Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно - Рудольф Баландин

Становление новых классов проходило в социально-политической борьбе. Она обострялась национальными конфликтами. Постоянно вспыхивали восстания в Ирландии, где католики выступали борцами за свою веру и за независимость от колонизаторов-англичан. При военной и моральной поддержке папы Григория XIII пламя восстания охватило весь остров, и Елизавете с трудом удалось погасить его.

Чем дольше длилось правление Елизаветы, тем больше укреплялись ее позиции. Как говорится, время работало на нее. Возрастало экономическое могущество королевства, а вместе с ним — политическое, военное, идейное. Укрепление государственной власти сопровождалось усилением религиозных гонений. В конце 1582 года новоназначенный архиепископ Уайтгифт возглавил комиссию, призванную выискивать и карать противников англиканской церкви (значит, и королевы). Последовали пытки и казни вероотступников. Теперь, когда Елизавета имела поддержку влиятельных социальных групп, террор упрочал ее власть.

О предстоящем переезде Бруно английский посол в Париже счел нужным уведомить секретаря королевы Уолсингэма: «Синьор доктор Джордано Бруно Ноланец, профессор философии, о религиозных убеждениях которого не могут дать хорошего отзыва, намеревается ехать в Англию».

Бруно заручился рекомендательным письмом короля Генриха III к французскому послу в Лондоне Мишелю де Кастельно, синьору де Мовисьер. Покровительство посла было для Бруно обеспечено не столько королевской рекомендацией, сколько личными качествами Мишеля де Кастельно. Этот человек был убежденным католиком. Но, по его мнению, утверждать католическую веру следовало благими примерами, добрыми делами, разумными доводами, а не жестокостями, нетерпимостью.

Поселившись как гость в доме посла Франции, Бруно был избавлен от посещения ежедневной мессы и получил возможность писать трактаты. Один из них был вскоре издан (на средства де Кастельно): «Объяснения тридцати печатей». В нем вновь шла речь о луллиевом искусстве. Цель публикации: показать свои познания для того, чтобы получить разрешение читать лекции в Оксфордском университете.

В письме вице-канцлеру университета Бруно без ложной скромности именует себя профессором высочайшей философии, доктором совершеннейшего богословия; утверждает, что известен всем цивилизованным людям; он пробуждает спящих, уничтожает невежество; он гражданин мира, сын отца-неба и матери-земли.

Своей цели он добился. Его пригласили в Оксфорд. Правда, знаменитый университет переживал не лучший период своей истории. Некогда он славился преподаванием богословия и философии, диспутами авторитетных теологов, отличной библиотекой. Ныне, когда настала пора новой философии и науки, оксфордские педанты пытались продолжать учить по-старому. Диспуты выродились в унылое вещание «истин» и в упражнения в риторике и схоластике. Парадные церемонии, торжественные шествия и назначение новых профессоров постепенно подменили живую творческую мысль. Библиотеку «очистили» от крамольных книг, в том числе по математике. Ветер перемен не проникал в затхлые помещения. Специальный декрет запрещал преподавателям заниматься «бесплодными и суетными вопросами, отступая от древней и истинной философии». Отклонения от Аристотеля наказывались штрафами.

И вдруг — выступления в Оксфорде Джордано Бруно Ноланца!

О впечатлении, которое он произвел на почтенных профессоров, можно судить по свидетельству одного из них — Джордано Эббота (ставшего впоследствии архиепископом Кентерберрийским). Он с ехидцей отметил, что титул Джордано Бруно Ноланца «был длиннее, чем его рост». А о самой лекции отозвался так: «Более смелый, чем разумный, он поднялся на кафедру нашего лучшего и прославленного университета, засучив рукава, как фигляр, и, наговорив кучу вещей о центре, круге и окружности, пытался обосновать мнение Коперника, что Земля вертится, а небеса неподвижны, тогда как на самом деле скорее кружилась его собственная голова».

Крамольные мысли высказывал Бруно не только о строении мироздания, но и о душе, утверждая ее единство с телом, и о боге, утверждая его единство с природой. Разум человеческий, по его словам, не дан свыше, а отражает особенности телесного облика, в частности — наличие рук и ног. (Эта идея только в XIX веке укоренилась в науке и философии — и то после острых дискуссий; насколько же нелепой представлялась оксфордским педантам XVI века!)

Лекции Ноланца вызывали у студентов интерес и недоумение. Это было необычайное представление. Лектор ни обликом, ни поведением, ни манерой говорить, ни содержанием речей не походил на почтенных оксфордских мудрецов: одет бедно и небрежно, держится без многозначительности… Одно уж это было подозрительно.

Оксфордские педанты были точно обрисованы Бруно в диалоге «Пир на пепле»:

Смит. Хорошо говорят по-латыни?

Теофил. Да.

Смит. Джентльмены?

Теофил. Да.

Смит. Ученые?

Теофил. Довольно компетентные.

Смит. Благовоспитанные, вежливые, культурные?

Теофил. В известной степени, да.

Смит. Доктора?

Теофил. Да, сударь. Да, господа, да, матерь божия. Да, да… Я думаю, они из Оксфордского университета.

Смит. Квалифицированные?

Теофил. Ну как же нет? Избранные люди, в длинных мантиях, облаченные в бархат. У одного две блестящие цепи вокруг шеи. У другого — боже ты мой! — драгоценная рука с дюжиной колец на двух пальцах… Похож на богатейшего ювелира.

Смит. Высказывают познания на греческом языке?

Теофил. И к тому же еще и в пиве…

Таковы были люди, противостоящие Бруно — преуспевшие более в изыскании для себя почетных должностей и богатств, чем в новых знаниях. А Ноланец… О его красноречии и самооценке свидетельствует другая выдержка из того же диалога:

«Ноланец… освободил человеческий дух и познание, которые были заключены в теснейшей тюрьме мятущегося воздуха… при этом крылья у человеческого духа были обрезаны, чтобы не мог он взлететь, раздвинуть завесу этих туч, увидеть то, что за ними действительно скрывается, и освободиться от тех химер, которые, выйдя из болот и пещер земли, подобно Меркуриям и Аполлонам, якобы спустившимся с неба, заполнили весь мир множеством обманов, бесчисленными сумасбродствами, грубостями и пороками под видом добродетелей, божеств и учений; эти химеры, одобряя и утверждая туманный мрак софистов и ослов, потушили свет…

И вот Ноланец, пересекший воздушное пространство, проникнувший в небо, пройдя меж звездами за границы мира, заставил исчезнуть фантастические стены первой, восьмой, девятой, десятой и прочих, каких бы еще ни прибавили, сфер…

Так перед лицом здравого смысла он ключом тщательнейших исследований открыл те убежища истины, которые могут быть нами обнаружены, обнажил скрытую под покровом природу, раскрыл глаза у кротов, излечил слепых…»

Подобные замысловатые риторические фигуры, образы, сравнения, резкие выпады против тех, кто с ними не согласен, — все это настораживало английскую публику и настраивало ее против оратора. Слишком прям, искренен был Ноланец. А его темперамент воспринимался как нечто неприличное в занудном, вялом обществе оксфордских «мужей науки».

Желая привлечь слушателей к своим взглядам, заинтриговать аудиторию, Бруно предварял научно-философские мысли долгими рассуждениями об истине и предрассудках, о своих достижениях и общепринятых заблуждениях. Но этот пестрый сумбурный поток слов и образов скрадывал, затушевывал те идеи, которые стремился утверждать он.

После приведенного выше восхваления успехов Ноланца последовало несколько фраз, в которых говорилось о множестве возможных обитаемых миров помимо Земли. А затем автор вновь пустился в общие рассуждения, уязвляя своих оппонентов. Он утверждает, что борец за истину, хотя бы и один, даже побежденный, все-таки «восторжествует над общим невежеством»: «…ведь фактически все слепые не стоят одного зрячего и все глупые не заменят одного умного».

Все так. Он прав по сути. Но не прав по ходу дискуссии. Надо было подробно изложить и убедительно обосновать свою идею. Таково лучшее возражение оппонентам. А на общие слова и язвительные выражения они могли ответить не менее общими, авторитетными тезисами Аристотеля, отпуская при этом нелестные замечания против яростного спорщика.

Так, в сущности, и случилось.

В июне 1583 года оксфордцы торжественно встречали польского магната Альберта Лоского. Он прибыл в Англию, не скупясь на расходы и демонстрируя свои богатства, щедрость, великосветские манеры, образованность. В честь его проходили празднества. Оксфорд несколько дней чествовал Лоского. Гостя сопровождал канцлер университета граф Лейчестер. Профессора приветствовали гостя по-латыни; он отвечал им тем же. Был устроен философский диспут (взамен прежнего рыцарского турнира). Польский высокородный пан произносил умные речи по всем правилам риторики, вызывая аплодисменты публики. Еще больший энтузиазм вызвали его подарки и пожертвования. (Английский вояж разорил Лоского, и оставшиеся годы свои он прожил в нищете.)