Последние капли вина - Мэри Рено

Потом они стали добрыми друзьями, но все же Лисий никогда не проводил много времени с ним наедине, что Федона, кажется, не обижало. Полагаю, он видел в этом дань своей красоте, но, впрочем, был слишком хорошо воспитан, чтобы хоть словом намекнуть мне; и, могу предположить, он был прав. Даже я воспринимал в какой-то мере привлекательность юноши, ибо Эрот наверняка улыбнулся при его рождении. Но для него самого дар богов обернулся лишь бесконечной усталостью и отвращением, как весло для галерника. С ним я был в такой же безопасности, как с собственным отцом.

Для него вся жизнь сосредоточилась в разуме, который удалось пробудить Сократу. Я, последовавший за этим человеком из любви к его натуре, казался Федону его другом лишь наполовину; он не ощущал милосердия к моей мягкости. Чуть ли не силой вынуждал он меня следовать логике в духе излюбленного Сократом негативного эленхоса, постижения истины путем раскрытия противоречий в суждении противника. Он нападал на самые дорогие для меня верования до тех пор, пока я, изгнанный из последнего оборонительного рва, не восклицал:

– Но, Федон, мы ведь знаем, что это правда!

– О нет. Возможно, мы имеем правильное мнение. Это ты называешь знанием? Знаем мы лишь то, что сумели доказать.

Однажды, помню, я совсем потерял самообладание и, пытаясь скрыть это, шел в молчании. Через некоторое время он заметил:

– Что-то у тебя сегодня вид совсем замученный, Алексий; тебя кто-то побил?

– Нет, конечно, - буркнул я. - Лисий, правда, скинул меня на землю во время учений, я пару синяков заработал, вот и все.

– Как же он может называть себя твоим другом и так с тобой обходиться?

Я уже набрал побольше воздуха, чтобы дать гневный ответ, - но потом понял и попросил прощения.

– Ничего страшного, - ответил он. - Но, полагаю, я так же хорошо, как и Лисий, знаю, как много стоит умение хорошо защищаться.

Я никогда не слышал, чтобы он жалел себя или жаловался на то, к чему должен возвращаться. Но со временем его дело взял в свои руки лучший друг, чем я. Сократ рассказал его историю Критону, тому самому человеку, который еще во дни собственной юности убедил его покинуть мастерскую и занять свое место среди философов. Критон был богат и сразу же предложил выкупить Федона.

Торг занял некоторое время. Слава Федона все распространялась, и его цена поднялась снова; сперва Гург обошелся с Критоном, как с человеком, который потерял голову из-за мальчишки и заплатит сколько угодно. Но довольно быстро фригиец убедился, что торгуется с деловым человеком: Критон осведомился, не дал ли Гург своим мальчикам испить из фонтана вечной юности, и сказал, что вернется через годик-другой и поинтересуется ценой снова. Гург перепугался и стал уступчивее.

Федон был вполне доволен такой сменой хозяина, и его с трудом удалось убедить, что он свободен. Критон, обнаружив у него красивый почерк, нанял его работать у себя в библиотеке переписчиком книг и рекомендовал другим образованным людям, так что юноша мог учиться во время работы. Вскоре никто из нас и вспомнить не мог, что когда-то наш кружок не знал его. Он умел себя поставить, даже самые бесстыдные люди относились к нему с должным почтением; при встречах на улице ни один из его бывших клиентов не осмеливался напомнить о знакомстве. Он же, со своей стороны, никогда не выдавал их, объясняя, что каждая профессия имеет свою этику. Но временами, когда какой-нибудь гражданин с большим самомнением выступал вперед на Агоре и начинал поносить чуждую роскошь или дивиться, до чего дошла нынешняя молодежь, я замечал, как Федон смотрит на него - и в темных глазах светится ирония.

Глава двенадцатая

Земля все быстрее спешила к весне; на большом поле Академии целый день упражнялось войско под бдительным оком прославленного стратега Демосфена. Это был человек, твердый как скала, но не такой холодный; краснолицый больше от солнца и ветра, чем от вина, несмотря на звучавшие в театре шуточки по этому поводу; громкоголосый и грубоватый, но уверенный и не крикливый. Я думал, что мой отец порадуется его прибытию.

Все это время девочка у нас в доме процветала. Моя мать назвала ее Харитой в честь бабушки со стороны отца, поскольку сам он не дал ей имени. Она уже ползала и даже пыталась становиться на ножки, цепляясь за мои пальцы. Однажды я подумал: "Если тот, кто дает жизнь, называется отцом, то ее отец - я". В этой мысли я ощутил какую-то сладость, но вскоре она показалась мне непочтительной, и я ее отверг. Только подумал: "Она никогда об этом не узнает. Никто не должен из-за меня переносить такое, чего я сам не в силах забыть". Я пошел к домашнему алтарю, возжег на нем шафран и дал в том обет Зевсу Милосердному. Чувство вины за непослушание отцу порой превращало мою подушку в камень, но своему обету я оставался верен даже в разговорах с Лисием. Может, я и нарушил бы его как-нибудь темной ночью, но к тому времени каждый из нас держал себя перед другим, как актер, которого избрали носить маску бога.

Однажды утром, когда даже Город пах весной, я проснулся счастливым; мне нужно было съездить в поместье, и Лисий пообещал поехать со мной. Первые солнечные лучи вспыхнули зеленым на новых листиках фигового дерева; призывно ворковали горлицы, а Кидилла пела за работой старую деревенскую песню о невесте. Выйдя во двор, я услышал, как сестренка попискивает и чирикает в доме, словно птенчик. Я подхватил песню Кидиллы и спел куплет за жениха; она хихикнула и умолкла, но потом запела дальше.

И вдруг у входа загремели копыта. Я вскочил, в мыслях у меня возник образ отца… Но это был Лисий, в полном доспехе и шлеме; из чехла торчали дротики. Увидев меня, он спросил, не слезая с лошади:

– Алексий, есть у тебя броня?

– Броня? - Мне все еще не хватало двух мин до цены, которую спрашивал Пистий, я даже не ходил еще снять мерку - не был уверен, что уже перестал расти. - А когда она потребуется, Лисий?

– Сейчас.

Все так же любились горлицы и пела девушка. А он говорил:

– Спартанцы нарушили перемирие и напали на Аттику. Прошлой ночью взята Декелея. Они приближаются к Ахарнам. Из Верхнего города уже видны огни. Есть у тебя какие-нибудь доспехи? В моем отряде не хватает трех человек.

Я посмотрел вверх, на высокий гребень его шлема, украшенный синей эмалью, на нагрудник и поножи, окаймленные золотыми бляшками.

– Подожди меня, Лисий. Я сейчас! - и бросился в помещение, но он крикнул мне вслед, да так, что я тут же остановился. Он крикнул так, словно я был одним из подчиненных ему воинов. "Но ведь так оно и есть", сообразил я. Вернулся и сказал:

– Слушаю тебя, Лисий.

– Так есть у тебя броня или нет?

– Моя кожаная охотничья одежда почти такая же прочная.

– Это война, а не скачки с факелами! - Потом он разглядел мое лицо, наклонился и потрепал по плечу. - Не огорчайся; все мы захвачены врасплох. В самом деле, откуда у тебя доспехи, за год до возраста эфеба? Но мне надо отправляться. Я заехал к тебе первому.

Я подумал: "Какой-нибудь бог поможет мне" - и помощь тут же пришла. Я схватил его за ногу и сказал:

– Нет, подожди, Лисий. Я знаю, где взять броню. Не уезжай. Жди.

Я крикнул конюху, чтобы приготовил Феникса, и вбежал в дом. Мать уже встала; она все еще кормила девочку время от времени и только сейчас дала ей грудь. Когда я вошел, она прикрылась хитоном и поднялась на ноги, держа сестренку на руках и глядя на меня.

– Матушка, спартанцы идут! Они уже достигли Ахарн. Не бойся, мы скоро прогоним их обратно. Но я должен отправляться немедленно, а доспехов у меня нет, только меч. Дай мне доспехи твоего отца Архагора!

Она уложила девочку в колыбель и выпрямилась, придерживая рукой хитон на груди.

– Ты, Алексий? О нет, ты же еще мальчик.

– Если сегодня я не стану мужем, то завтра будет уже поздно. За мной приехал Лисий, чтобы взять в свой отряд.

Она все еще молча глядела на меня. Я добавил:

– Ты обещала, матушка, что я буду по-настоящему твоим сыном.

Она отозвалась, все еще не сводя с меня глаз:

– Ты и есть мой настоящий сын. - При этих ее словах от Анакейона донеслись звуки трубы, созывающей всадников. - Значит, ты возьмешь их. Но это так… скоро.

Она вынула ключи из шкатулки и отперла сундук. Доспехи она хранила как следует, вычищенными и смазанными маслом, в полном порядке, если не считать нескольких пропавших ремней. Но отец оставил дома какие-то ремни. Я сказал ей:

– Я зайду, когда надену их. И еще мне понадобится с собой пища, скажи Кидилле.

Лисий сошел с лошади и ждал в комнате для гостей. Я разложил доспехи на ложе. Они не попадались мне на глаза уже несколько лет, и сейчас вид их привел меня в смятение. Во времена старого Архагора человек, если представлял собой что-то, не видел причин скрывать это. Золотые бляшки были вполне уместны; но вот голова Горгоны со змеями, простирающимися, словно лучи, по всей груди, выходила далеко за рамки умеренности. Я пробормотал: