Тайна леди Одли - Мэри Брэддон

Пес посмотрел вслед уходящему хозяину с таким видом, словно понял каждое слово, и, когда спустя несколько минут в комнату вошла леди Одли, он с ворчанием спрятался за спиной у мисс Алисии, чувствуя, что присутствие первой красавицы графства грозит ему смертельной опасностью.

— Вряд ли ты сможешь полюбить меня, Алисия, — сказала леди Одли, решив объясниться с падчерицей начистоту, — но я хочу, коль скоро нам не дано быть друзьями, чтобы мы не стали врагами. Ты же не будешь вредить мне, правда?

— Вредить? Вам? Каким это образом, позвольте спросить?

— Ну, например, ты не станешь лишать меня привязанности своего отца.

— Я, может быть, и не раздариваю обворожительные улыбки каждому встречному-поперечному подобно вам, миледи, но на такую низость я не способна. Но даже будь я на это способна, отец слишком любит вас, чтобы я смогла испортить вам жизнь. Испортить ее сможете только вы — собственными руками.

— Какая ты жестокая, Алисия! То, что ты приписываешь моей хитрости, дано мне от природы. Такой уж у меня характер, я не могу не улыбаться людям, не могу не говорить им приятные вещи. Я знаю, что я, по сути, ничем не лучше всех прочих смертных, но я знаю и то, что я приятнее многих, и от моей воли это никак не зависит: это у меня врожденное.

Разумеется, после такого объяснения мачехи с падчерицей ни о каком сближении между ними речи быть уже не могло.

Сэр Майкл интересовался земледелием и охотой, его постоянно не было дома, и неудивительно, что потребность миледи в человеческом общении сблизила ее с Фиби Маркс.

Фиби Маркс получила повышение, перейдя из горничных в компаньонки, и, надо отдать ей должное, она соответствовала вполне своей новой должности, ибо была достаточно образованна, чтобы разобраться в глупостях, которые слетали с языка ее госпожи, когда той приходила охота поговорить на возвышенные темы. Внешнее сходство женщин также способствовало возникновению симпатии между ними — сходство, впрочем, относительное, но, когда Фиби Маркс легкой походкой шла по тенистым аллеям Одли-Корт, ее вполне можно было принять за миледи.

Наступил октябрь.

Черное чрево старого колодца завалило увядшими листьями, в великом множестве кружившимися вокруг разбитого сруба.

— Ненавижу этот месяц! — промолвила миледи, зябко поводя плечами под собольей накидкой, когда они с Фиби гуляли по осеннему саду. — Вокруг распад и гниение, а холодное солнце подчеркивает уродство и безобразие земли, подобно тому как свет газовых рожков подчеркивает морщины старухи. Неужели и я когда-нибудь состарюсь, Фиби? Неужели и мои волосы когда-нибудь опадут, как листья этих деревьев?

Миледи вздрогнула от собственных слов и прибавила шагу. Фиби шла рядом, едва поспевая за ней.

— Ты помнишь, Фиби, — сказала миледи, успокаиваясь и вновь переходя на обычный шаг, — ты помнишь французский роман, что мы с тобой читали? Роман о прекрасной женщине, совершившей преступление — я забыла какое, и как раз тогда, когда весь Париж по вечерам пил за ее здоровье и когда люди бежали прочь от кареты короля, если на улице появлялась ее карета, — бежали ради того, чтобы хоть одним глазком взглянуть на ее прекрасное лицо? Ты помнишь, как ей удалось сохранить свою тайну, и почти полвека никто ничего не знал, а она доживала свои годы в фамильном замке, окруженная любовью и восхищением целой провинции, почитаемая как покровительница и благодетельница бедных, почти святая? А когда волосы ее стали совсем белыми, а глаза почти ослепли от старости, тайна открылась — открылась из-за одной из тех странных случайностей, какими полны подобные романы, и вот эту женщину судят, признают виновной и приговаривают к сожжению заживо — помнишь? Короля, который когда-то носил ее цвета, давно уже нет в живых; могущественные придворные — когда-то они поклонялись ей, как божеству, — спят в своих могилах; храбрые молодые кавалеры — они готовы были умереть за нее — полегли на полях былых сражений; она пережила их всех, чтобы увидеть, как поколение, к которому принадлежала она сама, отошло в небытие, растаяло, как туман, как сновидение. Она пережила их всех и встретила свой последний час, окруженная грубыми невежественными простолюдинами, которые, забыв о ее прежних благодеяниях, бежали следом за ее повозкой, насмехаясь над ней и понося ее последними словами.

— Не стала бы я, миледи, забивать себе голову мрачными историями, живя в столь унылом месте, — сказала Фиби Маркс.

— Место, в самом деле, унылое, хотя моему доброму старому супругу так не кажется. Впрочем, все это не важно, ибо я — жена одного из самых влиятельных людей целого графства, а те соболя, что сейчас покрывают мои плечи, стоят шестьдесят гиней.

При всех преимуществах, что давало Фиби Маркс ее новое положение, она помышляла не о том, чтобы укрепить его, а как раз наоборот, готова была поступиться им ради того, чтобы стать женой своего троюродного брата Люка, хотя в этом качестве будущее ее представлялось весьма малообещающим.

Молодой человек, напротив, не замедлил воспользоваться тем, что дела его возлюбленной пошли в гору, и не успокоился до тех пор, пока Фиби, действуя через миледи, не добилась для него места младшего конюха Одли-Корт.

Он никогда не сопровождал сэра Майкла или Алисию — только леди Одли. Как-то, подведя ей серую лошадку, выезженную специально для нее, он напросился в провожатые и в первые же полчаса их совместной прогулки понял, что наездница леди Одли никудышная.

Леди Одли очень сожалела о том, что Фиби решила выйти замуж за неотесанного конюха.

Как-то в серый октябрьский день женщины сидели у камина в гардеробной миледи. Плющ чуть покачивался на ветру, затемняя оконные проемы.

— Неужели ты в самом деле любишь это грубое животное, Фиби? — внезапно спросила миледи.

Девушка сидела на низкой табуретке, стоявшей у ног госпожи, глядя отсутствующим взором на затухающий огонь, и на вопрос миледи ответила не сразу.

— Нет; пожалуй, нет. Но мы с детских лет росли вместе, а когда мне было чуть более пятнадцати, я обещала, что стану его женой, и сейчас у меня не хватит духу взять свои слова обратно. Сколько раз я хотела ему отказать, но всякий раз, когда, обдумав каждое слово, решалась на это, слова сами собой застревали у меня в горле. Нет, я боюсь ему отказать. Когда я вижу, как он тешет кол своим огромным складным ножом, я содрогаюсь: я знаю, я чувствую, он не остановится перед тем, чтобы убить меня за нарушенное обещание. Он мстительный, когда еще был мальчишкой, не знал никакого удержу. Как-то, помню, поссорившись с матерью, замахнулся на нее этим самым ножом. Нет, миледи, я должна выйти за него.