Военно-морские рассказы - Константин Изварин

— Ну смотри, — похлопали его наши по плечу.

Прощаясь, Самба выкрикнул прямо в удаляющуюся корму все, чему успел научиться за несколько дней общения с русскими моряками. Кричал задорно, растягивая рот в белозубой улыбке. И рукою взмахивал.

Интересно, а если он когда-нибудь выучит русский язык настолько, чтобы понять, что именно кричал?..

Человек с аккордеоном

Молодежь на корабле это всегда событие. И дело не в том, что среди этих вчерашних выпускников «Анапы» может оказаться земляк. Кстати, понятие «земляк» вдали от берегов и цивилизации включает в себя именно те «две монтировки по карте», и на лопоухого первогодка, жившего на гражданке в соседнем с твоим Задрючинском Затраханске, смотришь как на родного. И тут же находятся и темы для разговора, и общие знакомые. Нет, дело не в этом. Не только в этом.

Дело в том, что совмещая ненужное с бесполезным, находясь в относительно небольшом, сугубо мужском, коллективе, изо дня в день видя одни и те же лица ты до предела пропитываешься тоской. И новое пополнение для тебя сродни глоту свежего воздуха. Как прибытие цирка-шапито в захолустный городок.

Быть может среди молодежи окажется искусный рассказчик, или музыкант, или еще какой-нибудь веселый затейник. И внесет он что-то новое в монотонные будни, и время побежит быстрее.

Потому и выясняют дотошно: «Что умеешь?».

— Ну, — спросили у него, — и что ты умеешь?

А вокруг — кубрик — койки в три яруса и глаза — заинтересованно ожидающие. А он стоит на середине, а свет — яркий, «дневной» заливает с ног до головы, высвечивает смущение.

— Я... ничего... не умею, — выдавил он, запинаясь.

— Ну-у-у, — протянули все разочарованно. Надо же, на всю боевую часть один «молодой» и тот ничего не умеет.

— Только... разве... на аккордеоне... — закончил он, окончательно покраснев.

— Играть? — переспросили у него с надеждой.

Он промолчал, делая себе смущение.

— Ну-у-у! — протянули все. Теперь уже обрадованно. Надо же, один «молодой» на всю боевую часть и такой... такой... музыкант, в общем.

— Ну ты молодец, Каликин, — похлопали его по плечу. — Нам как раз такой и нужен. Чтоб на аккордеоне играл. Да-а, молодец.

— А наш «молодой-то» каков! — сказали нам соседи по отсеку. — Говорит: «Я ничего не умею, только на аккордеоне играю».

— Ну? — сказали мы, не веря.

— Точно, — сказали соседи. — Так что приходите на концерт.

На корабле, как известно, есть все. Или почти все. По крайней мере, такая нужная для охраны Государственной Границы, вещь как аккордеон наличествует.

Поэтому вечером мы отправились в соседний кубрик. На концерт.

Каликина вывели на центр, на плечо ему повесили аккордеон и сказали: «Играй, Васнецов».

— Давай, Каликин, играй, — подхватили и мы. — А если, там, смущаешься, или еще чего... так не переживай, моцартов тута нет.

Каликин стоял с аккордеоном на плече и сочился потом.

— Ну так же нельзя, — сказали мы. — Он же стесняется. А ну, товарищи, поддержим маэстро! — И захлопали.

— Ну все, Каликин, — сказали ему секунд через десять. — Мы тебе уже похлопали. Так что... играй.

Пальцы Каликина скользнули по клавишам, а мы — зрители — замерли раскрытыми ртами: «Сейчас... сыграет».

И ни звука.

— Ну ты чо, Каликин?

— Да... ну... — пошел пятнами наш маэстро, — не... умею...

— Че-во?! — выкатили мы глаза. — Чего ты не умеешь?

— И... играть, — выдохнул Каликин.

— А чего ж ты говорил, что умеешь?!

А вот обманывать на Флоте не рекомендуется. Я имею в виду товарищей. Офицеров обманывать, конечно, тоже не рекомендуется, но ведь без этого не проживешь. И если изображая дурака перед командованием, ты поступаешь по— уставному, то изображая дурака перед своими — ты и поступаешь по-дурацки.

— Ты чего, Каликин, тупишь? — поинтересовались зрители. — Мы тут что, зря собрались? Раз надел аккордеон — давай играй.

Выражению лица Каликина мог бы позавидовать даже Юрий Никулин. По крайней мере, его «Балбесу» до Каликинского «Аккордеониста» было ой как далеко.

Нет, это не музыкант, — поняли мы. — Это клоун. И сегодня у нас не вечер музыки, а вечер юмора.

— Играй! — тон зрителей понемногу приближался к отметке «угрожающий». — Играй, Каликин!

Каликин растерянно огляделся. «Зрительный зал» взорвался хохотом.

— Давай, давай! — кричали ему сквозь смех.

Больше всех усердствовал Вова Станкевич.

— Ты хоть знаешь, чего мне стоило найти аккордеон?! — кричал он между приступами хохота. — Ты хоть знаешь, куда я за ним лазил?! — Вова был боцманом и, наверное, по совместительству заведовал аккордеонами. — Играй, давай! Дави клавиши!

Каликин решил последовать разумному совету старшего товарища. И принялся давить на клавиши, попутно растягивая меха. Некое подобие мелодии на несколько секунд прервало хохот.

— Ну! — крикнули зрители одобрительно. — Ведь получается! Получается же!

— Не умею я, — оборвав мелодию на полуноте, заныл Каликин.

Зрители начали валиться на палубу. Смех — громкий, непрекращающийся — перехватывал дыхание, протекал слезами и вырывался всхлипываниями.

— Ты ж только что играл! — кричал Вова Станкевич посреди громового хохота. — А ну давай, тяни меха! Или я...

И тут Вова пообещал Каликину такое... пожалуй это и медведя заставило бы играть... даже на арфе.

Аккордеон разразился чем-то тоскливо-скулящим. Это Каликин, давя клавиши сверху вниз, осторожно тянул меха.

— Во! — Вова удовлетворенно откинулся на переборку. — Ведь играет! Играет!

Зрители начали икать. Самые нестойкие судорожно дергаясь, ползли к выходу, надеясь там отдышаться.

— Я не говорил, что умею игра-ать! — Слова Каликина удивительным образом ложились на «музыку». Создавалось впечатление, что он не только играет, но и поет. — Я говорил, что видел как мужик игра-ал!

Все. До выхода не дополз никто. Весь «зрительный зал» тут же, не сходя с места, зашелся в икоте.

— У-уй-ди! К-ка-ли-ки-ннн! — простонали ему.

В общем, не пропал вечер, — решили мы отдышавшись. — Спасибо соседям.

Да всегда, пожалуйста, — ответили они. И глянув на Каликина, снова согнулись в хохоте.

Скоро праздник

Сорокалетие Победы отмечали с размахом. То есть не только с салютом, парадом и торжественным возложением увядших цветов.

Кроме всего этого решено было устроить театрализованное представление, кратко и точно поясняющее всем и каждому как героически наши предки сначала строили, потом ломали, потом снова строили. Попутно воздавая вечную славу героям — погибшим и все еще не успевшим.

Вы спросите: А кто будет все это изображать?

Я отвечу: Студенты, конечно.

Это сейчас у нас не студенты, а черти что, если честно. Какие-то непонятные, до предела американизированные клоны с головой, в которой кроме знаний, забитых вовнутрь так же по-американски узколобо, помещается только мечта о карьере, которую каждый, ну просто, обязан сделать. Я как-то попытался с таким вот выпускником местного Гарварда поговорить о Шекспире. И был на месте убит его ответом, гласящим, что Шекспир — это паленая водка. И что так оно и пишется — Шекспирт. А как он на карте Австралию искал...

Мда, и это наше будущее. Поэтому, я уже не удивляюсь когда теперешняя молодежь Вторую Мировую путает с Троянской, а про то, как Ленин по Красной площади бревно носил — даже анекдотов не знает.

А тогда был 1985 год, застой все еще процветал, а студенты были самой умной и прогрессивной частью населения. Вот и выпало им ознакомить всех остальных с тем, как трудно она досталась — победа-то.

Молодежь прыгала, плясала, бегала в разукрашенных футболках и, почему-то джинсах, намекая, не иначе, тем самым на второй фронт, а вот те, кто постарше...

А вот тем, кто постарше, выпала великая честь изображать памятники. Задача сложная, почетная. Когда тебя, наряженного по моде 1943г. два десятка гавриков с криком «Гэть!» подбрасывают над головой на каком-то хлипком и угрожающе трещащем сооружении...

А ты стоишь, обнимая еще двоих, тоже изображающих подвиг. И самое главное в этот момент — не расмеяться. Иначе, какой же это подвиг — если со смехом? Это уже и не подвиг вовсе и весь героизм — коту под хвост.

Вечер был теплый, и погода вовсю благоприятствовала. Поэтому Шурик решился удивить.

— А чего вы сейчас увидите, — сказал он, выходя в соседнюю комнату.

И гости замерли в предвкушении

— Вот. — И Шурик явился пред ними в военной форме и с каской на голове. — Вот я какой.

— Ну? — сказали удивленные гости. — Откуда это у тебя?

— А. — Шурик небрежно поморщился, подумаешь, мол. — Выдали. Буду статую на празднике изображать.

— Круто, оценили гости, потрогав.

Шурик так и сидел, довольный — в зеленой гимнастерке и широких галифе, барабаня пальцами по лежащей рядом каске.