Ричард Длинные Руки - Король-консорт - Гай Орловский

С Джильберта сняли камзол, оставив в белой рубашке. На помост тем временем торопливо взобрался священник и, развернув молитвенник, повернулся лицом к плахе и замер в скорбном молчании.

Палач взошел по ступенькам неторопливо, то ли соблюдая статус, то ли путаясь в чужом фартуке, у плахи остановился в слишком картинной позе, уперев острие топора в темное дерево.

Стражи, что преграждали барону дорогу к помосту, расступились, и Джильберт почти взбежал по ступенькам, настолько молодой, красивый и сияющий, что в увеличивающейся толпе во дворе послышались горестные вздохи.

Священник торопливо причастил, судебный исполнитель прочел приговор, Джильберт выслушал спокойно, не дрогнув лицом и не шевельнув даже бровью.

— Желаете что-то сказать перед казнью? — спросил исполнитель.

Джильберт покачал головой.

— Нет... Все правильно. Мы подняли мятеж против короля, это нарушение закона, и все поплатились. Закон суров, но это закон. Я не прошу милосердия и не желаю его, мы все сделали правильно, я не раскаиваюсь!

Он без напоминания пошел к плахе, опустил голову в специальный вырез, чтобы палач не ударил слишком близко к затылку, сразу же выбросил в стороны прямые руки с растопыренными пальцами, как знак того, что он готов.

Палач медленно опустил топор острием на обнаженную шею жертвы, примерился, вскинул топор, но засомневался и еще раз для точности прикоснулся холодным лезвием к тому же месту приговоренного.

Наконец топор красиво и грозно взлетел над головой в кожаной маске. Я видел, как Джильберт задержал дыхание и закрыл глаза. Солнце заиграло на широком лезвии, толпа затаила дыхание.

Звонко пропел рожок, все повернули головы в нашу сторону. Король с балкона милостиво взмахнул белым платком.

Палач медленно опустил топор и, уперев острием в дощатый пол, красиво оперся на рукоять мускулистыми руками. На помост поднялся герольд, прокричал звонко, поворачиваясь во все стороны:

— Его Величество король Эдвин Рафнсварт милостиво заменяет смертную казнь путем усекновения головы бессрочным заточением в Башне Смерти!..

Толпа ошарашенно безмолвствовала, наконец кто-то заорал ликующе:

— Да не прольется кровь единственного наследника древнего рода герцогов Хрутеров!

Еще несколько голосов в толпе поддержали, но остальные собравшиеся показались мне явно разочарованными. Любая казнь — это красивое и нравоучительное зрелище, а казнь высокорожденного — вдвойне. Можно сказать детям насчет нужности соблюдения правил, вон даже высокие титулы не спасают, да и вообще просто приятно посмотреть, как палач рубит головы знатным.

Я пробормотал:

— Вы подготовили это заранее?

Король снисходительно улыбнулся.

— Нет, по дороге на балкон.

Я вспомнил, как к нему подходили за указаниями придворные, промолчал и только смотрел, как сразу несколько слуг торопливо сервируют стол там же на балконе. Вечер обещает быть теплым, и хотя нам заботливо набросили на плечи нечто вроде теплых халатов, но все равно начало лета, тепло еще не ушло из воздуха, а до холодной ночи далеко.

Обожаю эти моменты, когда солнце опускается к горизонту, косые лучи с невероятной резкостью высвечивают каждую травинку, все обретает добавочную глубину и объем, краски становятся ярче и насыщеннее. Я, равнодушный к красотам природы, только в эти минуты замечаю ее и всякий раз охаю, будто увидел первый раз: ух ты, а это, оказывается, просто сказочно красиво!

Перед нами два кубка и серебряный кувшин с вином, но я жестом отослал недоумевающих слуг, а король с напряженным вниманием смотрел, как перед нами медленно возникают из ничего фужеры из тончайшего стекла.

Я наполнил мадерой, она как раз под очарование этого вечера, взглянул на короля и взял свой бокал. Король повторил мой жест, но после первого же глотка взгляд прояснился, а жесткие складки на лице разошлись.

— Ваше Величество, — сказал я, — это был очень мудрый поступок.

Он посмотрел на меня с сомнением.

-Да?

— Подарив барону Джильберту жизнь, — пояснил я, — вы показали себя мудрым и великодушным королем...

Он поморщился.

— На самом деле, если честно, я вообще отпускал его прощаться с семьей в надежде, что не вернется. И спасет свою шкуру.

— Но опозорит себя и свой род? — спросил я. — Он же не отдельный человек, а часть рода. Ну, как муравей, что лишь часть муравейника... Но заменив казнь на вечное заточение, вы сделали великолепный ход. Никто не узнает ваших истинных побуждений, кроме вас самого, зато народ и знать увидели ваше великодушие. Пусть даже кто-то и догадался, что будет дальше, это не так важно.

Он спросил с интересом:

— А что будет дальше?

— Через какое-то время, — сказал я с убеждением, — вы его отпустите по случаю какой-нибудь славной годовщины битвы, замужества вашей дочери или рождения внука.

— Гм, — проговорил он с прежним интересом, — а на чем вы основываете свои странные предположения?

— Но я угадал?

Он усмехнулся.

— Все равно мне интересно.

— Во-первых, — сказал я, — пройдет время, память о мятеже сгладится, у всех новые заботы, и освобождение пройдет практически незамеченным. В смысле, уже никому не будет, кроме самого барона Джильберта и его семьи, до этого дела. Во-вторых, что самое главное, он за это время в самом деле станет другим человеком...

Он присматривался ко мне с его большим вниманием и странным интересом.

— Да, вы уже говорили. Хотя у меня и есть серьезные сомнения, такие твердоголовые не меняются, но все же... пусть.

— Кстати, — сказал я, — Ваше Величество, напомните-ка детали насчет наших отношений...

Он посмотрел на меня исподлобья.

— Ваше Высочество?

Я пояснил торопливо:

— Отношения наших королевств, я хотел сказать. Как соседи, мы не просто заинтересованы в дружбе и сотрудничестве, но и просто обязаны крепить узы братства и единства...

Лицо его становилось все холоднее, я не понимал, чем это вызвано, а он откинулся на спинку кресла, подумал, продолжая мерить меня достаточно недружелюбным взглядом... нет, даже не столько недружелюбным, а больше как бы умаляющим мою значимость, а это подразумевает, что я оскорбил его, даже заговорив о таких высоких делах государственной важности.

— Ваше Величество? — спросил я.

Он вздохнул, поморщился, губы искривились в недовольной гримасе.

— Ваше Высочество, — ответил он, — вы угостили меня дивным вином. Я это ценю. И готов с вами говорить об этом вине хоть весь вечер. Но только о вине, как вы должны понимать.

Я вскинул в удивлении брови.

— А почему нельзя...

Он снова поморщился.

— Принц, ну почему я вам должен разъяснять такие простые вещи? И, должен признаться, неприятные?

— Ваше Величество?

Он ответил нехотя, даже взгляд отвел в сторону:

— Принц, вы... консорт. Правит Мезиной королева Ротильда. Она и принимает решения, с кем дружить, с кем торговать, с кем воевать. Не обижайтесь, но с моей стороны обсуждение с вами важных государственных вопросов будет умалением моего достоинства и уроном королевской чести.

Я даже задохнулся от такого неожиданного удара, словно кувалдой мне в солнечное сплетение, но он прав, я даже как-то не подумал, что не консортье это дело — интересоваться вопросами межгосударственных отношений! Консорт — это нечто при спальне королевы. Это самец, отловленный для утех королевы. И, может быть, способный при удаче зачать ей сына, который станет королем, что никогда не бывает доступно консорту.

— Ваше Величество, — произнес я как можно дружелюбнее и бесхитростнее, я же консорт, мне все можно, — еще по глотку вина... и поспешу по своим делам. Увы, они есть даже у консорта.

Он промолчал, знаем, дескать, какие дела у консортов, но взгляд достаточно красноречив.

— Что, вот так на ночь глядя?

— Ваше Величество, — сказал я заговорщицки, — У консортов свои радости!

Глава 4

Как только высокие стены Бьернии скрылись из виду, я ощутил сильнейшее желание остановиться и воспользоваться Зеркалом Горных Эльфов. В конце концов, удается протаскивать в него не только упирающегося Бобика, но даже арбогастра, а это значит, через пару минут окажусь в виду стен Дартмута, столицы королевства Шателлен, где у меня не просто дружественный правитель, но и, как бы сказать, полутесть, ибо его великолепная дочь Франка мне доводится полуженой. Может быть, именно потому король Найтингейл фактически единственный, кто не предал и не попытался улучшить свое положение за мой счет после того, как и до него доползли слухи об исчезновении без следов в суровых снегах севера этого самонадеянного принца, посмевшего выступить навстречу самому Мунтвигу...

— Нет, — сказал я со вздохом и пустил Зайчика вскачь, — это мои земли! И если не проеду по ним хотя бы раз, как проверить, когда брешут красиво и умело, а где по каким-то причинам почему-то говорят правду?