Молодость - Александр Сергеевич Долгирев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– К чему вы мне это рассказали, синьор Кастеллаци?
– Не знаю, Чиро… Наверное к тому, что даже если ты проиграешь в сражении за свое счастье, тебе не должно быть стыдно, ведь ты хотя бы принял этот бой.
Глава 15
Суета
Сальваторе взял билет на поезд до Турина на понедельник. Теперь была вторая половина дня воскресения, и Кастеллаци не знал, куда себя деть. Он никому не сообщил о том, что уезжает. Сальваторе как-то сразу для себя решил, что должен быть в этом путешествии один, хотя та же Лукреция Пациенца наверняка согласилась бы поехать с ним, более того, отвезла бы его в Пьемонт на своем автомобиле. Вопреки своим привычкам Кастеллаци не стал сегодня обедать в «Мавре», а ограничился собственными скромными кулинарными талантами.
В половину пятого вечера в квартире Сальваторе раздался телефонный звонок. Кастеллаци поднял трубку:
– Алло, Кастеллаци у аппарата.
– Чао, синьор Кастеллаци! Рад, что это все еще ваш номер! Вас беспокоит Федерико Феллини. Помните меня?
Разумеется, Сальваторе знал, кто такой Федерико Феллини и с пристальным вниманием следил за каждой новой работой этого все еще молодого, но уже весьма опытного постановщика. Их личное знакомство тоже имело место, но последний раз с Феллини Сальваторе виделся почти десять лет назад.
– Конечно, я помню вас. Чем обязан?
– Я хотел бы посоветоваться с вами по поводу будущей работы.
– Посоветоваться? Со мной? Вам удалось меня заинтересовать, Федерико.
– Хорошо! Давайте не по телефону. Когда у вас будет время встретиться?..
Сальваторе послышался какой-то шум на той стороне и обрывки разговоров, очевидно, Феллини кто-то отвлек. Примерно через минуту Федерико снова заговорил:
– Можете сейчас, синьор Кастеллаци? Выяснилось, что в ближайшие дни я не смогу найти время…
– Да, могу. Где? Во сколько?
Я пришлю за вами машину – так будет быстрее… Простите, нужно бежать, жду вас. Чао!
Федерико повесил трубку, даже не дослушав слова прощания Кастеллаци. Сальваторе улыбнулся. Несмотря на то, что их знакомство получилось достаточно неприятным, Сальваторе всегда с симпатией относился к этому энергичному молодому человеку, который уже в тридцать знал о кино больше, чем подавляющее большинство итальянских кинематографистов. Сальваторе прикинул – сейчас Федерико должно было быть сорок три. «Интересно, каким он стал теперь, добившись признания?»
В свои сорок три Феллини успел снять три по-настоящему больших фильма. «Дорога» показалась Кастеллаци определенным вызовом неореализму. При формальном следовании жанру Федерико создал, в целом, очень романтичную историю, причем, романтичную в духе Гюго и де Мопассана, а не в духе Висконти. «Ночи Кабирии» был последним на данный момент фильмом, который вызвал у Кастеллаци слезы, а про «Сладкую жизнь» эстетствующая публика трындела уже три года, постепенно приходя к очень свойственному эстетам выводу о том, что фильм критикует все и вся.
Автомобиль подъехал минут через сорок. За рулем сидел хмурый субъект, который за всю дорогу произнес лишь две фразы: «Да, я от синьора Феллини» и «Да, уже скоро». Они подъехали к одному из старых и достаточно запущенных римских особнячков на окраине города, когда уже стемнело.
Место было глухим, но жизнь здесь кипела и бурлила – здесь снимали кино. Двое ворчунов, переругиваясь друг с другом, выставляли свет. Оператор за кинокамерой о чем-то перешучивался с мужчиной, который мог бы играть дона мафии. Чуть поодаль стояли роскошные машины, вокруг которых толпились люди. Женщина с сосредоточенным лицом разбрасывала песок по земле так, чтобы он составил какую-то известную лишь ей композицию.
Этот многолюдный хаос имел в своем центре полнеющего мужчину с изможденными лицом, который непрестанно метался между членами съемочной группы, отдавая им распоряжения. Стоило этому человеку отойти от осветителей, как к нему тут же подбегал гример, держа под руку измученного костюмера. Отделавшись от них, человек попадал в крепкие тиски очкастого продюсера, который предъявлял ему какие-то бумаги. Уклоняясь от бумаг, человек спешил к очень красивой молодой женщине, стоявшей чуть в стороне. Она спрашивала у него что-то, указывая на лист бумаги, который держала в руках. Человек был вымотан тем бесконечным многоголосым вопросительным гвалтом, которым был окружен. Но вместе с усталостью на его лице нашлось место еще одному чувству, которое, казалось, замечал лишь Кастеллаци – человеку было смешно. Его просто распирало от веселья, когда его спрашивали о чем-то, что он уже четыре раза объяснял. Федерико Феллини нравилось править этим миром. Он заметил вышедшего из авто Кастеллаци:
– А, синьор Кастеллаци! Чао! Простите, что испортил вам вечер.
– Не стоит… У вас тут кипит работа, я смотрю.
– Скорее доработки. Уже все отсняли, когда вдруг выяснилось, что свет в кульминационной сцене начисто запорот, да и в остальном… Приходится переделывать…
– Синьор режиссер! Синьор режиссер!
К ним подбежал невысокий крепыш:
– Синьор режиссер, одна из машин не заводится…
– Карло, ну так заведи! Ты же наш механик.
– Да не получается никак, синьор режиссер! Там проблема…
– Не смей, Карло! Не желаю слышать о проблемах – желаю слышать об их решении!..
Механик отошел с задумчивым лицом.
– Как ваша супруга, Федерико?
– Джульетте хорошо. По крайней мере, я стараюсь, чтобы ей было хорошо.
– Это что, из Шекспира?
– Простите, синьор Кастеллаци?
– Не обращайте внимания, друг мой… Передавайте супруге привет от меня и искреннее восхищение – Кабирия растрогала меня до слез!
– Знали бы вы, сколько слез пролила ради Кабирии она…
– Представляю!
– Синьор режиссер! Взгляните, правильно рассыпала?
Федерико бросил взгляд на освещенную площадку, на которой женщина с серьезным лицом закончила рассыпать песок. Он даже приподнялся на носки, чтобы лучше было видно.
– Да, Мария, очень хорошо!..
– А что вы снимаете? Еще один фильм, в котором все увидят только безнадежность?
Феллини не заметил шутки в словах Кастеллаци, по крайней мере, не улыбнулся.
– Маленькую оду творческому кризису.
– Творческий кризис у вас? Быть такого не может! Вы всегда просто фонтанировали идеями.
– Я, как и все, синьор Кастеллаци – вчера был уверен во всем, а сегодня стесняюсь утреннего бутерброда и боюсь своих тапочек. О
