Рассказы народного следователя - Георгий Лосьев

После этого «подшефный» исчез, как провалился… Тем неприятнее мне было получить вскоре копию протокола допроса Драницына с перечислением всех дел нашего «Нерона», о которых я с ним кратко беседовал при аресте. А вслед за сим последовал мне выговор. Только об этом – помалкивай. Это для личного пользования. Я просто так: чтобы тебе легче стало…

– Не совестно, Павлыч?

– Ладно, ладно! Знаю я, что такое профессиональное самолюбие! Ну-с, так вот: предупреждение всем нашим линейным органам фирма сделала, но и без того было ясно, что на железную дорогу Рутковский сейчас не полезет. Во-первых, требовалось переждать малую толику времени, пока все утихомирится, во-вторых, нужно было раздобыть денег. Оба: и Рутковский и Лихолетов были нищи, как церковные крысы. Значит, начнет искать временную берлогу. А где? В деревнях нельзя. Там секретаря РИКа чуть не каждый мужик знает… Следовательно, в лесу. Лето… «Каждый кустик ночевать пустит»… Усилил я наблюдение во всех прилесных селах к деревнях. И вот стали поступать донесения из Тупицыно: некая Нюрка, работавшая в районной больнице, а нынче проживающая с отцом и матерью в Тупицыно, что-то зачастила в лес… И наблюдатели приметили: грибов из леса не носит, а приносит… синяки. Уйдет – нормально, а вернется: то глаз подбит, то губа заплыла, то руки поднять не может… Полюбилась мне эта Нюрка до ужасти. Организовал я ей «провожатых», и выследили брошенную углежогом землянку.

Однажды ночью Нюрка исчезла из деревни. Родители, знавшие кое о чем, не беспокоились, бывали лесные ночевки и раньше, а барышня, очутившись в моем «палаццо», расплакалась и разоткровенничалась. Открылась тайна землянки. Выяснилось, что старый возлюбленный, обосновавшийся на лесной полянке, требовал от подружки организовать убийство и ограбление почтаря, ночевавшего во время наездов в Тупицыно в доме Нюркиного папаши. Нюрка должна была «вызнать», когда у почтаря будет с собой более или менее крупная сумма денег, и сообщить возлюбленному. Роль наводчика Нюрке не нравилась, и она отказалась. Рутковский сказал, что он скрывается «от растраты», и Нюрка требовала, чтобы дружок вышел из добровольного заключения, «объявился» и, отбыв срок наказания, женился на ней. Такая «программа-максимум» отнюдь не входила в расчеты мерзавца, и Рутковский начал сожительницу лупцевать… Ну, если женщину, даже любящую, начинают бить чуть не ежедневно, она превращается в тигрицу… Вот и все…

– Скажи, Виктор Павлыч… Это правда, что твои братья расстреляны колчаковцами? – спросил я после паузы. – Ты ведь никому об этом не рассказывал.

– Правда… Но к делу совершенно не относится…

– Нет, относится… Откуда Рутковский мог знать об этом? Вспомни-ка его слова у землянки…

– Черт возьми! А ведь правда! Откуда он мог знать?

– Твоя фамилия – настоящая?

– Самая распрадедовская.

– Кто подослал Рутковского к партизанам под видом Никодимова?'

– Драницын. Он рассказал об этом подробно.

– А до этой провокаторской засылки кем Рутковский был в контрразведке?

– Сперва комендантом, потом, кажется, следователем…

– Не думаешь ли ты, что знакомство Рутковского с твоей фамилией более раннего происхождения, чем в Святском?

– Думаю, Гоша! Думаю! Сейчас – думаю! – вскочил со стула Дьяконов. – Верно, друг! Очень и очень возможно!

Помолчав, Дьяконов сказал угрюмо:

– Одного не могу понять… Что заставило его симулировать самоубийство? Почему он принял это решение? Импульс этот самый, черт его побери, мне нужен!.. Понимаешь? Все ломаю голову и не могу понять – где я промахнулся?.. Ничего другого здесь не могло быть – только мой промах…

– Нет, Павлыч, – ответил я, – нет. Тут другое…

– А что же?

– Штабс-капитан Лихолетов… Вот кто заставил нашего волка принять холодную ванну. Забыл ты про эту интереснейшую фигуру, а в ней вся суть! Мне лично этот вопрос представляется так: Лихолетов, встретясь с Рутковским, стал шантажировать дружка, угрожал выдать… Объектом могли быть не только деньги, а выдача документов, устройство на работу, да мало ли что… Ведь Никодимов, как-никак, – член РИКа. У него в руках все дела, штампы, печати.. Понимаешь?.. На этой почве Рутковский и пришиб бывшего соратника, а затем решил исчезнуть с наших горизонтов… Вот тебе и «импульс».

Дьяконов сидел ошеломленный…

Я продолжал:

– Знаешь что, дорогой товарищ… Есть у немцев такая поговорка: «Один мастер – полмастера. Три мастера – нет мастера. А вот два мастера – мастерище!»… Ты все в одиночку, в одиночку, от меня бочком, в сторонку… «Функционалку», о которой так любил говорить Туляков, разводишь…

Дьяконов долго и от души смеялся.

– Ладно, Гоша. Спасибо за науку!..

Увы, он и в последующих делах, где сталкивались наши служебные интересы, все продолжал свое: «бочком, бочком да в сторонку»…

Рутковского судили. Смерть не любит, когда с ней кокетничают. Она настигла волка.

БАНДА ФЕЛЬДШЕРА ОГОНЬКОВА

За полгода до моего прибытия в Святское появилась в районе небольшая – человек шесть – конокрадская шайка. Хорошие кони, а может быть, и укрывательство сельчан долго делали шайку неуловимой. Летом двадцать седьмого года шайка промышляла исключительно лошадьми, но в двадцать восьмом лошадников потянуло на грабежи.

До убийств еще не доходило, однако не так уж редко в милиции стали появляться ограбленные: то продавец сельпо, ехавший с выручкой, то почтовик, то просто крестьянин, возвращавшийся с базара после продажи мясной туши.

«Методика» была всегда одинаковой: из придорожных зарослей на тракт выходил пешеход и просил проезжего подвезти. По дороге, в путевых разговорах, выяснялось состояние гаманка или сумки хозяина упряжки, а затем, в зависимости от результатов дорожной беседы, следовали и практические результаты.

Если полученные сведения были недостойны внимания шайки, попутчик, не доезжая до очередной деревни, сам говорил – тпр-р! – соскакивал с телеги и исчезал в кустарнике.

В иных случаях попутчик просил возницу остановиться за нуждой, говорил лошади: «Ишь рассупонилась, холера!» – и на глазах ничего не понимавшего хозяина начинал коня распрягать, крикнув в придорожную чащу: «Айда, робята!» Пока хозяин хлопал глазами, из зарослей выезжали несколько вооруженных конников. Высокий, горбоносый человек с усами, закрученными по-старинному – «в стрелку», спешившись, подходил к оторопевшему неудачнику не с романтическим требованием: «Кошелек или жизнь!», а говорил, примерно, так: «Не пугайся! Ты по-хорошему, и я по-хорошему. Выкладывай монету!» Если следовали просьбы и мольбы: «Помилуйте, граждане! Вить деньги-то казенные!» – горбоносый, послюнявив химический карандаш, писал на листке, вырванном из блокнота, расписку.

В столе начальника милиции Шаркунова уже скопилось несколько таких расписок. Они были краткими и, так сказать, типовыми: «Деньги принял на безответственное хранение. Огоньков».

Прочитав эти расписки, я пришел к выводу, что мы имеем дело с «интеллигентным» грабителем: в «документах» Огонькова, написанных мелким бисерным почерком, не было ни одной грамматической ошибки…

Райком и РИК забили тревогу. На специальном заседании крепко «записали» Шаркунову и уполномоченному угрозыска. Рикошетом попало Дьяконову. Мне, как человеку новому в районе, только поставили на вид «недостаточный контроль за милицией».

О том, что милиция подопечна следователю лишь по дознанческой работе, я говорить не стал. Я пошутил:

– Надо бы, уж если на то пошло, и нарсудье записать!

Но товарищ Петухов строго вскинул глаза.

– Если не умеете охранять покой и труд граждан, на кой черт все вы нужны? – и самокритично добавил: – И мы тоже…

Было введено конное патрулирование по дорогам, в деревнях созданы вооруженные партгруппы, усилено осведомление, но преступная компания продолжала свои дела.

– Куда уж вам! – безнадежно махнув рукой, сказал однажды Шаркунову товарищ Петухов. – Хорошо, что бандиты пока не убивают! Вас, вас – не убивают!

У огоньковцев нашлись подражатели.

Под осень двадцать восьмого года конокрадство приняло такие размеры, и не только у нас, но и по всей Сибири, что всполошилось краевое начальство. Милицейские аппараты в районах были усилены, в села выехали крупные специалисты – розыскники, была проведена замена конских паспортов и поголовная перерегистрация лошадей.

И конокрадство пошло на убыль. Сократилась «дорожная преступность» и у нас. Но… в угрозыск продолжали поступать юмористические расписки Огонькова. Он, словно насмехаясь над нашей бурной деятельностью, продолжал ревизовать тракты и проселки.

В конце сентября, когда уже валился на землю березовый лист и дождевые лужи по утрам рассыпались под ногами стеклом, Игорь встретил меня сообщением:

– Ромка явился…

– ?..

– Ну, Ромка, цыган. Ну, который у нас кучерил…