Фанфан-Тюльпан - Пьер Вебер

Когда Бравый Вояка кончил, Пассепуаль заявил:

— Все понятно, учитель, мы все сделаем, как вы говорите.

— Значит, я могу на вас рассчитывать? — подвел итог старый солдат.

— Полностью! — был ответ.

— И никто — главное! — не проболтается?

— Обещаем! Это — наверняка!

— Благодарю вас, дети мои! — растроганно сказал Бравый Вояка. И звонким голосом позвал: — Эй, кто там есть? Быстро вина, и самого лучшего!

Служанки поспешно принесли вино, и вскоре искрящееся и пенистое сомюрское вино струей потекло в бокалы. Подняв свой бокал, Бравый Вояка, помолодевший на двадцать лет, закричал:

— За ваше здоровье, друзья, за здоровье всего полка Рояль-Крават, за здоровье Фанфана-Тюльпана!

Через полчаса старый солдат покидал кабаре «Сосновая шишка», отдав таинственные распоряжения кавалеристам, которые провожали его до двери кабаре и с жаром пожимали ему руку.

Тут же вскочив на своего коня, Бравый Вояка сразу взял в галоп и исчез во тьме, повторяя про себя:

— Ах молодцы, мои дорогие ребята! Ну, значит, еще не все потеряно!

Пришпоривая коня, он добавил:

— Черт меня возьми! Я бы отдал десяток лет жизни, чтобы все было уже позади!

Глава XII

КАЗНЬ

Фанфан-Тюльпан не догадывался о том, что в это самое время его старый друг, Бравый Вояка, изо всех сил старается его спасти. Раздавленный усталостью и напряжением этого рокового дня, юноша свалился и уснул в своей мрачной камере тяжелым, свинцовым сном. Но сон его все время прерывался жуткими кошмарами, от которых он просыпался и тут же проваливался снова. Перед ним проходили все самые значительные события в его жизни. То он видел Фикефлёр, праздник яблонь, отца и мать Магю в ярости, то ему мерещилась улыбка Перетты и великолепные и славные дни во Фландрии. То вдруг перед ним появлялся Д'Орильи, и он видел дерзкое, надменное лицо лейтенанта, искаженное ненавистью, а потом появлялась снова его невеста и шептала ему слова любви. Потом она превращалась из крестьянки в мадемуазель Фикефлёр, и это уже был театр в Шуази, где еще так недавно она пела на сцене, грациозная и очаровательная. Но из ее уст вылетали не веселые куплеты, а та полупесня-полуречитатив, грустный и тягучий, который сам Фанфан сочинил и часто напевал своим товарищам по вечерам на бивуаках или в траншеях.

Пошел я в армию лишь из любви к красотке.Она на память мне дала свое кольцо…Поцеловать ее хотел я на прощанье,Но милая ушла, вдруг отвернув лицо…Я взял мешок и саблюИ, отличиться рад,Пошел я в бой без страха,Как истинный солдат.И кто же поплатилсяВ той битве головой?Капрал с коня свалился!Он мертв, а я — живой!Но знаю я, что скороПридет и мой черед.Ведь каждый, кто воюет,Тот молодым умрет.Когда же будет конченКороткой жизни путь,Прошу я мое сердцеВ салфетку завернутьИ отвезти к любимойВ родной мой тихий край.Пусть похоронит сердцеИ с ним мое «Прощай!»Скажите: жизнь солдатаБыла так недолга,Но умер он, любя вас,Как верный ваш слуга!

Фанфан просыпался и вскакивал в холодном поту, со сжавшимся сердцем. Слезы заливали ему лицо. Он их утирал рукавом и старался, сидя на своей подстилке, выпрямиться, собрать все силы, всю волю… Вдруг он услышал, что кто-то шепотом зовет его. Он вздрогнул, считая, что пришел час идти на казнь.

— Фанфан! Фанфан! — тихонько звал голос, который как будто раздавался из узкой форточки, сделанной в двери его камеры. Фанфан поднялся и увидел в рамке форточки доброе лицо его друга Пассепуаля, который, выполняя инструкцию Бравого Вояки, постарался как можно скорее вернуться в Венсен.

— Уже пора? — спросил Фанфан. — Я готов.

— Да нет, дурачок, — отвечал ему кавалерист. — Подойди поближе, мне надо сказать тебе кое-что на ухо. Давай скорее, так как сейчас будет проходить дозор, и не дело, чтобы пуля попала мне в башку. Пассепуаль едва слышно прошептал ему несколько слов, которые, видимо, принесли ему большое облегчение. Пока Пассепуаль объяснял ему что-то, лицо Фанфана, искаженное горем, полностью приобрело его обычное жизнерадостное выражение.

Когда Пассепуаль кончил, Фанфан сказал голосом, глухим от нежности и восхищения:

— Ну, скажите, каков наш Бравый Вояка! Я узнаю его. А вы все, мои друзья, разве я мог надеяться?!

— Ты все это расскажешь нам в другой раз, — решительно сказал Пассепуаль и быстро захлопнул дверцу форточки.

Несколько минут Фанфан стоял, как вкопанный, у форточки, бормоча вполголоса:

— Нет, это невозможно! Это слишком хорошо! Слишком замечательно! — Он ущипнул себя за руку, чтобы убедиться, что проснулся. Поняв, что это не сон, он сказал себе: «О, только подумать! Разве я мог на это надеяться!? Перетта, моя дорогая суженая, моя любимая! Неужели я увижу тебя снова? Я уже окончательно считал, что мы расстались навсегда!»

И луна, бросив луч сквозь решетку камеры, окошко которой выходило во двор, увидела, что первый кавалер Франции смеется счастливым смехом в момент, когда он наверняка должен был плакать. Когда прошел первый взрыв радости, Фанфан снова вытянулся на своем тюфяке и пробормотал уже сонным голосом:

— Что ж, кажется, эта ночь кончится лучше, чем началась!

Через несколько секунд он уже мирно спал, и ему снилось, что он венчается с Переттой и что маршал Саксонский — свидетель на их свадьбе.

Фанфана-Тюльпана должны были расстрелять в пять часов утра, на месте, которое называлось «поляна артиллеристов» и было расположено там, где теперь начинают строить полигон Венсена.

Стража накануне водрузила там крепкий дубовый столб, с верхушки которого спускалось белое полотнище — оно должно было закрывать от глаз осужденного взвод, предназначенный для осуществления казни.

Вскоре раздался гулкий шаг взвода по утрамбованной дороге, ведущей к поляне. Осужденный, эскортируемый полутора десятками кавалеристов под командой корнета, входил на место расстрела. Утро было необыкновенное: солнце осветило деревья ореолом из розового света, утренняя роса поднималась к небу легкой дымкой, которая, как вуаль, затуманивала мрачную группу стрелков в черных галстуках. Птицы щебетали, их пение, как фанфары, возвещало наступление дня и аккомпанировало мерному шагу печального кортежа. Раздалась короткая команда. Взвод выстроился в две шеренги. Первая отвела Фанфана к столбу, вторая, держа оружие к ноге, ждала команды стрелять.

Молодой человек четким шагом, как на параде, промаршировал прямо к столбу. Выпятив грудь и выпрямившись, он глядел вперед твердым взглядом. Подойдя к столбу, он круто развернулся и, отказавшись от предложения завязать ему глаза, стал ждать, скрестив руки на груди.