Бенито Муссолини - Кристофер Хибберт

Четыре месяца спустя началось вторжение в Абиссинию. И в ту же осень, когда почти вся Западная Европа дружно, хотя и безуспешно, выступила против агрессии Италии в Африке, в голове Муссолини созрела и вышла на первый план идея альянса с некой могущественной страной, которая в открытую не противодействовала планам дуче.

3

Первый пробный шар в свое время был запущен самим Гитлером, который на протяжении всей своей политической жизни восхищался дуче и находился под сильным влиянием фашистских идеологических концепций и фашистских ритуальных процедур. В 1926 году Гитлер написал письмо в Рим с просьбой о фотографии дуче с его автографом. «Просим вас поблагодарить вышеупомянутого господина, за проявленные им чувства — холодно отреагировало итальянское министерство иностранных дел и посоветовало своему посольству в Берлине — сообщить ему в той форме, в какой вы сочтете необходимой, что дуче считает несвоевременным удовлетворить его просьбу».

Хотя существуют некоторые веские основания предполагать, что немецкие нацисты еще в 1932 году подпитывались Италией финансово, сам дуче не имел никакого желания пятнать свою безупречную репутацию открытым контактом с «сомнительным авантюристом», который был их лидером. Даже после прихода Гитлера к власти в 1933 году, что застало Муссолини врасплох, подозрительное отношение дуче к этому человеку и его скрытое презрение к нему не исчезли. Муссолини верил, что именно он заставил весь мир уважать фашизм и восхищаться им, и ему совсем не хотелось, чтобы это политическое течение было как-то замарано национал-социализмом, истоком которого, как в то время считал дуче, является «бунт древних германских племен, вышедших из девственного леса». Не было никаких сомнений в том, что Муссолини пользовался, как в Европе, так и в Америке, гораздо большим уважением, чем когда-либо это относилось или будет относиться к Гитлеру. Консервативные писатели и общественные деятели в двадцатых и начале тридцатых годов нашего столетия столь часто и притом от всей души расточали в его честь восторженные дифирамбы, поражавшие своей искренностью, что Муссолини легко поверил в то, что он действительно является величайшим государственным деятелем своего времени.

В декабре 1924 года сэр Остин Чемберлен, тогдашний министр иностранных дел Великобритании, находясь с визитом в Риме, отозвался о нем, как о «замечательном человеке… работающем, не покладая рук, для величия своей страны». В последующие годы можно было нередко видеть леди Чемберлен в жакете с прикрепленным на нем фашистским значком. В 1927 году Уинстон Черчилль посетил Рим и во всеуслышание заявил, что «если бы он был итальянцем, то не снимал бы с себя фашистской черной рубашки». «Я не мог не поддаться, — объявил Черчилль на пресс-конференции, о которой сообщила „Тайме“, — как это было со многими другими людьми до меня, обаянию благородной и простой манеры держаться синьора Муссолини и его спокойного и беспристрастного поведения, несмотря на многочисленные заботы и проблемы, лежащие на его плечах. Каждый мог заметить, что он неустанно печется только о подлинном, как это он сам понимает, благе своего народа, а все остальное для него не представляет никакого значения… Если бы я был итальянцем, то я бы беззаветно последовал за Вами с начала до конца в вашей триумфальной борьбе со всепожирающим, неукротимым ленинизмом». На следующий день газета «Тайме» поздравила мистера Черчилля в связи с тем, что тот «проникся истинным духом фашистского движения». Ллойд Джордж публично согласился с Черчиллем в том, что корпоративная система «является весьма многообещающей концепцией». В 1928 году газета «Дейли мейл» продемонстрировала еще более выразительный образчик энтузиазма, когда на ее страницах лорд Родермер объявил, что Муссолини является «величайшей политической фигурой нашего века». Английский биограф дуче в чрезвычайно хвалебной книге, опубликованной в 1932 году, признал, что он действительно был «величайшим государственным деятелем нашего времени». Эту точку зрения разделяла, как она сама призналась, и газета «Манчестер гардиан», — вплоть до января 1939 года. И это не были исключительные примеры. На иностранных дипломатов и на визитеров, посещавших Рим с официальной миссией или неофициально, и удостоившихся чести беседовать с Муссолини в его роскошной резиденции в Палаццо Венеция, дуче производил неизгладимое впечатление и они с готовностью признавали это. Мистер Ричард Уэшберн Чайлд, посол США в Риме с 1921 по 1924 год, испытывал к дуче чувство уважения, граничившее с идолопоклонством. «Он смог не только добиться и закрепить почти всеобщее признание, — писал Уэшберн Чайлд в предисловии к „Моей автобиографии“ Муссолини, — он создал новое государство на основе новой концепции. Он смог не только изменить жизнь людей, но он также изменил их мышление, их сердца, их дух». Американский посол восторженно поведал о человеколюбии дуче и его мудрости, о его силе и динамичной энергии. Он был «грандиознейшей личностью земного шара нашего времени». Закрывая за собой дверь после беседы с ним, — писал Уэшберн Чайлд, — нельзя было отделаться от ощущения, что общение с ним потребовало отдачи всех ваших нравственных и физических сил».

Немало говорилось о тщеславии и театральности Муссолини, его претенциозном поведении и о пристрастии к нелепому жестикулированию, но большинство лиц, общавшихся с ним, сходились во мнении о нем как о человеке разумном, обаятельном, даже (удивительно!) несколько робком, с неуверенными, зачастую застенчивыми, манерами поведения. Посетителей Муссолини предупреждали, что когда они попадут к нему на прием, то он, возможно, будет восседать за необъятным письменным столом в своем огромном, с пышными украшениями, кабинете — зале Маппамондо Палаццо Венеция, — мрачно наблюдая, как его гости приближаются к нему от дверей, преодолевая расстояние почти в двадцать метров по мозаичному полу, шаги по которому гулко отдавались в холодном зале с высокими потолками, или, возможно, полностью проигнорирует визитеров, весь погрузившись в работу над документом, лежавшим перед ним на столе. Им говорили, что до того как попасть в кабинет Муссолини, им придется пройти сквозь строй чернорубашечников с угрюмыми лицами и с выставленными наготове кинжалами длиной в целую руку; и иногда, действительно, так оно и бывало. Но подобные случаи были редки. Более частыми были другие сцены, как, например, та, которую описал Дафф Купер, посетивший Рим в 1934 году. «Не было никакой театральщины, — писал он, — и мне не понадобилось, как меня заранее предупредили, прошагать в одиночестве весь его огромный кабинет от дверей до письменного стола. Муссолини встретил меня у дверей, а по окончании беседы проводил меня до них. Побеседовав, мы оба признали важное значение разоружения и он охотно рассмеялся, когда я сказал, что идея о том, что оружие является причиной войн, так же глупа, как и мысль о том, что зонтики являются причиной дождя. Поскольку ему пришлась по вкусу моя шутка, то я решил, что он обладает здоровым чувством юмора, и готов был признать, что ему свойственны и другие хорошие черты характера… в целом, он произвел на меня весьма благоприятное впечатление».