Этот лучший из миров (сборник) - Виктория Токарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она – не спала. Она лежала в одиночной палате. Смотрела над собой. Возраст ее не читался совершенно, что-то от двадцати до пятидесяти. Не меньше двадцати и не больше пятидесяти. Она смотрела над собой пустыми глазами и никак не отреагировала на наше появление.
– Алла! – позвал Не Онисимов.
Она продолжала смотреть над собой.
Не Онисимов приподнял от груди ее слабую руку и стал слушать пульс. Потом вернул руку на место.
– Алла! – тихо взмолился Не Онисимов. – Ну пожалуйста…
Алла не слышала. Или не желала слышать. От нее исходил вселенский холод равнодушия.
Не Онисимов хотел что-то сказать, но не смог. Повернулся и, как слепой, вышел из палаты. Мне показалось: он пошел и заплакал. Он даже меня забыл в отчаянии.
Игла жалости пронзила меня насквозь.
– Ну пожалуйста… – тихо повторила я и села на край постели.
Я села так, чтобы попасть в направление ее взгляда. В прямом смысле слова: попасться ей на глаза. Она увидела меня в белом свадебном платье и валенках и, видимо, решила, что это явилась Смерть в таком странном обличье, но даже Смерть ее не заинтересовала.
– Я понимаю вас, – горячо зашептала я. – Понимаю… Вы так долго мучились… Непонятно, как вы вообще жили. Вы устали и хотите отдохнуть любой ценой. Пусть даже вечным сном. Вы хотите отдохнуть от боли, от людей, от всего, что есть жизнь, потому что ваша жизнь – это сплошные атаки. Невозможно так давно и так долго страдать. Вы надорвались. В вас лопнула пружина. Я понимаю. Но, Алла… Вы же не одна. За вами стоит ваш врач, который вас починил. За вами сотни, тысячи больных людей, для которых необходимо ваше выздоровление как гарантия. За вами Дебейки, который вас ждет, и вся Америка. Там ведь тоже люди болеют. Там, между прочим, такая операция стоит полтора миллиона долларов. Ее может позволить себе только миллионер, да и то не каждый. А вам сделали бесплатно. А вы еще… кочевряжитесь. Ну хорошо, вам, может быть, наплевать на человечество, и на Америку, и на Дебейки, вы их не знаете. Но ведь за вами близкие люди. Ваш муж сидит сейчас, не спит, с ума сходит. Да вы просто не имеете права… Вы меня слышите?
– Кто вы? – тихо спросила Алла.
– Никто, – сказала я.
– Вы мне не кажетесь?
– Нет. Я есть.
Я низко наклонилась над Аллой, и мои очки упали на ее лицо. Алла оторвала от груди свою руку, поднесла к моим очкам и надела их на себя.
– Действительно… – проговорила она. – Вот теперь я вас вижу.
Она меня видела и слышала, и это вдохновило меня до озноба. Я совершенно забыла о себе и о той причине, о которой я не хотела распространяться. Была только эта палата, эти проявившиеся глаза и Не Онисимов за стеной.
– Нельзя думать только о себе… Только себя любить. Только себя жалеть. Иначе нарушится центровка.
– Что нарушится? – спросила Алла.
– Все нарушится. Во всей Солнечной системе. Вы не имеете права!
– Что вы от меня хотите? – слабо спросила Алла.
– Чтобы вы пошли в туалет.
– Зачем?
– Покурить.
– Мне не хочется. И я не могу.
– А вы не знаете: можете вы или нет. Человек не знает своих возможностей.
Я обняла Аллу за плечи и стала ее приподнимать. Она ухватилась за мою шею и стала мне помогать.
– У меня клапан не оторвется? – спросила Алла. Она испугалась за свою жизнь, и это был хороший симптом.
– Не оторвется, – заверила я. – Но удивится.
Она встала. Мы обнялись и медленно вышли из палаты в коридор. На мне было белое свадебное платье, на Алле белая больничная рубаха с печатью на спине. Мы медленно продвигались, обнявшись, как привидения, и мне казалось, что если мы подпрыгнем, то взлетим и поплывем. Ее слабость перетекала в меня, а в нее – моя радость, та самая, которую я люблю больше всего на свете и от которой мне хотелось бы умереть.
Но сейчас мне не хотелось умирать. Мое деловое настроение пропало, улетучилось. Я хотела одного: идти вот так, обнявшись, и, как бабочку в ладошке, нести эту чужую хрупкую жизнь.
Коридор был по-прежнему пуст. Медсестра кемарила на диванчике. Уютно тикал будильник, и его мерное тиканье сверчка разносилось по всему коридору.
Из кабинета вышел Не Онисимов. Увидел нас.
Офонарел, вот уж действительно по-настоящему. У него сегодня был день офонаренный.
– Добрый вечер, – поздоровалась Алла, хотя было уже почти утро.
– А… что вы здесь делаете? – только и мог вымолвить Не Онисимов.
– Покурить идем, – сказала я.
Не Онисимов метнулся к нам. Взял руку Аллы, стал слушать пульс. Потом обернул ко мне потрясенное лицо и спросил:
– Слушайте, а что вы сделали?
Зазвонил будильник. Было шесть часов утра. Время первых уколов.
Медсестра поднялась с дивана. Она была широкая, в круглых очках, какая-то лесная, похожая на Ухти-Тухти. В детстве я слышала эту сказку, но кто такая Ухти-Тухти, так и не поняла до сих пор. То ли курица, то ли еж.
– Здесь, – скомандовал Не Онисимов.
Таксист остановил машину возле его подъезда.
– Спать хочу, – поделился Не Онисимов, расплачиваясь. – Пятые сутки не сплю. Сейчас приду и засну как убитый.
Мы выбрались из такси. Таксист с удивлением посмотрел на Не Онисимова в одеяле. Интересно, что он подумал…
Я направилась к своему подъезду.
– Куда? – окликнул Не Онисимов. – Ко мне…
Он подзывал меня, как собаку. И я подошла к нему, как собака, с той же степенью доверия и простодушия.
– Но вы же ляжете спать, – напомнила я.
– Ну и что? И вы ляжете спать. У вас даже одеяло с собой. Под свое одеяло и ляжете.
Не Онисимов взял меня за руку и повел за собой.
– Я не могу спать без ночной рубашки, – слабо сопротивлялась я.
– Ничем не могу помочь. У меня нет женских вещей. Ляжете в платье.
Мы вошли в лифт. Не Онисимов припал затылком к стене и закрыл глаза. Он засыпал на ходу, как лошадь. Вернее, как конь. Я нажала нужную кнопку. Этаж я знала, поскольку мы были соседи и жили на одном уровне.
Я подвела Не Онисимова прямо к его двери. Не просыпаясь окончательно, он стал отпирать, но ключ не поворачивался.
– Что за черт! – удивился Не Онисимов.
С той стороны послышался шорох. Дверь распахнулась. На пороге стоял патлатый, красноклетчатый безвозрастный человек. Я догадалась, что это муж Аллы. Ему можно было дать и тридцать лет, и пятьдесят. Либо ему было тридцать – и он плохо выглядел, что естественно в его ситуации. Либо ему уже стукнуло полтинник, но выглядел он очень хорошо.
– Вы еще здесь? – не удивился Не Онисимов.
– А где же мне быть? – в свою очередь, удивился мужчина.
Мы стояли и смотрели друг на друга.
– Вы проходите, – пригласил муж. – Раздевайтесь.
Мы прошли и разделись. Не Онисимов скинул одеяло, потер задубевшие руки. Лицо его было утомленным и счастливым одновременно. И он был хорош, как Алеша Попович после сражения с татарами.
– Доставайте свой коньяк, – распорядился Не Онисимов. – Теперь можем его выпить. Имеем право. Заработали.
– Так я уже выпил, – растерялся муж. – Вы бы еще дольше гуляли.
– Весь? – удивился Не Онисимов.
– Ну весь, конечно… – виновато подтвердил муж. – Я ждал, ждал…
– Тогда идите домой, – отпустил Не Онисимов и снова потер руки, как человек, которому что-то удалось. Этим «что-то» у Не Онисимова была операция. А операция – итог всей предыдущей жизни. Не Онисимову удалась его жизнь. Не больше и не меньше. – Идите домой.
– Я? – переспросил муж и ткнул пальцем в свою красноклетчатую грудь.
– Оба. И вы тоже, – он обернулся ко мне. – Нормально разденетесь и будете спать нормально. Все-таки одетой спать неудобно.
– А почему вы меня прогоняете?
– Потому что вы мне не нравитесь.
Он подошел ко мне. Снял с меня очки. Стал рассматривать мое близорукое лицо, как будто гладил глазами.
Мое сердце сделало кульбит, мягко стронулось с места и поплыло, как в состоянии невесомости.
– По-моему, я вас уже где-то видел…
– Конечно, видели. Мы же соседи…
– Нет. Раньше.
Может быть, тогда, за спинами. За смеющимся широким лицом Ритки Носиковой.
– Мне не хочется спускаться и подниматься. Можно, я уйду через балкон?
– Можно, – разрешил Не Онисимов. – Но я вам помогу.
Мы вышли на балкон. Он подал мне свою сильную, красивую, талантливую руку. Я оперлась на нее. Уверенно встала на балконные перильца.
Город спал и смотрел предрассветные сны.
Сколько раз в своей жизни я протягивала руку помощи и скольким людям. А когда помощь понадобилась мне, их не было рядом. Рядом случился незнакомый человек, совершенно случайно свалившийся на голову. Значит, принцип «ты мне, я тебе» не срабатывает, потому что добрo бескорыстно. Ты мне, я другому, другой третьему – и так далее во времени и пространстве. И чтобы цепочка не прерывалась.
Муж Аллы вышел на балкон, заботливо накрыл Не Онисимова моим одеялом. Муж опекал Не Онисимова. Не Онисимов поддерживал меня. Я – Аллу, Алла – все человечество, а человечество, даст Бог, протянет руку мужу. И тогда весь мир замкнется в едином хороводе.
