Эдгар По. Сумрачный гений - Андрей Танасейчук

Хотя тезис этот не очень понятен современному властному (особенно российскому) ареопагу, его истинность была очевидна «мудрецу из Монтичелло». В соответствии с этим учебный процесс в своем заведении он разделил на два этапа. Первый (он составлял примерно два года) имел гуманитарный уклон и своей целью ставил так называемое общее образование (по сути, учил учиться). Студенты записывались на курсы каких-либо профессоров (в сфере новых и древних языков, литературы, истории, математики и т. п.), посещали занятия, слушали лекции, выполняли задания. Второй этап (еще два года) предполагал уже некоторую специализацию. В то время когда учился поэт, никто из студентов, разумеется, еще «не добрался» до второго этапа, но предполагалось, что он сможет специализироваться в области философии, политических наук, ботаники, архитектуры и астрономии. Никаких религиозных, как, впрочем, и сугубо прикладных — инженерных, — дисциплин в университете Джефферсона не было.

Хорошо известно, что Эдгар По предполагал провести в Шарлоттсвилле два года и получить «общее образование». Во всяком случае, таковы были ближайшие планы — они обсуждались в семье и, в частности, с мистером Алланом. Вполне возможно, что сам поэт мог мечтать и о «полном образовании» (в те годы это была редкость), но никаких разговоров в доме по этому поводу не вели.

Учитывая очевидные способности молодого человека к словесности, предполагалось, что он выберет древние и новые языки. Опекун хотел, чтобы пасынок изучал еще и математику. Чем он руководствовался — способностями Эдгара к точной науке или имел в виду некие грядущие перспективы, — неизвестно.

Студент По числился под номером 136 в матрикуле вновь записавшихся в феврале 1826 года. Большинство из них выбрали по три курса для обучения — такова была обычная студенческая практика тех лет. Эдгар выбрал только два: классическую филологию (латынь и греческий) и современные языки (французский, итальянский и испанский).

Не следует в данном обстоятельстве видеть свидетельство лености нашего героя. Причина этого самоограничения крылась в другом — в материальной составляющей его жизни. Понятно, что пребывание в университете требовало денег, и немалых. Позднее, в письме от 3 января 1831 года, адресованном опекуну, поэт вносит ясность в этот вопрос:

«Минимальные расходы для существования в университете составляли никак не меньше 350 долларов в год. Вы отправили меня с суммой в 110 долларов. Из них 50 долларов я был должен внести немедленно — за содержание. Еще 60 долларов необходимо было заплатить за учебу у двух профессоров. И Вы не преминули упрекнуть меня в том, что я ограничился двумя курсами и не взял третий. Затем нужно было внести еще 15 долларов за аренду квартиры — напомню, что все это необходимо было платить вперед из тех 110, что у меня имелось, — а еще 12 долларов за постель, да еще 12 долларов за мебель. Мне, конечно, пришлось взять взаймы — а это против традиций, — и в глазах окружающих я немедленно превратился в попрошайку. Вы, должно быть, помните, что неделю спустя после моего приезда я написал Вам и попросил прислать немного денег и книг. Вы ответили в совершенно оскорбительном тоне. Если бы я действительно был самым распоследним негодяем, Вы не могли бы написать обиднее. Но и в таком случае мне никак не удалось бы заплатить 150 долларов из тех 110, что у меня имелись. Следуя Вашему настоянию, я вложил в письмо подробный отчет о своих тратах — и они составили 149 долларов. Чтобы свести доходы с расходами, мне необходимы были еще 39 долларов. Вы выслали мне 40 долларов, оставив 1 доллар на карманные расходы. Через некоторое время я получил посылку с книгами, в которой, среди прочих, обнаружил „Жиль Блаза“[44] и Кембриджский учебник математики в двух томах, в коем я совершенно не нуждался, поскольку не имел намерения посещать занятия по математике. Но я нуждался в книгах, поскольку хотел учиться, — и вынужден был приобретать их в кредит (выделено Э. По. — А. Т.)… А еще я был обязан нанять слугу, покупать дрова, платить прачке и совершать тысячи других мелких трат».

Оставим в стороне эмоции, которые, несомненно, владели поэтом, когда он писал приведенные строки, но факты — красноречивы. И они объясняют, почему он выбрал только два курса вместо обычных трех.

Все биографы единодушны во мнении, что у Эдгара По были очень хорошие учителя. Классическую филологию преподавал профессор Дж. Лонг, выпускник колледжа Святой Троицы в Кембридже, впоследствии профессор Лондонского университета[45]. Как вспоминали те, кто у него учился, он превратил свой предмет в увлекательное занятие, сочетая изучение греческого и латыни с экскурсами в географию и историю античных цивилизаций.

Джон Ингрэм, один из первых биографов поэта, беседовал с пожилым профессором в 1875 году. Тот не помнил По, но вот что ответил на расспросы биографа о поэте:

«Если По учился в Виргинском университете в 1826 году, то он, скорее всего, учился в моем классе — тот был самым большим… Начальная пора в университете была ужасной (профессор имеет в виду дисциплину. — А. Т.). Там было несколько блестящих молодых дарований и немало совершенно отвратительных персонажей. Я отчетливо помню имена как тех, так и других и думаю, что припоминаю По, хотя память уже не та; но полагаю, что запомнил бы его хорошо, если бы он был среди самых лучших или среди самых худших».

Впрочем, память действительно могла подвести пожилого профессора, ведь в 1875 году ему было уже за восемьдесят. Во всяком случае, те, кто учился у Лонга вместе с По, утверждали, что тот был как раз в числе лучших.

Наверняка нашего героя запомнил другой его наставник — профессор Георг Блэттерманн, преподававший современные языки. Так же как и Лонга, Блэттерманна Т. Джефферсон (по рекомендации из Гарварда) «выписал» из Англии, где тот преподавал в университете. Блэттерманн был немцем, человеком весьма экстравагантным (насколько «экстравагантны» могут быть немцы[46]), если не сказать странным, но отличным лингвистом и свой предмет знал блестяще. Уильям Уэртенбейкер, университетский секретарь и библиотекарь, припоминал такой эпизод, связанный с нашим героем: Блэттерманн предложил своим студентам составить стихотворный перевод отрывка из поэмы Тассо[47], Эдгар По оказался не только единственным, кто справился с заданием, но и поразил учителя совершенством своего перевода.

Вообще, как вспоминали те, с кем учился поэт, несмотря на то, что он преуспевал в классической филологии, живые языки (и, соответственно, литература) ему нравились больше. Неудивительно, что чаще в руках у него можно было видеть не латинскую грамматику или томик Горация, а произведения поэтов итальянского Возрождения, французских и английских писателей XVII–XVIII веков. К сожалению, как отмечал упоминавшийся Уэртенбейкер, тогда, в самые первые годы Виргинского университета, систематическая запись выдаваемых из библиотеки книг еще не велась, но известно, что библиотека начала функционировать с апреля 1826 года и По был активным ее читателем. А библиотека для того времени была богатой. Книги для нее подбирал сам Джефферсон, и кроме античных классиков значительную ее часть составляла изящная словесность. Опубликованный «Каталог книг президента Джефферсона для Библиотеки Виргинского университета», составленный в 1825 году, сообщает, что он передал университету 409 книг. Английские авторы, как и следовало ожидать, представлены «классическими» для того времени именами — Шекспир, Джонсон, Драйден, Аддисон, Конгрив, Уичерли и т. д., но «новых авторов», представителей романтической школы, в нем не найти. Нет даже романов В. Скотта и поэм Байрона. Впрочем, такая подборка соответствовала представлениям ректора — ведь книга «должна просвещать, а не развлекать». В то же время известно, что именно в университете По по-настоящему узнал и полюбил поэзию Байрона. Понятно, что его сочинения он брал не из библиотеки, а у товарищей. Чтение новомодных романтиков считалось делом пагубным и отчасти поэтому было весьма распространено в студенческой среде[48].