Заклятое золото - Эльза Вернер

— Да, именно у него! Мы объявили друг другу войну… Но, как мне кажется, тебя пугает эта история? Напрасно!.. Как видишь, я здоров и невредим, да и он также еще жив. Правда, на один миг, когда я стоял перед ним, у меня появилась, было, мысль… но ведь это было бы большой глупостью, в которой мне впоследствии пришлось бы раскаиваться! К счастью для нас обоих, я вовремя опомнился. Однако если бы я перед этим побывал здесь, в Гернсбахе, то, пожалуй…

Рональд не договорил, но его взгляд был красноречивее всяких слов.

Эдита вдруг поднялась и подошла к письменному столику, стоявшему в стороне, словно спасаясь от человека, в котором в этот момент, по-видимому, просыпался зверь.

Рональд не последовал за ней. Наступила короткая пауза. Наконец он снова заговорил:

— Ты только что предлагала мне официально объявить о нашей помолвке; но я повторяю тебе, что не желаю принимать жертву. Пусть наши отношения продолжают быть тайной для всех, твое же слово считаю данным раз навсегда, хотя бы ты впоследствии и изменила свое решение. Я не позволю шутить с собой! Что мое, то останется моим на всю жизнь. Я, кажется, сказал тебе в день нашей помолвки, что я вовсе не такой холодный и расчетливый человек, каким считают меня все. Когда во мне просыпается демон, то я становлюсь опасным. — Рональд произнес это с невозмутимым спокойствием, но оно было намного неприятнее его недавней вспышки гнева. Затем он повернулся, чтобы уйти, но у двери приостановился. — Я должен ехать… прощай!

— Ты хочешь ехать сейчас? — тихо спросила Эдита. — Ведь наступает ночь.

— Все равно, я обязательно должен вернуться в Штейнфельд. Через две недели я буду в Берлине, а пока… прощай!

Рональд вышел, и несколько минут спустя Эдита услышала шум удалявшегося экипажа. Она опустилась в кресло у письменного стола и закрыла лицо руками, испытывая лишь чувство непреодолимого страха перед человеком, которого сегодня впервые увидела в неприкрашенном виде. А ведь она намеревалась стать женой этого человека!

Между тем Рональд возвращался в Штейнфельд, где, действительно, настоятельно требовалось его присутствие. Он чувствовал себя обязанным защищаться именно там, где впервые на него появились нападки. Но это нисколько не пугало человека, не раз уже ставившего на карту все. Как часто счастье вот-вот готово было ускользнуть, но он снова привлекал его к себе, словно оно обязано было служить ему. Он ведь не выпустит из своих рук власти; к тому же к его услугам были его многочисленные приверженцы, которые не могли не быть заодно с ним. Вот почему он готов был вступить в борьбу с надвигавшейся бурей и твердо надеялся на победу.

Однако наряду с этим появилось новое обстоятельство, волновавшее его значительно больше борьбы из-за брошюры. В нем бушевала ревность, инстинктивно подсказывавшая ему истинное положение вещей. Его пылкая страсть, его бурные ласки встретили лишь холодное равнодушие со стороны его красавицы-невесты, но, тем не менее, он не мог избавиться от этой страсти. Она сулила ему тихое счастье и отдых от его бесконечной погони за деньгами и властью, наполнявшей собой все его существование, и словно цепями приковывала его к себе… а теперь? Он думал о том, с каким подъемом Эдита говорила о Раймаре, и со страстной решимостью почти вслух произнес: «Берегись! Пусть погибнет все, что принадлежит мне, но я не оставлю это так… никогда!»

13

Дом банкира Марлова располагался в старой части Берлина и был одной из тех старых и богатых построек, которые почти полвека украшали город и сохранили все свои характерные особенности. Контора помещалась на первом этаже, на втором была расположена квартира банкира, а на третьем находились его парадные комнаты. Внутреннее устройство дома вполне соответствовало его внешнему виду; изящная роскошь повсюду свидетельствовала о богатстве владельца, но нигде это не резало глаза, не выставлялось напоказ. Сразу чувствовалось, что хозяин дома не принадлежит к современным биржевым тузам, любящим похвастать внешним блеском. Серьезный и строгий дух старого коммерсанта, некогда основавшего торговый дом Марловых, как будто до сих пор витал в покоях его наследника-внука.

Было начало декабря. Марлов находился у своей дочери, на половине которой вообще бывал очень редко, и по его лицу сразу было видно, что речь идет о деле первостепенной важности. Эдита сидела у окна, а ее отец с заметным волнением ходил взад и вперед по комнате.

— Короче говоря, дело становится все серьезнее и серьезнее, хотя Рональд и отрицает это, не желая сдаваться, — закончил он свою длинную речь. — Впрочем, ты сама говорила с ним… Что он тебе сказал?

Эдита ответила довольно уклончиво:

— Феликс теперь почти всегда в таком настроении, что к нему даже и не подступиться. Я понимаю это и по возможности щажу его; но ты, папа, по-видимому, не делаешь этого, так как он вышел от тебя крайне раздраженный.

— В деловых разговорах не приходится считаться с этим, — возразил Марлов. — Я без обиняков сказал, что ему не следует поступать очертя голову и жечь за собой мосты. У него уже нет больше той власти, какая была три месяца тому назад. Никакая сила не заглушит того, о чем стали в последнее время во весь голос говорить в Штейнфельде. Служащие и рабочие не боятся больше за свое существование, чувствуя себя под защитой общественного мнения, и заговорили совершенно открыто. А он ведь и слышать не хочет ни о чем и не обращает внимания на мои предостережения. Ну и Бог с ним! Штейнфельд — его собственность, и мне нет больше никакого дела до всего этого.

— Никакого дела? — повторила Эдита, не то удивленно, не то испуганно взглянув на отца.

— Никакого. План создания акционерного общества стал невозможным. Неужели, по-твоему, теперь кто-либо рискнет вложить свои деньги в Штейнфельд?

— Но ты ведь сам хотел вложить их, папа, а ты — опытный финансист и должен здраво судить о подобных делах. Ведь в свое время ты, не задумываясь, одобрил этот план.

Банкир понял упрек и, вдруг остановившись, ответил очень неуверенным тоном:

— Тогда были другие обстоятельства. Одного я не знал, о другом судил, пожалуй, слишком снисходительно. Такое грандиозное предприятие как Штейнфельд нельзя подводить под общий уровень; по отношению к нему допустимо и даже необходимо многое такое, чего нельзя применить в небольшом деле. Чересчур тяжело провести здесь настоящие границы. Но, благодаря впечатлению, которое производит на меня это предприятие теперь, я, безусловно, откажусь от него даже в том случае, если бы образование акционерного общества и стало возможным. К счастью, невозможность осуществления этого плана сама собой облегчает мне отказ Рональду.