Этот лучший из миров (сборник) - Виктория Токарева

– У меня такое чувство, как будто он плюнул мне в лицо, – сказала Вика мне, игнорируя свою недовольную покупательницу.

– И напрасно, – возразила я.

– Мне кажется, на меня все смотрят и показывают пальцем. Это ужасно.

– Что ужасно? Ты же его не любила?

– Но он был! Я ему верила! Он меня обманул!

Вика швырнула сыр, и он проехал по прилавку прямо до покупательницы с пронзительными глазами.

– Нахалка! – сказала она. – А еще молодая…

– Сами вы молодая, – ответила Вика, но это прозвучало как «сами вы нахалка».

Женщина стояла и не знала – обижаться ей или нет.

– Ну конечно, молодая, – мягко поддержала я Вику.

Женщина перевела на меня пронзительные глаза и решила, что при всех обстоятельствах, даже будучи нахалкой, лучше оставаться молодой. Она забрала свой сыр и отошла.

…Однако Вовка заметил тогда, что я плакала. Мало того, что он заметил, – это произвело на него сильное впечатление. На другой день он ходил подавленный от перевыпитого вина и от впечатления. А потом подошел ко мне и сказал:

– Нам надо поговорить.

– Давай, – согласилась я.

– Не сейчас. И не здесь.

– Почему?

– Потому, – объяснил Вовка. – Я тебе позвоню.

Я пришла домой. Села и стала ждать, глядя на телефон. Но Вовка не позвонил.

Я подождала до одиннадцати, а потом легла спать. И вот, когда я легла, он позвонил.

– А почему так поздно? – удивилась я.

– Звезды…

Я хотела пообижаться и покочевряжиться, но передумала. Стала торопливо одеваться.

– Ты куда? – спросила мама.

– Щас… – неопределенно ответила я.

Хлопнула дверью и сбежала вниз.

В небе действительно стояли звезды, и разговаривать в такой обстановке действительно не то, что в школьном коридоре.

Вовка стоял против моего парадного, ссутулившись, сунув руки в карманы, и без шапки.

Я подошла к нему. На его волосах и ресницах лежал снег.

– Я люблю тебя, – сказал Вовка.

У меня внутри что-то перевернулось от неожиданности и от торжественности.

– Я знаю тебя с первого класса, а увидел только вчера. Я не понимаю, как можно любить кого-то еще, кроме тебя.

Я молчала. Не знала, что сказать.

– Не отвечай! – приказал Вовка. – Не говори ничего. Подумай! А завтра мы поговорим.

Я вернулась домой.

– Ну что? – спросила мама. – Влюбился?

– А как ты догадалась? – растерялась я.

– Что ты собираешься делать?

– Я не знаю. А что надо делать?

– Тебе придется выбрать, – сказала мама.

– Между Вовкой и Викой? – спросила я.

– Нет. Между собой и собой. Какую ты себя выберешь?

– В каком смысле? – не поняла я.

Мама долго ничего не отвечала. Потом сказала:

– Бывает, в детстве упадешь с крыльца и не заметишь. А потом через десять лет горб вырастет. И умереть нормально не сможешь. Гроб круглый делать придется.

Я стащила сапоги и села на диван. Снег начал течь с волос по моему лицу.

– Я не плачу, – сказала я. – Это снег.

– Можешь и поплакать, – разрешила мама. – Выбор не всегда легко дается.

Я не спала тогда всю ночь. Мне хотелось, конечно, иметь свою победу, повесить ее на грудь, как орден, и чтобы все видели. Но можно ли получать ордена такой ценой?

– Девушка, я просил молоко, а вы дали кефир.

– Извините, пожалуйста… – Я исправила ошибку.

– Хотя, знаете, дайте мне и молоко, и кефир.

Я подала еще один пакет.

– Нет. Все-таки не надо… – передумал покупатель. – Или все же дайте…

Я поставила пакет на прилавок.

– Нет. Все-таки не надо, – окончательно решил покупатель.

Очередь занервничала, а я нет. Я знаю, что для некоторых людей проблема выбора – просто мучение. Чего бы этот выбор ни касался.

– Я советую вам взять, – сказала я. Я знала, что совет со стороны в таких случаях очень помогает.

– Почему? – насторожился покупатель.

– Пусть будет. Чтобы лишний раз не ходить.

– Вы совершенно правы! – с благодарностью сказал мой покупатель, и его глаза засветились истинным счастьем – не от приобретения кефира, а оттого, что я освободила его от мучительной проблемы.

– Придурок, – тихо сказала Вика, когда он отошел к кассе.

К Вике протиснулась женщина с челкой – та самая, которая не на работе.

– Почему у вас масло крошится? – спросила она и развернула бумагу, показывая масло.

– Я не знаю, – сказала Вика.

– Оно что, мороженое?

– Нет. Оно масло.

– Я понимаю, что масло. Оно что, в морозилке у вас хранится?

– Я не знаю. Не пробовала.

– А вы попробуйте.

– Зачем?

– Чтобы знать, что вы продаете.

Челка развернула пакет и стала двигать его к Викиному лицу.

– Спасибо. – Вика отодвинула пакет. – Я масло без хлеба не ем.

– Да что вы ей суете? – возмутился мужчина в лыжной шапке. – Несите директору, пусть он пробует.

– А у директора что, корова своя? – спросила Вика.

– Это вас где так учат? В школе? – спросила Челка.

– Чему учат? – не поняла Вика.

– Где у вас жалобная книга? – потребовала Челка.

– Да что вы пристали к человеку? – спросил носатый парень из очереди. – Она-то при чем…

Вот этого не надо было делать. Если бы парень не заступился за Вику, она бы собралась с духом и справилась с Челкой. Но он ее пожалел. И Вике тоже стало себя жалко. У нее на глазах выступили слезы. Она резко повернулась и пошла от прилавка в глубину магазина.

Очередь недовольно заурчала, оставшись без продавца. Я тут же метнулась к Викиным весам и сказала Челке:

– Возьмите сметану. Сегодня очень свежая сметана. Только что привезли. И очень мало осталось.

Я точно знаю, что таким Челкам важно, что мало осталось. Что кому-то не достанется. Что у нее есть шанс «ухватить».

– Возьмите три пачки, – посоветовала я и поставила перед ней три пластмассовых пакетика. И взяла следующий чек.

Я торговала за двоих и едва успевала поворачиваться. У меня руки заболели оттого, что все время находились во взвешенном состоянии.

Челка стояла и выбирала между жалобой и сметаной. Я была уверена – она выберет сметану, потому что жалобу в борщ не положишь и не съешь. Но Челка выбрала то и другое. И сметану, и жалобу.

…Я не спала тогда всю ночь. Я думала, что если выберу Вовку, то Вика потеряет сразу все: и любовь, и дружбу. Как она дальше станет жить? То есть она, конечно, останется жить. Но как… Весь мир будет казаться ей фальшивым и непрочным, состоящим из вовок и наташек.

Прошли сутки. Настали новые одиннадцать часов вечера. И точно такие же выступили звезды. А Вовка стоял другой. Он как будто похудел, перестрадал за эти сутки. Я вдруг увидела, что он – очень красивый и сложный человек и недаром является душой общества и центром компании. Все остальные – безликие рядом с ним. Без лиц.

– Я не могу предать Викины глаза, – сказала я Вовке заранее заготовленную фразу. – Я не могу начинать свою жизнь с предательства.

Я смотрела на Вовку и хотела, чтобы он меня опроверг. Сказал что-то такое, отчего все стало возможно. Но он молчал.

– Я никому не нужен, – сказал вдруг Вовка. – Ни матери, ни отцу, ни тебе. Никому.

Я вспомнила, что родители у него разошлись и подкинули Вовку бабке. А сами завели новые семьи с новыми детьми.

Вовка повернулся и пошел. Мне захотелось крикнуть: «Не уходи!»

Но тогда первая часть моего выступления не совпадала бы со второй. Потому что смысл первой части был «уходи». А второй – «останься».

Вовка ушел.

Я вернулась домой и ждала, что он позвонит. Но он не позвонил. Он мне поверил.

– Масло хорошее? – спросила меня девушка в спортивной куртке.

– Хорошее, – грустно сказала я. – Но оно крошится.

– И что это значит?

– Ничего не значит. Просто его неудобно мазать на хлеб.

– А я и не мажу, – грустно сказала девушка, и мне показалось, что она тоже отказалась от любви во имя дружбы.

У дверей встала наша уборщица тетя Настя, чтобы никого не пропускать. Наступало время обеденного перерыва.

Я разметала остатки своей очереди, вернее, своих очередей.

Магазин опустел.

Я пошла искать Вику. Она сидела в хлебном отделе на мешке с сахаром и плакала.

– Сахар подмочишь, – сказала я, и села рядом с ней, и положила голову на ее плечо.

Мы обнялись и стали плакать вместе. И у меня были все моральные основания плакать на Викином плече.

В склад заглянула наша руководительница Зинаида Степановна. Она была красивая и румяная, как матрешка. И фигура, как у матрешки.

– А, вот вы где, – обрадовалась Зинаида Степановна. – Вас к директору.

Мы с Викой поднимаемся и идем к директору – мимо отдела заказов, где стоят блатные и инвалиды. Мимо склада, где таскают ящики рабочие и от них уже в середине дня пахнет водкой.

Поднимаемся на второй этаж к директору. Он сидит у себя в кабинете, за своим столом, – довольно молодой, худой и печальный. У него язва желудка, и он не может есть дефицитные продукты. Может быть, поэтому он и печальный. А может, потому, что его уже с утра одолели человеки. Ведь они все едят. Жуют, перетирают зубами пищу и хотят, чтобы она была хорошей.