Ринама Волокоса, или История Государства Лимонного - Марина Соколова

Попробуем в этом разобраться, хотя всё это очень тяжело. Не секрет, что водяная нация очень разобщённая. Трудно сказать, где зарыта собака. Возможно, это признак великой нации. Не исключено, что причина кроется в национальном характере. Есть ещё одно объяснение, которое очень похоже на правду. В ксегенском государстве водяная нация использовалась для сплочения всех других наций. Вольно или невольно власти размывали национальные черты и особенности водяной нации. И, наконец, демократы, как уголовные преступники, в борьбе за достижение своих целей не различали никаких средств, в том числе — национальных. Обманутый циничными политиками, обезумевший народ, превратив всю страну в Ходынское поле, не различая дороги, бросился давить себе подобных — в погоне за меркантильными интересами.

Процесс, как цепной пёс, сорвался с цепи. То там, то здесь поднимали голову националисты и сепаратисты. Одними из первых за ножи схватились байернаджазские экстремисты. В ксегенском государстве Кауб числился среди самых многонациональных городов. В ринамином классе учились представители девяти национальностей, проживавших в столице Байернаджаза. Больше всего было водяных, потому что школа была водянистоговорящей. Второе место по численности занимали байернаджазцы, которые хотели получить более качественное водяное образование. На третьем месте были маряне, которых в Каубе проживал целый район. В Байернаджазе маряне не имели своих школ, зато имели марянское радио. Марянские права и обязанности, разумеется, диктовались Совкмой — и слава богу, потому что от Кауба маряне наверняка получили бы одни обязанности — и никаких прав. Дело в том, что национальнотерпимые байернаджазцы исторически ненавидели марян. Но этого почти не было заметно, потому что ксегенская власть давила любое заметное проявление национальной розни. Духовную вражду дополняла вражда материальная. Камнем преткновения между байернаджазцами и марянами был Нагорный Абхакар. Абхакар входил в состав Байернаджаза, а населён был, в основном, марянами. Марянская республика считала эту территорию своей собственностью, в то время как Байернаджазская не собиралась её никому уступать. Когда стало можно, маряне обратились в Кремль со своими претензиями. Кремль уважительно ответил, что будет думать. Байернаджаз насторожился, а Маряние расценила слова ксегена, как руководство к действию. Байернаджазцы тоже поняли, что теперь можно, и ещё больше возненавидели марян. Накалённые переделочным процессом темпераментные байернаджазцы недолго лелеяли свой гнев. Вылившись на улицы Кауба, он был подхвачен криминальными элементами, в которых байернаджазская столица не испытывала недостатка. Отбросы общества превратили националистическое дуновение в трагический шквал. На улицах и в домах Кауба завывали человеческие жертвы и лилась марянская кровь. Водяных националисты не трогали, но спокойно спать они не могли. Чтобы положить конец резне, Борвёгач послал в Кауб войска. Солдатам приходилось открывать огонь, под который попадали случайные люди. Тевса бежала в страхе от огнестрельного оружия, а на глазах у Миада национал-фашисты сожгли молодую марянку. Насмотревшись на своих детей, которые лезли под стол от любого постороннего шума, супруги бросили на произвол судьбы двухкомнатную квартиру, подхватили двоих детей и спешно выехали в относительно спокойную Водяную республику.

Оказалось, что, по наводке друзей, они попали в зону Рылечбоньской аварии. Но каубские беженцы об этом узнали не сразу, так как посёлок Рогавёбчо, в котором они обосновались, правительственным постановлением был выведен из зоны повышенной радиации. Сама радиация об этом ничего не знала и продолжала губить людей.

Собственно говоря, Рылечбоньская авария произошла не в посёлке Рогавёбчо и даже не в Водяной республике, а в граничащей с ней Ниакуре. Общегосударственная разболтанность, игнорируя наступившую Переделку, разразилась ужасающей катастрофой, которая выбрала самое уязвимое место. Таким местом оказалась Рылечбоньская атомная станция.

Городок Пиртяпь, не похожий на место трагедии, утопал в весенней зелени и жил радостной предпраздничной суетой. Взрыв на атомной станции не потревожил беспечных пиртяпцев, которые продолжали заниматься повседневной текучкой. Компетентные начальники, уведомив об аварии Совкму, целые сутки скрывали атомные последствия от местных жителей, которые безропотно поглощали смертельные рентгены наряду с героическими пожарными и врачами. Впрочем, среди поражённых не было ни одного вышестоящего родственника, так как о них вовремя позаботились вышестоящие начальники. Пока Совкма думала думу, радиоактивные облака, не дожидаясь решения человеческого фактора, стали расползаться по всей Луне. С трудом учуяв неладное, сопредельные с Лимонией государства громко забили в набат. Вспомнив про гласность, Борвёгач встрепенулся и направил в Пиртяпь свой высший уровень. Вслед за ним все остальные уровни ксегенского государства развернули широкомасштабные работы по ликвидации последствий атомной аварии. Между тем неугомонная радиоактивность докатилась до Рогавёбчо. Под давлением вкусившей гласности общественности власть ввела льготы для всех поражённых районов, но, обуздав запаниковавшую гласность, спустила на тормозах обременительные привилегии. Впрочем, держать в узде взбрыкнувшую гласность власти было уже не под силу. Опередив вперёдсмотрящих писателей, журналисты из четвёртой власти полезли в первую. Они добывали «жареную» информацию на любой читательский вкус, а если факты оказывались сыроватыми, мошенники пера их тщательно «поджаривали», дабы угодить ненасытным читательским желудкам. Довольные читатели «поглощали» ежедневно десятки «вкусных» газет и журналов, их натренированные «жареным» желудки постепенно превращались в лужёные и заменяли им сырые мозги. Переквалифицировавшиеся в кухарки журналисты всё больше симпатизировали близким и понятным демократическим кухаркам, которые предлагали готовые рецепты на все случаи жизни. Используя каждый промах Борвёгача, демократы от политики и журналистики всё громче облаивали Переделку и её лидера; а ветер перемен разносил их демократический лай по всему ксегенскому государству. Пиная Борвёгача, агрессивно-непослушное меньшинство, разраставшееся за счёт безопасной нелицеприятной критики, обустраивало трон для своего демократического царя. Вызывая сочувствие тех лимонных обывателей, у которых желудки работали лучше, чем головы, изобретательные демократы периодически окунали послушного вождя в холодную воду, выдавая свои хитроумные действия за происки безжалостных врагов. Справившись с простудой, мужественный Ицлень продолжал движение к своему светлому будущему, давя всё и вся на захламлённом победном пути. Продвигаясь вперёд под прикрытием непоколебимого вождя, демократы, в поисках свежих идей, устремили взоры в недавнее ксегенское прошлое, связанное с именем и правлением друга всех физкультурников Линтаса. С помощью вездесущих журналистов они узнали, что на самом деле у Линтаса было намного больше врагов, чем друзей. Выжившие в концлагерях и дожившие до Переделки враги и друзья коммунистического монарха охотно делились с прессой впечатлениями о пребывании в местах не столь отдалённых. Впавшие в лихорадочное возбуждение лимонцы, не имевшие ни малейшего представления о масштабах репрессий, ни о чём другом, кроме кошмаров линтасизма, не желали больше слушать. В то время как Борвёгач и его сторонники пытались отвлечь внимание народа от прошлого и привлечь его к настоящему, Ицлень со своими демократами без промедления присоединился к гуще народных масс, выражая запоздавшее народное сочувствие всем жертвам линтасского произвола. Болезненный интерес лимонного народа к арестам, ссылкам, расстрелам и пыткам настойчиво поддерживали лимонные журналисты, которые напали на неиссякаемую золотую жилу. С ними услужливо делилась вопиющими фактами капиталистическая пресса, которая в течение долгих лет «холодной войны» копила неоспоримые свидетельства ксегенских зверств. Попав под влияние подкованной иностранной прессы, прыткие и наивные ксегенские журналисты постепенно втянулись во враждебную капиталистическую пропаганду и заговорили и записали на враждебном капиталистическом языке. Им вторили близкие по духу политические кухарки, которые поменяли бедную социалистическую кухню на богатую капиталистическую, где обжирались чужими блюдами, швыряя объедки в родное государство.

24

Напрашивается вопрос: а где же был Борвёгач? Ответ очевиден: на своём месте. Он освободил от ксегенской зависимости страны социалистического лагеря. После чего лагерь немедленно развалился, а бывшие социалистические страны или распались, как Олсохечаквия, или объединились с капиталистическими, как Восточная и Западная Миянгеры. Внутренняя политика инициатора Переделки была менее успешной: сорвавшийся с цепи процесс побежал в противоположную от Борвёгача сторону. Экономика страны пошла на спад, высоко подняли головы националисты и сепаратисты, в разных местах зашевелились экстремистские элементы, набрала силу и голоса махровая демократическая оппозиция. Разумеется, Борвёгач, как цивилизованный политик, принимал цивилизованные политические меры. Он поддерживал отношения с отвернувшимися от Лимонии бывшими социалистическими братьями и сёстрами, выбивал экономическую помощь из новых капиталистических друзей, вёл миролюбивые переговоры с Акимерой, налаживал контакты с демократической оппозицией, подавлял экстремистов, организовывал голосование народа за сохранение неделимой Лимонии, готовил подписание союзного договора. По настоянию советника, который разделял мнение Ринамы о необходимости более жёстких мер, Борвёгач послал войска в Байернаджаз и в Катрибилпу. Демократическая оппозиция немедленно вспомнила предупреждение Здераванеша о наступлении диктатуры, а демократические журналисты обозвали отца Переделки «кровавым Линтасом».