Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно - Рудольф Баландин

Религия — это то, что человек воображает. Наука — то, что знает. Для Бруно — неразумно отказываться от знаний ради выдумок. Для богословов знаниями следует пренебрегать, если они противоречат догматам религии.

Ноланец и его оппоненты совершенно по-разному понимали суть философии, ее отношение к науке и к религии. Они, можно сказать, говорили о разных философиях: о научной и о религиозной. В таком споре неизбежно растет взаимное непонимание и раздражение. Особенно безнадежное положение было у Бруно. Любые его доказательства — самые очевидные, неоспоримые! — не имели, с точки зрения богословов, никакой ценности, если противоречили принятым в религии догмам. Низшее подчиняется высшему!

Диспут в Оксфорде не мог закончиться победой Бруно. Ему противостояли глубоко вросшие в почву традиций, непоколебимые в своем упорстве педанты. Им не было дела до истин, не утвержденных высокими авторитетами богословия. Никакие самые разумные доводы не могли их сломить, сознательно глухих к доводам разума, логики, фактов.

Напыщенные официальные мудрецы не обладали ни любовью к знаниям, ни честностью, ни мужеством для того, чтобы признать свое поражение, сколь очевидным оно бы ни было. Что им истина? Им наиглавнейшее — должности, положение. В этом они преуспели. И они исполнены презрения к «странствующему рыцарю истины» — нищему, непризнанному гению — выходцу из неведомого городишки Нолы.

Пожалуй, Бруно это ясно понимал. Но не в его характере сдаваться. Если невозможно поколебать этих тупиц, то надо хотя бы сбить с них спесь!

И еще: следует помнить о зрителях. Они услышат доводы в пользу философии рассвета. У них пробудится интерес к идеям Ноланца. Вряд ли кто-либо станет его приверженцем. Но зерна истины будут заронены в души, рано или поздно давая всходы.

Увы: зрители остались безучастными к новым идеям о мире и человеке. Оживление началось только с того момента, когда оксфордские доктора стали показывать свои познания в ругательствах. Публика с удовольствием присоединялась к брани и угрозам в адрес иноземца. Кому в Англии не было известно, что при дворе Елизаветы особым уважением пользуются итальянцы? Да и при Марии Стюарт итальянцам жилось вольготно. А тут еще один объявился, старается свои домыслы выдать за новую философию. Не пора ли вздуть нахала?!

Страсти накалялись. И не логическими доказательствами теперь намеревались действовать противники Бруно, а более вескими аргументами — увесистыми кулаками.

Бруно вынужден был покинуть поле неравного боя. А вскоре он оставил и Оксфорд. Преподаватели ополчились против него. Студенты были не прочь поколотить строптивого итальянца.

Чем же так разъярил Бруно почтенных педантов, степенных англичан? Он писал об этом так:

«Если бы я… владел плугом, пас стадо, обрабатывал сад или чинил одежду, то никто не обращал бы внимания на меня, и я легко мог бы угодить всем. Но я измеряю поле природы, стараюсь пасти души, мечтаю обработать ум и исследую навыки интеллекта — вот почему, кто на меня смотрит, тот угрожает мне, — кто наблюдает за мной, нападает на меня, — кто догоняет меня, кусает меня, — кто меня хватает, пожирает меня, и это не один или немногие, но многие и почти все».

Странное признание философа, толкующего о законах природы и вовсе не затрагивающего личные интересы других людей… Нет, все-таки затрагивающего личные интересы многих.

Он возмущал тем, что стремился разрушить привычное и уютное мироздание. Вокруг Земли вращались прозрачные кристаллические сферы, подобные многослойной скорлупе. За последней девятой или десятой сферой, украшенной недвижными узорами созвездий, простиралось пространство светоносного эфира — эмпирей — вечная обитель бога и святых.

Такова была кристально ясная система мироздания, приближенная к личному пониманию Вселенной и своего места в ней каждого человека. В этом мире могли существовать не только инертные тела планет, но и живые люди, а еще — бог и души человеческие. Что может быть прекраснее, совершенней?

Правда, у этой системы были некоторые изъяны. Движения планет, их орбиты не во всем подчинялись простым законам. Пришлось Птолемею придумывать особые дополнительные круговые траектории, эпициклы. Гармония мироздания нарушилась.

Говорят, когда юного короля Кастилии Альфонса обучали астрономии, он, дойдя до эпициклов Птолемея, сказал: «Если бы создатель соизволил посоветоваться со мной, мир был бы устроен проще». Ясно, что природа, к счастью, устроена не по указанию нерадивых учеников. И все-таки Альфонс почувствовал надуманность уточнений Птолемея. Коперник, предлагая свою систему, стремился упростить модель мироздания. Это ему удалось. К тому же он сохранил и сферу неподвижных звезд. Значит, оставил место для эмпирея.

Если бы ограничился Бруно изложением системы Коперника, увязав ее с привычными представлениями о светоносном эфире, аде и рае, то его идеи могли, пожалуй, кого-то убедить. Но ведь он вовсе отрицал замкнутость звездной сферы, утверждая, что мир бесконечен и существует вечно.

Небо — бездна, звезды — без счета, человек — ничтожная пылинка, пропадающая бесследно во тьме небытия… Страшный, равнодушный к человеку мир. Да разве мыслимо ради него отказываться от привычного мироздания, где есть место и бренному телу и бессмертной душе?!

Легко ли было Бруно отвергнуть уютный мир, утешающий иллюзией бессмертия? Об этом можно только гадать. Однако бесспорно, что его не устрашала картина вечной и бесконечной Вселенной. Он всегда оставался бесстрашным, беззаветным рыцарем истины. Свои убеждения не только провозглашал, но отстаивал — искренне, мужественно. Оксфордский диспут доказывает это.

Глава пятая

Микрокосм

Вы все рабы. Царь вашей веры — Зверь,

Я свергну трон слепой и мрачной веры.

Вы в капище, я распахну вам дверь

На блеск и свет, в лазурь и бездну Сферы.

Ни бездне бездн, ни жизни грани нет.

Мы остановим солнце Птолемея —

И вихрь миров, несметный сонм планет,

Пред нами разверзнется, пламенея!

Идеи да и сама яркая личность Ноланца не прошли бесследно для английской культуры. В Англии он обзавелся не только врагами. У него появились друзья. В Лондоне, куда он вынужден был переехать из Оксфорда, его снова приютил французский посол Мишель де Кастельно. Ноланцу предоставили хорошую комнату. Хозяева приглашали его к столу. Кастельно изъявил желание оплатить издание трудов, посвященных ноланской философии.

В доме французского посла Бруно познакомился с влиятельными вельможами Филиппом Сиднеем и Фулком Гривеллом. Оба они писали стихи, а Гривелл еще и трагедии. Дружил Бруно с Джоном (Джованни) Флорио — составителем итальяно-английского словаря, переводчиком «Опытов» Монтеня.

Родился Флорио в Англии, но по национальности был итальянцем. А Бруно, помимо всего прочего, особо примечал итальянцев, тем более талантливых, незаурядных. Родина и народ оставались для Ноланца священными. Кстати, Флорио использовал немало слов и оборотов из произведений Бруно, написанных на итальянском языке, для своего словаря.

Некоторые шекспироведы предполагают, что в Лондоне молодой актер и начинающий драматург Вильям Шекспир интересовался необычным итальянцем, искателем правды. Не исключено, что Шекспиру довелось видеть и слышать Бруно. Хотя более вероятно, что знакомство было заочным — по книгам.

В рождественские праздники 1598 года впервые была поставлена комедия Шекспира «Бесплодные усилия любви». Однако стиль ее — обилие рифмованных стихов и мифологических образов, присутствие иноязычных слов и выражений — свидетельствует о том, что она написана была значительно раньше. Возможно, это одно из первых сочинений Шекспира, впоследствии им переработанное.

Главный герой комедии Бирон вобрал в себя черты двух замечательных людей того времени — Бруно и Филиппа Сиднея. Бирон — блестящий придворный, мужественный, остроумный, благородный, правдивый, пылкий, мудрый… Его достоинства как вельможи воплощал в себе граф Сидней. А представления Бирона о мире и человеке, о познании природы повторяют мысли Бруно:

Чтобы правды свет найти, иной корпитНад книжками, меж тем как правда этаГлаза ему сиянием слепит…Наука — словно солнце. Дерзкий взорТеряется в ее небесных тайнах.В ней книгоед находит лишь наборЗаемных истин и цитат случайных.

Главный принцип познания в этих стихах высказан в духе ноланской философии.

В Лондоне Бруно много работает. Именно здесь, на родине Шекспира, ему было суждено многое осмыслить и обобщить.

Джордано был необычайно начитанным и памятливым; в его сочинениях переплетены идеи многих авторов, немало цитат, постоянно присутствуют образы античных богов и героев, короче — книжная мудрость. Он никогда не отрешался от нее. Хотя всегда отдавал первенство изучению живой природы, сведениям о ней. Словно алхимик с магическим философским камнем, он производил сплав книжной премудрости и научного познания природы, добывая по крупицам чистое золото своей философии рассвета.