Всегда лишь ты - Анна Джолос
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я пыталась донести до этой странной женщины тот факт, что пока она выдаёт свои бредовые предположения, моя мама страдает от адовой боли. Но тщетно. Дама лишь мозолила меня недоверчивым взглядом, да закатывала глаза. К счастью, в аптеке вовремя появился старший фармацевт. Выслушав брата и, взглянув на рецепт, выписанный лечащим врачом Элис, девушка отдала команду продать нам препарат.
И вот, стоило мне выдохнуть с облегчением, как позвонил отец, чьи тихие слова зазвенели в голове колоколом.
Мутная рябь перед глазами. Сердце, пропустившее удар. Диалог Кида и фармацевта фоном. Стояла и смотрела на злосчастную упаковку с ампулами. Ампулами, в которых мы больше не нуждались. Потому что мамы не стало…
Поёжившись от холода, пробравшегося в комнату через распахнутое настежь окно, на секунду зажмуриваюсь. Прогоняю воспоминания о том дне. Вновь опускаю взгляд на фотоальбом, который сжимаю в ладонях. Рассматриваю свои детские снимки – историю моей жизни в картинках. Жизни, в которой гимнастике всегда было отведено особое место. Нет, не так. Гимнастика и была моей жизнью. Остаётся ею по сей день. Ведь если подумать, кроме неё ничего и нет…
Очередная фотография. Пятилетняя я, изогнувшись в немыслимой позе, улыбаюсь во весь свой беззубый рот. Мол «глядите-ка, что я умею. А вам слабо?»
На следующем снимке – замерла изящной ласточкой с лентой в руках. Артистизм во всей красе: на лице печать драмы, в глазах – высокий посыл, нос вздёрнут вверх. Видно, что уже тогда я грезила стать чемпионкой.
Дальше запечатлён поперечный шпагат и летящий вверх мяч. А вот тут мне уже лет восемь. Давно дело было, но этот розовый купальник, расшитый пайетками, я помню хорошо.
Снова широко улыбаюсь на камеру. Начало пути. Первые соревнования. Первые победы и слёзы разочарования. Первые шаги в профессиональный спорт. И сделаны они были лишь благодаря маме...
Поднимаю голову и замечаю Кида, облокотившегося о дверной косяк. Потухший взгляд, красные глаза. Последние пару суток мы оба не спали.
Брат молча проходит в комнату и, бросив короткий болезненный взгляд в сторону пустующей кровати, садится рядом со мной.
– Классные мы здесь, да? – тихонько толкает меня плечом.
– Да.
Это он про фотографию, которую я держу в руках. Снимок и правда замечательный. Он был сделан осенью: Нью-Йорк, центральный парк, и мы с Кидом валяемся на пожухлой траве, присыпанной жёлто-багряной листвой. Смеёмся и дурачимся. Беззаботные. Счастливые…
Помню тот год. Я выступала на очередном чемпионате, но это был единственный раз, когда вся семья была в сборе и дружно за меня болела. Ведь обычно подобные мероприятия мы посещали вдвоём с мамой..
Гнетущую тишину, давящую на нервы, прерывает тяжёлый вздох Кида.
– Что сказать, Роуз. Просто мамы больше нет, – его слова пропитаны щемящей тоской и грустью.
Он бережно стискивает своими длинными пальцами мою ладонь.
– Надо пережить похороны. Ты как, справишься? – обеспокоенно вглядывается в моё лицо.
Как я? Справлюсь ли? Не могу ответить.
Крайние дни я живу будто на автопилоте. Хожу, лежу, бесцельно смотрю в потолок. Всё ещё не верю в происходящее. Не верю в то, что сердце мамы остановилось. Разве могла я когда-нибудь представить, что это случится так скоро?
В памяти всплывает один из наших скандалов.
«Ты своими выходками меня в могилу загонишь, Роуз!
«Да перестань! Ты ещё всех нас переживёшь», – в пылу ссоры бросила я тогда.
Если б только знала, что нас ждёт…
– Роуз… – встревоженный голос брата выдёргивает меня из оцепенения.
– Справлюсь, – отзываюсь тихо.
Хотя в этом абсолютно не уверена.
– Я переживаю за тебя, – признаётся Кид.
Оставляет на моей скуле поцелуй и прижимается своим лбом к моему.
– Не стоит, я в порядке, – опускаю веки на пару секунд.
Это, конечно, неправда. Не в порядке от слова совсем. Но моё состояние сложно описать словами. Я как-будто впала в коматоз. Ноль эмоций. Абсолютно пусто.
– Роуз, помни, что я – твоё плечо. Всегда поддержу и всегда буду рядом, когда потребуется. Слышишь?
– Знаю, Кид, – крепко обнимаю его в ответ.
– Ты готова ехать?
Поднимаю на него глаза. Не готова, но разве есть выбор?
Отстраняюсь, высвобождаю свою ладонь из его, откладываю альбом в сторону и поднимаюсь с дивана. Подхожу к шкафу, механическими движениями достаю оттуда заранее приготовленное строгое чёрное платье.
– Мы заберём бабушку из больницы и вернёмся за тобой.
– Лоретта всё-таки решила ехать? – качаю головой.
Мне не нравится эта идея. В последнее время она очень плохо себя чувствует. Резко сдала и ослабла.
– Она настаивает, Роуз, – хмурит брови Кид.
– Я боюсь, что сердце не выдержит.
– Врачи тоже всерьёз опасаются за её здоровье, но мы… мы не можем запретить ей присутствовать на похоронах дочери.
Да, этого она нам никогда не простит...
– Езжай за ней, Кид, а я приеду с папой. Не хочу оставлять его сейчас одного.
– Тогда и Сару возьму с собой. Чтобы не докучала тебе.
Слава богу. Общаться со своей насквозь лживой и лицемерной двоюродной сестрой нет никакого желания.
– Спасибо, – благодарю его, снимая платье с вешалки.
Он кивает и оставляет меня одну. Целая вечность уходит на то, чтобы переодеться. Смотреть на себя тяжело. Связано это с платьем, на фоне которого я выгляжу особенно бледной. Мама купила его для меня два года назад. Предполагалось, что я буду носить его в школу, однако моя подруга Дженнифер так забраковала наряд, что с этой идеей я быстро попрощалась. (Смит заявила, что в нём я похожа на пуританку). Так что платью было суждено висеть на вешалке до скончания веков. Если бы не наступил этот день…
Стоя перед зеркалом, расчёсываю волосы. Это максимум на что меня хватает. Достаю из тумбочки отцовский зонт-трость и спешу покинуть комнату, окрасившуюся за последние тридцать минут в ещё более мрачные тона. Погода испортилась. Графитовые тучи заполонили небо. Потемнело, несмотря на обеденные часы, а где-то там над Риверсайдом уже вовсю гремит гром и сверкает молния.
Спускаюсь вниз по ступенькам и с облегчением понимаю, что все уже уехали. Все, кроме папы.
Я нахожу его в гостиной. Он сидит на диване, уронив голову в ладони.
– Пап… Едем? Время уже, – робко касаюсь его плеча.
– Да, дочка, едем, – кивает и поднимается со своего места.
Осунувшееся лицо, красные, утомлённые бессонницей глаза, в уголках
