Неверная. Костры Афганистана - Андреа Басфилд

От Джеймса никакого толку и помощи не было, потому что он по-прежнему дымил, как бухари, а однажды вечером и вовсе повесил на плечо рюкзак и объявил, что, будучи Джорджии добрым другом, решил пожить следующие несколько дней у Рейчел в Кала-и-Фатулла. Это было мило с его стороны – так я решил. Но, поскольку вовсе не был дураком, каковым он меня, по-видимому, считал, я догадался, что ушел он на самом деле потому, что Рейчел уже успела стать его подружкой.

А через несколько дней после ухода из дому Джеймс уехал и из Кабула – в Кандагар, на пару недель, как он сказал, в погоню за солнечным светом и подрывниками-смертниками. Иногда легко было забыть, что он работает на самом деле, чтобы иметь средства к существованию. Похоже, он и сам об этом все время забывал – пока ему не звонили из газеты и не напоминали.

Мэй хоть и не курила, но весь февраль тоже частенько проводила вечера не дома. Как я узнал позже, она встречалась в те дни с Филиппом, и, когда узнал, задумался о том, по какой причине француз старался держаться подальше от нашего дома – потому что боялся меня или встречи лицом к лицу с моей матерью?..

Так что о тоскующей Джорджии некому было позаботиться, кроме матери и меня.

– Хаджи Хан, наверное, застрял в горах, – сказал я Джорджии однажды вечером, когда мы с мамой ужинали вместе с нею, чтобы скрасить немного ее одиночество.

Джорджия улыбнулась, но я поймал взгляд, которым она обменялась с моей матерью, и улыбки в нем не увидел.

А потом Джеймс вернулся, но веселее от этого никому не стало, потому что он приехал с рассказами о бомбардировках и сражениях на юге.

– Мятеж начинает набирать силу, – сказал он Джорджии на кухне, когда та делала себе сандвич, и, хотя я не понял, что это означает, услышанное мне все равно не понравилось.

– Между прочим, Джорджия, минуту на языке – всю жизнь на бедрах, – добавил он, чего я тоже не понял.

– Пошел ты, Джеймс, – огрызнулась Джорджия, и это я понял очень хорошо.

Через две недели после возвращения Джеймса взорвалась огромная бомба в Кандагаре – тридцать два человека было ранено и пять разорвано на куски, отчего стало выглядеть более весомым мнение Пира Хедери, что «страна однажды снова утонет в дерьме».

– Но почему талибы взрывают афганцев? – спросил я, закончив читать вслух статью в «Кабул Таймс».

– Потому что все они – проклятые пакистанцы, – ответил Пир Хедери, что было неправдой, как я знал. Руководил ими, в частности, мулла Омар, и, хотя у него имелся всего один глаз, он все-таки был афганцем.

– Не все, – возразил я.

– Ну, может, и не все, – согласился Пир ворчливо, – но уж ублюдки-смертники – точно все. Афганцы своих не взрывают. У нас такими методами не пользуются. Только у них. Мы в свое время воевали, потому что хотели видеть победу – а не смотреть, как наши проклятые ноги пролетают мимо наших же проклятых ушей.

– Это комбинация… много мелочей, которые складываются в одно большое целое, – так ответил на мой вопрос Джеймс после того, как зашел к нам в магазин купить себе сигарет, а Джорджии пачку печенья, шоколадку «Твикс» и сыр «Счастливая корова», и мы вместе отправились домой.

– Начнем с того, что коалиция… иностранные войска, – снова пояснил он незнакомое слово, – не покончила в 2001 году ни с талибами, ни с Аль-Каидой, а дала им возможность затаиться на время и перегруппироваться… собрать свои силы заново. Далее, обещанная реконструкция происходит слишком медленно, чтобы оказать воздействие… быть заметной, особенно в тех местах, где наиболее опасно – на юге и востоке. Плюс усиливающееся возмущение… недовольство правительством. Пуштуны считают, что слишком много высоких постов там занимают представители Северного альянса. Северный альянс чувствует, что его отодвигают… лишают силы, хотя он и кичится… хвалится тем, что выиграл войну. А еще существует проблема взяточничества, о которой сейчас много говорят, и в правительственных департаментах, и в министерствах и даже на улицах, где полицейские требуют с каждого свой бакшиш. Когда все это складывается вместе, люди просто обязаны… не могут не озвереть. А потом снова приходят талибы, и снова разгорается война, и люди начинают задаваться вопросом… интересоваться, где, в самом деле, все обещания и гарантии, и в конце концов уже каждый жаждет… готов схватиться за оружие.

– Звучит не слишком хорошо, – признался я.

– Да уж, не слишком.

Джеймс щелчком отбросил сигарету в подтаявший вал мусора и очистков, тянувшийся вдоль всей улицы к нашему дому.

– Почему президент Карзаи не разберется со всем этим и не запретит взяточничество, чтобы люди были счастливы?

– Я думаю, это не так-то легко, Фавад. Он вынужден делать счастливыми очень большое количество влиятельных людей и здесь, и за границей, потому что ему нужна их поддержка, если он и впрямь хочет, чтобы в вашей стране наступил мир.

– Почему тогда не соберутся все войска, и наши, и западные, и не поубивают уже наконец всех талибов?

– Ну, это тоже нелегко – они ловко прячутся!

Джеймс резко наклонился, ухватил меня за ноги и посадил к себе на плечи. Потом выпрямился, вознеся меня к небу, и чуть при этом не уронил.

– Ну что, Фавад, может, двинем с тобой на юг и возглавим джихад против плохих парней?

– Согласен! – засмеялся я. – Пойдем, дадим мулле Омару по заднице!

– А может, ножом пырнем – не станем изменять твоему обычному modus operandi?

Слова я понял не все, но о значении их догадался по интонациям Джеймса и громко расхохотался, поскольку мое нападение на Филиппа казалось уже всего лишь смешным, и мы галопом поскакали к дому, как славные афганские воины прошлого, с той только разницей, что я сидел на плечах у англичанина, а не пытался его убить.

Шир Ахмад увидел нашу скачку издали, отсалютовал и широко распахнул боковую дверь у ворот, и мы влетели во двор, где Джеймс испустил ржание, затопотал ногами и остановился.

– Джеймс! – донесся из-за двери голос Джорджии. – Джеймс!

– Боже, как заждалась бедняжка своего печенья, – засмеялся тот. – Иду, дорогая! – крикнул он.

Но не успел он дойти до двери, как та открылась, и Джорджия, держась за живот, шагнула наружу и упала.

На юбке у нее была кровь и на руках тоже.

– Джеймс! – простонала она, протягивая к нему руки.

– О Господи… нет. Милая моя, нет…

Часть 2

16

Когда Джорджия потеряла свое дитя, у нас у всех словно умерло внутри что-то маленькое – даже у тех, кто не знал о том, что она его ждала.

Но поскольку Аллах милосерден и к не верующим в Него, Он, забрав у Джорджии ребенка, послал ей взамен доктора Хьюго.

Правда, Джорджия далеко не сразу разглядела доброго доктора, потому что глаза ей застилал туман слез и дурных мыслей еще долгое время после того, как дитя покинуло ее. В нашем доме словно поселился призрак вместо Джорджии, белый печальный призрак, изгнавший из нашей жизни все веселье, и я даже был уверен сначала, что она покинет нас тоже.

Когда Джеймс привез Джорджию домой из больницы и уложил в постель, он собрал всех нас в нижней гостиной и сказал, что с ней случилось что-то под названием «выкидыш».

Он объяснил, что со здоровьем у нее все в порядке и что выкидыши часто случаются у женщин, когда дети у них в животах еще совсем маленькие, и это нормально, но Джорджия все равно пала духом, и мы должны помочь ей, чем сможем, поскорее прийти в себя.

Поэтому следующие несколько недель все мы этим и занимались.

Джеймс поговорил с начальником Джорджии в козовычесывательной компании, и ей разрешили побыть дома, сохранив при этом зарплату. Мэй забыла о французе и вечера теперь проводила с подругой, читая ей вслух и стараясь заставить ее причесаться.

Днем, когда Мэй уходила на свою инженерную работу, место у постели Джорджии занимала моя мать, большую часть времени просто гладя ее по голове и уговаривая поесть. Главная трудность заключалась в том, что горе Джорджии было слишком велико и заполнило ее целиком, не оставив места для еды, поэтому приходилось каждый день вести настоящее сражение, чтобы заставить ее проглотить хотя бы кусочек сыра «Счастливая корова», который она прежде любила.

В перерывах между школой, где опять начались занятия, и работой в магазине Пира Хедери я тоже подходил к двери спальни Джорджии или садился на пол и смотрел, как женщина, которая подарила мне и моей матери новую жизнь, становилась все худее и худее, пока ее бледное лицо совсем не высохло, а руки и ноги не превратились в тоненькие прутики.

Наконец, когда казалось уже, что ее способен переломить надвое слабый ветерок, Джеймс привел в дом доктора Хьюго, который был его другом и мог, по его словам, помочь Джорджии – хотя лично я в этом сомневался.

Высокий и худой, с голубыми глазами и темными волосами, коротко остриженными, но все равно торчавшими во все стороны, он заявился к нам в джинсах и куртке, которая даже белой не была.