Девчонки в погоне за модой - Жаклин Уилсон

— Чем могу помочь? — спрашивает женщина в футболке и джинсах.

Я не могу понять — то ли это пациентка, то ли медсестра без медицинской формы. Я лепечу имя Зои.

— Ах, да. Она на верхнем этаже, палата в самом конце. Не знаю, как она сейчас относится к посетителям. Возможно, к ней пускают только членов семьи.

— Все нормально, я ее сестра, — вру я без запинки и сама на себя удивляюсь.

— А, ну, тогда, наверное, все в порядке, — говорит она с сомнением. — Тебе ведь больше четырнадцати?

— Да-да, — отвечаю я и бросаюсь к лестнице, пока она не успела меня остановить.

Поднявшись наверх, я понимаю, почему Зои именно здесь. Тут как будто другая планета, населенная особыми людьми. До боли худые девчонки сидят, смотрят телевизор, дергаются под звуки поп-музыки, делают гимнастику, одевшись в мешковатые тренировочные костюмы, листают журналы, просто сидят в джемперах с высоким воротом, тихонько плачут по углам. Они похожи друг на друга не только своим скелетообразным видом. У них у всех отрешенные лица, словно они смотрят телевизор, спрятанный у них в голове. Даже когда разговаривают друг с другом, у них все равно взгляд, как у зомби. Словно все они находятся под властью каких-то злых чар.

На мгновение эти чары завладевают и мной. Я с завистью смотрю на их выступающие скулы, хрупкие запястья и тонкие, как у жеребенка, ноги. Рядом с ними я чувствую себя громадной и неповоротливой. Но тут мимо проходит медсестра с подносом — живая, веселая, молодая женщина с блестящими пушистыми волосами, гибкой талией и пружинистой походкой. Она не худая и не толстая, она просто нормальная, здоровая девушка. Я смотрю на нее, на истощенных пациенток…

Я вдруг ясно вижу их. Вижу их тусклые, бессильно обвисшие волосы, бледную кожу в прыщах, запавшие щеки, вижу руки и ноги, похожие на палки, выступающие кости таза, как у скелета, уродливые острые локти, сутулые плечи. Я вижу их болезнь во всем ее безмерном ужасе.

— Кого ты ищешь? — спрашивает медсестра.

— Зои. Э-э… я ее сестра.

— Соври что-нибудь получше, — говорит медсестра, но при этом улыбается. — Она сейчас в не очень приветливом настроении, так что, в принципе, к ней пока не пускают посетителей, но, может быть, ей будет полезно с тобой пообщаться. Она в последнем боксе.

Я со страхом приближаюсь к задернутой занавеске. В занавеску не постучишь. Вместо этого я кашляю, потом зову:

— Зои!

Ответа нет.

— Зои! — повторяю я чуть громче.

Заглядываю за занавеску. Зои лежит на кровати, свернувшись, как младенец, уткнувшись подбородком в грудь. Косточки на спине пугающе выпирают. Она еще больше похудела. Она такая маленькая, жалкая и больная, что я окончательно перестаю бояться.

— Привет, Зои! — Я сажусь на краешек ее постели.

Она вздрагивает, оглядывается. Увидев меня, хмурится.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает она со злостью.

— Я… просто пришла тебя проведать, — говорю я, растерявшись от ее агрессивности.

— Как ты узнала, куда меня засунули?

— Миссис Хендерсон сказала.

— Старая проныра! Небось всем разболтала, что меня посадили в психушку.

— Нет! Только мне. Потому что… потому что мы с тобой подруги.

— Не такие уж мы подруги. Слушай, я никого не хочу видеть. Не сейчас. Я так ужасно выгляжу. Тут практически насильственное кормление. Я знаю, я набрала бог знает сколько с тех пор, как меня сюда положили. Я так разжирела… — Она сжимает кулачок и тычет в свой несчастный впалый живот.

— Зои! Не сходи с ума! Ты худая, ужасно худая.

— Не такая, как была.

— Гораздо худее! Поэтому тебя сюда и положили. Зои, ты же чуть не умерла! У тебя был сердечный приступ или что-то в этом духе.

— Это просто оттого, что я принимала слишком много слабительного. Сейчас уже все нормально. Было бы нормально, если бы только меня отсюда выпустили. Мне поставили задачу — набрать вес до совершенно невозможной цифры. Хотят раскормить меня, как слона.

— Они хотят, чтобы ты выздоровела.

— Тебе хорошо говорить. Ты такая худенькая, Элли. Тебя не заставляют сжирать целые горы картофельного пюре и пить молоко громадными кружками.

— Брось! По сравнению с тобой я — громадина. Как и все остальные. Зои, да ты посмотри на себя! — Я беру ее руку-палочку — страшно, как бы не прорвать тонкую, словно бумажную, кожу. — От тебя в буквальном смысле остались кожа да кости! Ты заморишь себя до смерти.

— Вот и хорошо. Я не хочу жить. Нет смысла, когда все против меня, и собственные родители на меня орут или плачут, и никак не хотят понять, и все эти медсестры шпионят за мной, не прячу ли я еду, и даже воду мне ограничивают, потому что я много пила перед тем, как взвешиваться. Что это за жизнь, если за мной даже в туалет тащится медсестра и подслушивает?

— Так почему тебе не поесть какое-то время? Тогда ты сможешь выйти из больницы и вернуться в школу. Слушай, Зои, у нас новый учитель рисования — просто сказка, его зовут мистер Виндзор, он молодой, красавец и так интересно рассказывает об искусстве. Знаешь, на первом уроке рисования я сваляла такого дурака, мне было жутко неловко…

Но Зои не слушает. Ее не интересуют ни новый учитель, ни искусство, ни мои проблемы. Она не может думать ни о чем, кроме своего голодания.

Она снова сворачивается в комочек, крепко закрыв глаза.

— Мне уйти, Зои?

Она кивает.

Я протягиваю руку, дотрагиваюсь до кошмарно выступающей под кожей тазобедренной кости. Зои вздрагивает от моего прикосновения.

— До свидания, Зои. Если ты не против, я скоро еще приду, — говорю я и ласково глажу ее.

Из-под закрытых век выбегает слезинка. Я и сама плачу, идя по коридору. Медсестра сочувственно смотрит на меня.

— Она встретила тебя в штыки? Не обижайся, бедная Зои сейчас думает, что все вокруг в заговоре против нее.

— Она поправится?

Медсестра вздыхает.

— Надеюсь. Не знаю. Мы стараемся довести вес девочек до более здорового уровня, проводим групповую терапию, индивидуальные беседы, но очень многое зависит от них самих. Некоторые полностью выздоравливают. Другим временно становится лучше, но потом их состояние резко ухудшается. А некоторые…

— Они… умирают?

— На определенной стадии процесс становится необратимым. Организм сжигает все жиры и принимается за мышечную ткань. Девочки знают, что происходит, но не могут остановиться.

Я могу остановиться. Я не могу остановить Зои. Но я могу остановиться сама, не дать себе сделаться такой, как она.

Мне по-прежнему кажется, что я толстая, хотя и сбросила вес. По-прежнему хочется стать по-настоящему стройной. Но я не хочу заболеть. Не хочу умереть от голода.

Я иду домой. Анну переполняют вопросы, но она видит, что я не в состоянии об этом говорить. На ужин она приготовила салат.

— Фу, гадость. Я хочу чипсы, — говорит Моголь.

— Можешь взять чипсы к салату, — говорит Анна.

Она ничего больше не добавляет, но ужин явно приготовлен специально для меня: обезжиренный творог, клубника, авокадо, салаты — рокет и радиччо. Анна исподтишка с опаской поглядывает на меня. Я кусаю губы. В голове уже защелкало: я подсчитываю калории, ужасаюсь по поводу авокадо. Я прижимаю руку ко лбу — надо остановиться! Я смотрю на тарелку с любовно приготовленной едой, аккуратно разложенной красно-зелеными кольцами вокруг белоснежной творожной горки.

— Анна, как красиво! — говорю я. — Спасибо тебе большое.

Я начинаю есть. Откусываю. Жую. Глотаю. Моголь болтает без умолку, но Анна с папой молчат. Они смотрят на меня, затаив дыхание.

— Все нормально, — говорю я. — Я больше не буду прятать куски по карманам. Не буду выплевывать еду в носовой платок. Не буду вызывать у себя рвоту.

— Слава богу! — говорит папа. — Ах, Элли, даже не верится — ты опять ешь!

— Я тоже ем! — говорит Моголь. — Я все время ем, а меня никто не хвалит. Мы же не будем каждый день готовить салат специально для Элли, правда?

— Будем, а как же, — говорю я, но в то же время подмигиваю Анне, чтобы показать, что я шучу.

После ужина я сразу направляюсь к себе в комнату. Папа тут же начинает трепыхаться.

— Куда ты собралась?

— Иду делать уроки. Честное слово, папа.

И это правда. Ну, честно говоря, домашнее задание по французскому меня не слишком вдохновляет. А математику завтра спишу у Магды — придется ее подкупить. Весь вечер я провожу за домашним заданием по рисованию, пытаюсь изобразить автопортрет.

И не один. Я нарисовала полдюжины автопортретов, но все они безнадежны. Я смотрю в зеркало и по-прежнему вижу там толстую девочку в мелких кудряшках, которая сердито смотрит на меня. На рисунке она получается еще толще и хмурится, как будто вот-вот заплачет.

Стук в дверь. Анна.

— Можно, Элли? Я только что уложила Моголя. Мы с папой хотим попить кофе. Ты будешь?