Танцор Января - Майкл Флинн

Три стороны сарая занимают кубические магазинчики из тусклого металла, покрашенные ярко-синей краской. Каждый из них вплотную примыкает к соседним, если только между ними не протиснулись переходы Закутка. Западная сторона, выходящая на Людноулицу и порт, открыта, и здесь расположены монорельсовая станция и парковка для наземного транспорта. Еще до того как первые лучи солнца успевают озарить площадь, торговцы-дукандары, лязгая цепями и противовесами, поднимают стальные шторы, окликая друг друга и желая удачи либо всяческих бед — в зависимости от сложившихся отношений. Фронтальная часть магазинчиков всегда открыта, а стулья, скамейки и полки расставлены так, чтобы посетители могли рассмотреть товары наилучшим образом.

За ночь лихтеры и грузовые боты из Порт-Иеговы разгружают стоящие на орбите корабли и привозят на поверхность экзотические произведения искусства, драгоценности и продукты питания из далеких миров. Многое из этого рога изобилия оседает в Тарако-сарае, и кое-что — даже легально, где его тут же разметают нетерпеливые, встающие спозаранку иеговяне, которым не терпится вкусить чужбины. Люди эти настолько нетерпеливы, что осмеливаются зайти на самую границу Закутка.

Чуть позже приземляются паромы со «скользящими» по мирам: путешественниками, странниками, туристами, разевающими рты, тыкающими пальцами, фотографирующими и прокладывающими себе путь к сувенирным лавкам, чтобы поторговаться и приобрести на память творения местных мастеров. Они одеты неправильно — для климата, для мира, для времени суток, — а их тела ноют из-за того, что они уже успели привыкнуть к корабельному времени, и движение солнца Иеговы для них непривычно. Когда они входят в сарай, гвалт усиливается, а с ним и растет цена на все товары. «Разве это не мило?» — спрашивают друг у друга парочки и группки туристов. Те палатки похожи на навесы или маленькие гаражи. «Неужели это маг? Как он проделывает это со змеей? Ох, я даже не знал, что человеческое тело способно изгибаться таким образом! А не на легтрикиттаре ли они там играют? Как странно! До чего странно!»

Рынок разговаривает с ними. «Ах да, сахб, это Истинный Кориандр, которого ты нигде, кроме как здесь, не сыщешь! Всего семь дукатов, и это мои дети останутся голодными. Гляди сюда, зайди в мой магазинчик, где ты еще найти такой ’швари, хорошо-хорошо гляди, мемсаиб.[30] Оххо, не мемсаиб? Сюда, тут ты найдешь особый, двунитный шелк, делать только на И’гове, подумай, как он будет касаться ее тела!.. Хатт! Хатт! Забудь о его шелках. Гляди на мои камушки, как они блестят, а? С самих Арратских гор!»

В самом центре рынка торгуют с ручных тележек, артисты поют и жонглируют, а торговцы едой следят за дымящимися мангалами и печами-тандырами. «Сегодня жарко, попробуй кулфи-рожок, глазнокрим, просто пальчики оближешь! Суинина! Кюфта-кебаб! Ходдаги! Виннершницель! Пукка терранская еда, больше нигде не отведать! И для тебя, сахб, я отдать всего за пять пятьдесят».

Подмигивание, шепот, предложение сделать скидку, и гладиольские векселя и шанхайские дукаты магическим образом перетекают из кармана в кошель. И какая разница, что утверждение «сделано на Иегове» не более подлинно, чем скидка? Даже в оглушительном шуме сарая звездного порта кое о чем лучше не упоминать. Некоторые из «иеговянских» товаров, улетающих вместе с туристами на паромах, прибыли незадолго до этого на лихтерах. Так зачем платить пошлину за такую короткую остановку?

— Кулфи-рожок с манго, — попросил кто-то из редеющей толпы у торговца сладостями, который тут же протянул ему вафельный рожок с двумя шариками льдистого молока.

— Полдуката, сахб, — сказал он.

— За такие мелкие шарики? Я бы и четверти дуката пожалел.

Глаза торговца загорелись. Этот сахб явно был не из скользящих, и судя по длинной бахромчатой куртке с желто-красным цветочным узором, отороченной каймой, и намотанным на запястье янтарным четкам, он был иеговянским купцом из города. Не терранин, как пить дать, но он знал, как правильно себя вести.

— Мне жаль, но я не могу продать его дешевле сорока трех. Столько стоит только сам фрукт, а я еще должен платить женщинам, которые их нарезают.

— Тогда ты переплачиваешь им. Гляди, какие у них тоненькие получаются дольки! Тридцать, да и то это слишком щедрая цена для столь неаккуратной работы ножом.

— Баквас, шри купец! Все знают, что чем меньше дольки, тем сочнее вкус. Сорок. — Они повысили голоса, и некоторые скользящие стали бросать на них косые взгляды и пятиться. Странные они какие-то.

— Тридцать пять!

— Продано! — пылко крикнул торговец. Одной рукой он подал рожок, а другую протянул к купцу.

— Для рукопожатия нужны две руки, — процитировал покупатель и крепко пожал ему руку по-иеговянски, а не более слабой терранской хваткой. Горсть монет сменила владельца, никто из мужчин не оказался настолько бестактным, чтобы пересчитывать их на людях. Как един Бог, так человек, не способный посчитать количество монет по тяжести и на ощупь, пусть лучше ищет другую работу!

Торговец успел заметить, как купец снова влился в толпу, затем остановился у магазинчика торговца кебабом — еще один покупатель попросил кулфи-рожок и, не торгуясь, заплатил полдуката, да, словно торговец был каким-то бхисти-рабочим,[31] — и когда он снова поднял глаза, иеговянский купец уже исчез.

Под конец каждого торгового дня, когда скользящие начинают расходиться, а дукандары дважды подсчитывают прибыль — раз для себя и другой для людей из Денежного фонда Иеговы, — а шторы с лязгом опускаются и падают вниз решетки, на рынке появляются сборщики из Братства Терры. Наблюдатель не смог бы точно определить, когда они «приходят», но они вдруг оказываются уже там. Мужчины и женщины в неброской одежде смешиваются с торговцами, то тут, то там шепчут несколько слов, и часть дукатов, векселей и иеговянских шекелей переходит в закрома Терранского фонда достатка и благоденствия. Торговцы едой также делятся товарами, оставшимися к концу дня, и их немедленно уносят в приюты и кухни Закутка. Что происходит с деньгами дальше, никто никогда не спрашивал.

Одним таким сборщиком был Яш. Он пришел на рынок первым, воспользовавшись проемом в задней стене пустующей лавки хэнди,[32] сквозь который смог бы проскользнуть человек средней комплекции. Старая Нэнси Веруолтер делала лучшие хэндифоны во всем Закутке, но она умерла два года назад, и заднюю стенку ее дукана скоро вскрыли кирками и ломами.

По площади бродило несколько бездельников, их Яш изучал с мрачным интересом. Время от времени работники Денежного фонда Иеговы прочесывали рынок в надежде выбить еще пару шекелей из дукандаров. Обычно они выделялись одеждой и холеным видом, но некоторые были поумнее и научились сливаться с местными.

Несколько человек, не склонных наведываться в благотворительные кухни, клянчили куски мяса, самос и сэндвичи у торговцев, закрывавших морозильники с коробками и гасивших огни. Один такой человек прислонился к стене обувного дукана и поедал лаваш. На нем была простая грязно-белая куртка без парчи или бахромы. Удовлетворенный тем, что за рынком никто не следит, Яш бросил пару слов в темноту, и вскоре из многочисленных проемов выбрались его агенты-сборщики и тут же растворились среди купцов Тарако-сарая.

Яш не покидал поста, пока агенты собирали и приносили ему улов, и продолжал наблюдать за рынком. Стоит ему дать несколько быстрых сигналов — и его люди тут же исчезнут.

Толпа скользящих стала редеть, стремясь попасть на следующий отбывающий паром. Бродяга, должно быть, доел свой лаваш, — когда Яш бросил взгляд в его сторону, он уже исчез. Сигнал рукой: Хатт! Хатт! Когда рынок опустеет, сборщики окажутся как на ладони, если сюда заявятся люди из Денежного фонда.

Наконец сбор закончился. Яш быстро и незаметно подсчитал добычу, затем разделил ее на четыре равные части, одну оставил себе, а три остальные отдал Бикраму, Хари и Сандипу.

— Разными путями, — напомнил он им. По другую сторону проемов в задней стене дукана хэнди открывалось замечательное множество вариантов. Яш выбрал Жасминовую тропу, огибавшую мечеть Третьего Аспекта с приметной обсерваторией на крыше, где, обратив лица к небу, молились смиренные. Возле нее сидел человек с обнаженным торсом и в рваном дхоти, и Яш кинул в сложенные руки динар, предусмотрительно достав его из собственного кармана, а не из спрятанного под рубахой мешочка. Улов специально делили на четыре части не только чтобы избежать потери всех денег в случае ограбления или ареста курьера — что, по мнению Яша, было одним и тем же, — но также для предотвращения иных, более подлых форм воровства. Все части должны были быть равными, когда их доставят Совету Семи.