Крымские тетради - Илья Вергасов

Измученные и усталые, вышли на Никитскую яйлу. Семен был героем дня, над ним подтрунивали. Шаевич, любящий побалагурить, сказал:

- Это же не по правилам! Сидел сиднем, посапывал в обе сопелки, а потом нате вам: герой. Не признаю!

Капустин всю дорогу молчал, как будто на него ничего не действовало: он сам по себе, а все остальные сами по себе.

Зашли в заброшенную Стильскую кошару, решили отдохнуть, а утром податься в отряд. С хорошими вестями...

Разожгли маленький костер, начали сушить обувь, греть чай и готовить незатейливый ужин - варить конину.

Согревшись и обсушившись, улеглись спать. Вязников распределил дежурства.

Похрапывали усталые партизанские диверсанты. Шаевич что-то говорил во сне.

К рассвету Зоренко разбудил Капустина. Тот быстро проснулся, будто и не спал.

- Давай дрыхни, - сказал он и засобирался на пост.

Зоренко свернулся калачиком, стараясь как можно скорее уснуть. Но странно: что-то тревожило его. Он ворочался с боку на бок, потом замер. В полудреме заметил, что у Капустина в руках кроме автомата и граната.

- Зачем тебе эта штучка? - спросил он шепотом, боясь разбудить спящих.

- Поржавела артиллерия, хочу почистить, - равнодушно сказал Капустин. - Впрочем, хрен с ней, пойду погляжу вокруг. - Он вышел.

Буквально через несколько секунд в просвете, где когда-то была дверь, мелькнула фигура Капустина. Размахнувшись, он бросил одну за другой две гранаты в партизан... Раздались взрывы.

Оглушенный, но невредимый Зоренко схватил автомат, выскочил из кошары, огляделся - никого. Глубокий след по снегу шел за скалу.

Семен вбежал в кошару, увидел убитого Вязникова, рядом с ним бездыханного Смирнова. Уцелевший Агеев перевязывал тяжело раненного Шаевича.

Агеев сказал:

- Идем искать гада. Ничего, далеко не уйдет!

Они выбежали из кошары, пошли по следу. Вдруг за грудой камней мелькнула тень, ударила автоматная очередь. Агеев не успел отскочить, очередь из автомата свалила его насмерть. Зоренко упал под камень.

Капустин начал быстро отходить. Зоренко упорно шел по его следу.

Бежавший несколько раз давал очереди по Зоренко, потом бросил автомат, - видимо, кончились патроны.

Зоренко стал отставать, пришлось и ему положить автомат на приметное место. На крутом спуске Капустин сбросил с себя шапку, пиджак, фуфайку, кинулся вниз. На бегу раздевался и Зоренко.

Расстояние между ними сокращалось.

- Стой, гад!

Поминутно падая, Капустин все бежал, но силы покидали его.

Недалеко от магистрали Зоренко догнал бандита и бросился на него.

Некоторое время они оба лежали неподвижно, не в состоянии вымолвить ни слова.

Наконец, переводя дыхание, Зоренко прохрипел:

- За что же ты нас, гад?

- Слушай, отпусти... Пойдем к немцам, скажем, что убили главных партизан, покажем трупы... Что здесь, с голоду подыхать? Всем каюк, я не могу жить голодным...

- Нет, тебе и сытым не жить! - Семен придавил предателя и подобрался к его горлу.

Собравшись с силами, Капустин с яростью стал сопротивляться. Они душили друг друга, кусали...

Почти теряя сознание, Семен задушил бандита...

* * *

На этом месте своего повествования я сделаю одну важную оговорку. В 1949 году я писал об этом трагическом эпизоде. Один из читателей сказал мне: "А знаете, Капустин весной 1942 года появлялся в Алупке, служил у гестаповцев, а потом исчез".

Сообщение было очень важным, но никаких доказательств, подтверждающих его, обнаружить не удалось. На всякий случай, переиздавая свой рассказ, я изменил фамилию Капустина.

Теперь я располагаю точными данными: да, Капустин, к сожалению, остался жив. Его случайно обнаружил линейный мастер Ай-Даниля, доставил в Ялту, и там врачи привели его в чувство. Он служил немцам до конца войны и сейчас, по слухам, обитает где-то; только где, на каком клочке земли?

* * *

...Измученный Зоренко вернулся в кошару. Там лежал израненный осколками Шаевич. Однако бывший директор не терял присутствия духа и старался даже подбодрить Семена, не проронившего ни слова.

Разорвав свое довольно чистое белье на бинты, Семен туго перевязал раны Шаевича, потом вышел на поляну перед кошарой, нашел выбоину, начал голыми руками разгребать снег.

Углубил выбоину, обложил ее диким камнем и перенес туда трупы Вязникова, Агеева и Смирнова. Он очень долго возился с похоронами, временами наведываясь к Шаевичу. Тот вел себя с потрясающей выдержкой.

- Ты, Сенечка, мне водички побольше давай, а то у меня нутро жжет. А вообще чувствую себя на сто с хвостиком!

К ночи с похоронами было покончено. На могиле партизан лежали зеленые сосновые ветки.

Прошла еще одна ночь, а чуть свет Зоренко взвалил на спину Шаевича и потащил его по покрытой снегом яйле.

Днем теплые солнечные лучи разрыхлили снег. Зоренко проваливался по пояс, выкарабкивался и снова шел. Градом катился с него пот.

Шаевич молчал; он знал, что уговоры бросить его не помогут. Но он не мог сдержаться. Само вырвалось:

- Семен, слушай! Я даю толковый совет. Ты остановись, спрячь меня надежно, а сам топай. Скорее дойдешь, скорее и ко мне придут. Дело же говорю, слушай, Сенечка. Я в отцы тебе гожусь, башка-то у меня толковая, все так говорят...

Семен молчал и тащил свою ношу чуть ли не на четвереньках.

Их нашли под Кемаль-Эгереком, всего в километре от лагеря.

И вот они лежат в штабной землянке. Заросшие, худые, кожа да кости, с глубоко запавшими глазами. Шаевич еще пытался улыбнуться, но улыбка была такая, что хотелось рвать на себе волосы. А Зоренко молчал.

Проходили дни. Как-то Зоренко без вызова явился в штаб.

Партизанская слава - как вспышка костра, осыпанного порохом. Она пришла к Семену Зоренко в весеннее половодье 1942 года.

Я не знал в Ялтинском отряде человека молчаливее и угрюмее Семена Евсеевича, как не знал и партизана выдержаннее и расчетливее, чем он. Летели мосты на горных дорогах под Ялтой, у Байдарских ворот, на Костельском перевале недалеко от Алушты.

Через два месяца Семена Зоренко принимали в партию.

Неожиданно он спросил у коммунистов:

- Разрешите мне носить партийный билет Вязникова?

- Но его нет! Билет в могиле!

- Нет, он у меня! - Зоренко вынул завернутый в платочек партийный билет, хранившийся у него на груди.

Комиссар Кучер сказал:

- Ты давно носишь билет нашего парторга. Товарищи коммунисты, предлагаю партийный стаж Семену Зоренко считать со дня смерти Михаила Григорьевича Вязникова.

18

В 1948 году в один из пасмурных осенних дней я сидел на ялтинской набережной. Больной, с изнуряющей температурой, раздраженный, смотрел я на матовую гладь моря. Не хотелось ни встречать никого, ни говорить ни с кем. Прятался за густым тамариском.