоко и коротко...

Когда спустя неделю на кладбище прибежали Мария с Мартой да Манефа с Актеркой — Асенефа им только через неделю все рассказала — нетленный прах уже совершенно был расклеван воронами.

Семеро праведных в раю хозяина

Запасные ключи от квартиры Пиф хранились в двух местах — у ее друга и подруги. Гедда и Беренгарий были мало знакомы между собой. Так, встречались изредка на днях ее рождения.

Кроме того, Пиф терпеть не могла, когда к ней являлись просто так, без звонка. Поэтому они и не приходили. Ни Гедда, ни Беренгарий. Иногда ей случалось выключать телефон. Ничего странного, что не дозвониться.

Но тут Пиф затаилась на слишком долгий срок, и первым не выдержал Беренгарий.

— Ты не знаешь, где Пиф?

— Откуда мне знать. Я думала, она у тебя. Валяется в депрессии, не иначе.

— Да, похоже на то.

— И опять выключила телефоны. Мерзавка.

— Я просто думаю, что пора к ней нагрянуть.

— А если выставит?

— Пусть только попробует, — с тихой угрозой сказал мужчина.

— Ну хорошо. Только пойдем вместе, ладно?

— Ладно. А если не откроет, у меня есть ключ.

— У меня тоже.

Они помолчали немного. Потом Беренгарий сказал:

— Мне страшно.

Пиф жила одна в маленькой квартире. Последний мужчина, которого она любила, постоянно заводил в доме всяких маленьких животных. У нее перебывало несколько хомяков, черепашка, рыбки и, наконец, хорек. Хорька продавали на площади Наву, уверяя, что это королевский горностай.

Потом мужчина ушел, как уходили от Пиф мужчины и до него, а зверек остался. Пушистое существо с острой мордочкой и резким мускусным запахом. Мускусом пропахли все свитера Пиф. Раздеваясь, она бросала одежду на пол, а зверек в поисках норы заползал в рукава и там спал и источал во сне свои запахи.

Едва только друзья Пиф открыли дверь, как сладковатая вонь понеслась им навстречу.

— Здесь гулькиного дерьма по колено, — с отвращением сказала Гедда.

Они открыли окно. Треснувшее стекло выпало из рамы и разбилось внизу на асфальте.

— Никого не убили? — спросила Гедда.

Беренгарий посмотрел вниз. Осколки лежали в мелкой луже у газона, и казалось, будто там плавают кусочки льда.

— Нет, — сказал он.

Они заглянули в спальню. В кровати было полно хлебных крошек.

Затем открыли дверь в ванную.

Ванна была до краев наполнена зловонной буроватой жидкостью. Черные волосы Пиф плавали на поверхности, очки блестели из-под воды, как льдинки.

Хорек насторожил усы, поднял окровавленную мордочку. Шерстка зверька воинственно топорщилась. Маленький хищник почти полностью обгрыз лицо своей хозяйки за те несколько дней, что она была мертва.

На кафельной плитке стены губной помадой были выведены круглые крупные буквы:

«Я умерла 18 нисану. Ну, и когда вы меня нашли?»

Туман окружал ее со всех сторон. Под ногами хлюпало, и Пиф казалось, будто она идет по собственной крови. Вонючая липкая кровь была повсюду. Отчаянно кружилась голова.

Она вытянула руки, пошарила вокруг и неожиданно коснулась стены. Холодной и влажной. Потом нащупала арматуру.

— Труба, — сказала она самой себе и не услышала своего голоса. Но теперь она знала, что идет по той самой знаменитой трубе, о которой столько раз читала в книжках на тему «жизнь после жизни». Полагалось увидеть впереди фигуру воина-афганца, потерявшегося в небытии. Или стекольщика. (Почему стекольщика?..)

Она провела рукой по стене. Действительно, труба. Но сейчас эта труба уже не напоминала ей ту, легендарную, по которой к вечному свету и блаженству небытия летит умирающая душа. Больше всего эта труба напоминала бетонное кольцо, вроде тех, какие можно отыскать на старой стройке. Из тех строек, что, миновав стадию завершенности, тотчас же превращаются в помойку и в этом качестве пребывают вовеки.

— Вот ведь сучонка, — произнес чей-то голос из тумана.

Голос был мужской. Пиф прищурилась, но в тумане ничего не разглядела. Она знала, что «сучонка» обращена к ней. Просто нутром чуяла. Потрохами. Всем своим натруженным ливером.

Она остановилась. Неприятная вязкая влага цепляла ее за ноги. Пиф провела по себе руками, но так и не определила, одета она или нага. Душе положено быть голой. Но Пиф совершенно не была уверена в том, что является душой.

— Кто здесь? — крикнула она и не услышала своего голоса.

Туман не ответил. В одном Пиф не сомневалась: на ней не было очков. Очки отбирали, насколько она знала, в лагерях. Очки и протезы. Правда, это было еще до потопа.

— Зона сраная, — сказала Пиф.

Она ничего не видела и теперь понимала, почему. Спотыкаясь и злобствуя, она пошла дальше.

Хлюп.

Хлюп.

Сейчас она себе нравилась. Очень даже нравилась.

— Я это сделала, — сказала она вслух. — Захотела и сделала.

Труба закончилась и вывела на пустырь. Приглядевшись, Пиф увидела, что стоит на территории брошенного пионерского лагеря. Гипсовые пионеры с отбитыми носами и оторванными руками, болтающимися на арматуре, валялись в траве, как убитые солдаты.

Она споткнулась об одного и испугалась. Потом пошевелила ногой. Гипсовый труп перевернулся на спину и слепо уставился в не-небо.

Пиф боялась посмотреть наверх, чтобы увидеть то, что видели эти выцарапанные белые глаза. Она не знала, почему ее охватывал такой панический ужас при одной только мысли о том, чтобы поднять голову.

Пиф села на пионера. Уткнулась локтями в колени. Колени онемели и ничего не чувствовали. В серой траве слабо брызгали струйки воды из покосившегося фонтана. Гипсовая чаша фонтана все еще хранила следы зеленой краски. Из-под зелени проглядывала мертвенная белизна отбитого гипса. Струйки то поднимались, то бессильно опадали. И они были мутно-зеленые.

Потом Пиф поняла, что рядом кто-то есть. Она смутно разглядела кирзовые сапоги. Прищурилась, потом наклонилась и потрогала рукой. Нет, сапоги не кирзовые, а кожаные, но очень прочные и твердые. И шнуровка до колен.

— Армейские ботинки харранского производства, — сообщил хриплый голос. — Не тяни ручонки, сучка.

Это был тот самый голос, который она слышала в тумане. Пиф покраснела. Сердце стукнуло под горлом. Впрочем, у нее теперь нет сердца и нет горла. Я СДЕЛАЛА ЭТО, напомнила она себе.

Незнакомец наклонился и взял ее за запястье. Теперь и Пиф увидела: распухшие перерезанные вены. Вена свешивалась из мертвой руки, как серая веревка.

— Ах ты, пизденыш, — сказал незнакомец с отеческой укоризной и отпустил ее руку.