Мерзость - Дэн Симмонс

Жан-Клод стонет. Такая короткая связка слегка повышает шансы удержать сорвавшегося товарища — поскольку если ведущий, то есть я, упадет, то страхующему (Же-Ка) придется иметь дело с инерцией 60-футового падения, а при падении второго, Жан-Клода, на ведущего придется меньшая нагрузка (если у меня найдется надежная опора). Но короткая веревка означает замедление подъема, поскольку каждый будет страховать товарища. Неуверенный, медленный, опасный подъем — противоположность качественной, скоростной работе на скале.

— Но нам придется тащить с собой чертову уйму веревки, — прибавляю я. — Чтобы спуститься с карниза с трубкой. Не хочу ползти вниз по этой проклятой скале.

Жан-Клод сердито смотрит на почти невидимый «карниз с трубкой» почти в 250 футах над нами, потом переводит взгляд на Дикона и говорит:

— Это много веревки для полного спуска.

— Мы сделаем это в два этапа, Же-Ка, — говорю я с большим вдохновением и уверенностью, чем чувствую. — Где-то посередине трещины или чуть ниже должна найтись точка страховки, и ведущий спустится к ней по веревке, а оттуда организует вторую часть спуска. Проще простого.

В ответ Жан-Клод снова стонет.

Я поворачиваюсь к Дикону и обнаруживаю, что мой тон не менее сердитый, чем взгляд Же-Ка, которым он сверлит нашего «лидера».

— Полагаю, ты объяснишь нам, какое отношение этот дурацкий и опасный подъем за трубкой имеет к Мэллори и нашей попытке покорения Эвереста.

— Я все объясню после того, как вы вернете мне трубку, парни, — говорит Дикон тем высокомерным британским тоном, от которого у американцев начинают чесаться кулаки.

Мы с Жан-Клодом садимся, прислонившись спиной к скале, и начинаем сматывать дополнительную веревку — нам понадобится много веревки, обмотанной вокруг туловища, — и опустошать рюкзаки, чтобы взять с собой еще. Я беру рюкзак, в основном для ледоруба, который мне, возможно, придется использовать, хотя Жан-Клод полагает это сумасшествием — тащить его с собой по этой каменной громадине без льда и снега.

Он в изумлении — явно не сомневаясь в моем безумии — смотрит, как я снимаю альпинистские ботинки и надеваю старенькие кеды, которые привез с собой в рюкзаке, с дырками от многолетних занятий теннисом на летних грунтовых кортах в подготовительной школе и колледже. Мне понятно изумление моего французского друга. Подъем по трещине требует самых тяжелых и самых жестких альпинистских ботинок, которые только можно найти: вдавливаешь носок этого альпинистского ботинка в малейший выступ или площадку, и жесткая подошва удерживает тебя, пока ты ищешь следующую опору. Мои теннисные туфли гарантируют лишь то, что после этого подъема ноги будут точно так же сбиты в кровь, как и голые руки.

Но я думаю лишь о 50-футовом траверсе к карнизу с трубкой — по гладкой округлости свиного брюха 250-футовой скалы, на которой, похоже, не за что зацепиться. На такой поверхности я всегда использовал самую мягкую обувь, которая была под рукой — американский аналог туфель с рифленой подошвой, которые новое поколение немецких скалолазов называет Kletterschuhe. Сегодня это мои старые, дырявые теннисные туфли.

Мы с Жан-Клодом связываемся веревкой и начинаем подъем. Вскоре уже приходится пользоваться трещиной, и она оказывается еще уже, чем я думал. Мои руки — огрубевшие и покрытые мозолями, приспособленные для такой работы на скале — сильно кровоточат уже к концу первой веревки. На теннисных туфлях прибавилось дыр, ноги у меня тоже в синяках и кровоподтеках.

Но мы находим свой ритм — и вскоре поднимаемся максимально быстро, насколько позволяют частые паузы для организации страховки. Жан-Клод выискивает невероятные места, куда я вдавливаю руки или ставлю ноги, и следует за мной; вскоре мы уже довольно споро поднимаемся по скале. Только редкие проклятия — на американском английском и более эмоциональном французском — срываются вниз и летят к Дикону, который сидит, прислонившись к дереву, и время от времени поглядывает на нас.

Когда мы поднимаемся по скале на три веревки и примерно на 100 футов, на поверхность всплывает мысль, все время присутствовавшая в моем подсознании: большинство скалолазов предпочитают утесы и скальные стены рядом с дорогой. Падение с вертикальной стены может иметь ужасные последствия, и если пострадавший выживет, но лишится возможности передвигаться из-за сломанных конечностей или травмы позвоночника, то его нужно как можно скорее доставить в медицинское учреждение — если его вообще можно перемещать — или привезти врача, если раненого нельзя двигать, не рискуя сломать ему позвоночник или шею. Двухчасовой переход до этой скалы и невозможность доехать сюда по камням на машине или даже конной повозке показывают, что Мэллори, Дикон, Гарольд Портер, Зигфрид Херфорд и остальные, покоряя эту скалу до войны, демонстрировали необыкновенную уверенность в себе и смелость. А может, высокомерие и глупость.

«Нужно поговорить о подобном высокомерии и глупости других людей», — думаю я, напрягаю свою истерзанную, кровоточащую ладонь, снова превращая ее в клин, который просовываю в трещину так высоко, как только могу достать. Затем, не имея опоры для ног, начинаю подтягиваться.

Когда я нахожу в трещине выступы, на которые можно поставить хотя бы одну из моих рваных теннисных туфель, и зацепку для хотя бы одной руки, более надежную, чем держащийся силой трения клин, то кричу: «Страхую!» — и жду, пока Жан-Клод не преодолеет десять метров или около того, и его голова не окажется под моей свободно болтающейся ногой.

Поднявшись по скале футов на 200, мы останавливаемся, чтобы отдышаться — если долго висеть на таких ненадежных опорах, то устаешь еще больше, но нам нужен перерыв хотя бы на несколько секунд, — и Жан-Клод говорит:

— Mon ami, этот подъем — merde.

— Oui, — соглашаюсь я, используя половину своих знаний разговорного французского. Возможно, мизинец моей левой руки сломан — по крайней мере, у меня такое ощущение, — и это не предвещает ничего хорошего в свете нашей попытки покорения Эвереста, даже с учетом того, что до этой попытки еще восемь месяцев.

— Жан-Клод, — кричу я вниз, — мы должны добраться до самого конца чертовой трещины, чтобы иметь хоть какой-то шанс на траверс. До самого нависающего выступа.

— Знаю, Джейк. Тебе предстоит нечто среднее между свободным восхождением и скольжением вниз к карнизу с трубкой. Почти двадцать метров по тому плохому участку почти вертикальной скалы. Мы свяжемся дополнительной веревкой — если сможем найти для меня точку страховки, — но если хочешь знать мое мнение, я не верю, что это возможно. Когда ты сорвешься со стены, то выдернешь меня из трещины, как пробку из бутылки.

— Спасибо за красочную картину и за поддержку, — бормочу я и уже громче командую: — Вперед!

Потом как можно глубже втискиваю разбитую левую руку в трехдюймовую трещину над моей головой и, повиснув на ней всей тяжестью, ищу очередной выступ, за который можно зацепиться или в который можно упереться моей теннисной туфлей.

Мы всем телом прижимаемся к скале прямо под нависающим выступом толщиной в шесть футов, как будто этот каменный потолок может сорвать нас с ненадежных опор в последних жалких остатках трещины, теперь почти горизонтальной. Вид с высоты двадцать пятого этажа великолепен, но у нас нет времени оценить его, а также отвлекаться от своих жалких опор. Поскольку мы находимся всего в 40 футах или чуть выше заросшего травой карниза — кажется, что до него почти полмили гладкой выпуклости практически вертикальной скалы, — запланированное заторможенное скольжение будет сложнее, чем я надеялся.

Осторожно, одной рукой, я вытаскиваю из рюкзака до сих пор не пригодившийся ледоруб и как можно глубже втыкаю длинный изогнутый клюв в трещину. К счастью, трещина ныряет вниз, а затем вверх в виде буквы «V». Затем я отпускаю другую руку и переношу вес тела на ледоруб. Изгиб щели точно совпадает с формой острого клюва.

Ледоруб держит, но я не могу быть абсолютно уверен — хотя, честно говоря, очень на это надеюсь, — что он выдержит слишком долго.

— Вот твоя точка страховки, — говорю я Жан-Клоду, который приблизился ко мне справа вдоль сужающейся трещины и теперь находится впереди меня, и мы впервые за все время подъема оказываемся лицом к лицу.

— Висеть. На твоем ледорубе, — без всякого выражения говорит Жан-Клод.

— Да. Упираясь левым ботинком в эту часть вертикальной трещины, которая только что порвала верх моей теннисной туфли.

— Длины моих ног не хватит, чтобы достать до трещины, вися на твоем ледорубе. — Голос Жан-Клода все так же бесстрастен. Этот подъем уже отнял у нас почти все силы. В глубине души я понимаю, что Же-Ка предпочел бы свободное восхождение на непреодолимый нависающий выступ, а не помощь мне в попытке добраться до проклятого карниза с трубкой.