Соленая падь - Сергей Залыгин

Из своего приказа Мещеряков и не думал делать секрета. Зачем? Пусть все видят и понимают - он заботится о том, чтобы оттянуть сражение за Соленую Падь. И только.

Доволен был нынче Мещеряков.

Распрощался со всеми по ручке, Тасе Черненко так пожал обе и быстро-быстро поспешил в свой штаб, откуда хотел еще засветло успеть на позиции.

Кончилось заседание главного штаба.

Остались Довгаль и Брусенков. Закурили. Довгаль, потянувшись, расправил ноги и руки, сказал:

- Ну вот, а ты про Мещерякова говорил! А? Как он с Глуховым-то? А?

- И сейчас говорю... - хмуро кивнул Брусенков. - Говорю - не отказываюсь.

- Да что ж ты нынче-то еще можешь сказать? Уже вовсе не понятно мне!

- Давай поглядим, что человек этот представляет... Первым делом пошел против народного приговора и Власихина освободил. Ему-то что - комедию нужно было с нами, со всем народным судом сделать, или как?

- Ну, на это махнем... Было - прошло. Поважнее есть дела.

- Как бы только это. Комиссара он сам себе назначил. Какой из Куличенки комиссар? Мальчишка сопливый и бестолковый. Глядит начальнику своему в рот. Не хочет над собою никакого руководства Мещеряков, только наоборот и желает. Далее: начальник штаба у него - капитан царской службы. И Глухова он привел в главный штаб, с нами посадил его. Тот безобразничал, издевался всяко, а в результате что? Секретный приказ с собой увез, вот что! И распрощались они, видишь ли, друзьями. Друг дружку поняли! А когда он шпионом окажется, Глухов, - я нисколько не удивлюсь! Ничуть. Еще: в Знаменской деревне Мещеряков эскадронца застрелил. Напрасно и застрелил. Это не самоуправство ли? И еще: корову-то, видать, не зря когда-то Мещеряков с чужого двора увел. Вот тебе об нем картина. Плюс нынешний хотя бы разговор о лозунге соединения пролетариата. Кто-кто, а ты почему об этом забыл?

- Мнится тебе, Брусенков! Да разве можно на все это глядеть? Разве нас с тобой завтра же нельзя засудить, что мы в войне этой кого-то напрасно стрелили? Ты гляди на действия человека, вот на что! Как армия его слушается, как идет за ним! Как революцию он делает, жизни за нее не жалеет!

- Не сильно хорошо он делает! Нет! Я на его месте сделал бы, как замышлялось с самого с начала: оборонительных рубежей создал бы не один и, может, не два и всякий раз заставил бы колчаков рубежи эти с бою брать, наносил бы потери им побольше того, как нынче Крекотень на марше наносит. А на последнем рубеже и дал бы решительный бой.

- Вот что, Брусенков, - главнокомандующего мы сами выбирали. Народ верит ему. Давай и мы с тобой поверим. Он же год воюет - ни единого сражения им не проиграно!

- И сейчас не захочет - не проиграет. Не захочет - ничего худого в Соленой Пади не будет. Ну, а чего он хочет - не знаю. Прежде будто знал, стал на его поведение зорко смотреть - теперь не знаю.

- Та-ак... - сказал Довгаль. - Еще вопрос: после власихинского суда возвращались мы с тобой домой, ты обещал мне тогда - уберешь Мещерякова. Всерьез обещал или под горячую руку сказано было? И пошли вы все - и Коломиец, и товарищ Черненко - к Толе Стрельникову в избу. А я не пошел и жалел после сильно... Об чем был между вами разговор? Как решено?

Брусенков молчал.

Терпеливо ждал ответа Довгаль. Не дождался. Напомнил:

- Жду я. Может, и мне не веришь уже?

- Все может быть... - вздохнул Брусенков. - Не кто, как ты, ездил нашим представителем в Верстово. Не кто, как ты, с Мещеряковым тот раз вел переговоры. А вдруг он обошел тебя? Так же вот и обошел, как нынче Глухова, а?

Довгаль посидел, помолчал...

- Ну, когда так, то убирать надо тебя, Брусенков. Подумай об этом. Покуда сам подумай - после за тебя уже подумают.

Брусенков поднялся, молча постоял. Подошел к Довгалю, положил ему руку на плечо.

- С тобою, Лука, мы знакомые уже, вспомнить, годов более пятнадцати. И я нынче об тебе сказал - только как пример привел. Вообще. Как нужно глядеть кругом себя, как строго друг с другом быть. - Помолчал Брусенков, вздохнул. - Когда бы не Черненко, девка эта, то было бы тогда, в избе Толи Стрельникова, постановлено - тут же Мещерякову насчет Власихина и предъявить. Чтобы он взял назад свое приказание об освобождении подсудимого.

- Он бы на это не пошел, Мещеряков! Ты это знаешь.

- А тогда его убрать.

- Совсем?

- Совсем.

- Значит, когда бы не Черненко, так и решено бы стало?

- Стало бы. Она против пошла, и Коломиец за ней, и Толя Стрельников колебания проявил. И решено было: еще на Мещерякова поглядеть. Показать ему всю нашу власть, как устроено в Соленой Пади. Как главный штаб управляет. Чтобы он понял и согласился с этим. Чтобы сам подчиняться этому управлению тут же и согласился. Ну, а когда он покажет себя против, не понравится ему... Поведем его по всем отделам главного штаба. Завтра, либо послезавтра поведем подробно. Чтобы поглядел бы. А мы чтобы - поглядели на него. И сделали об нем окончательный вывод.

- Да в уме ли вы? Об чем вы думаете в настоящий момент? - воскликнул Довгаль и покраснел весь и задрожал. - Белые же завтра подойдут вплотную, зверства сделают невиданные, а вы твердите: "Поглядим на Мещерякова. Поглядим, как с ним сделать".

- Ну и что же? Главное сделано! Сделано объединение. А Крекотень - тот ничуть не хуже Мещерякова управится в главном командовании... В остальном же был уже сегодня между нами этот разговор, но ты, видать, не все понял: пусть белые придут! Пусть порушат нас! Это что будет значить? А то и будет, что война наша с мировым капиталом еще жестче сделается. Еще больше массы поднимутся и осознают свое великое дело! Войдут в революцию с головой, без остатка. Каждый до тех пор в нее войдет, что обратного хода уже ни у кого не будет. Поэтому данный момент чем он кровопролитнее, тем это даже нужнее. И если существует подозрение, что Мещеряков - пусть в месяц однажды, но назад оглядывается либо жертв боится, то и убрать такого надо без сожаления. Отклонение каждого из нас от истинной линии страшнее, чем колчаковские банды. Пережить однажды - пройти сквозь горячий костер! Надо! Колчак - тот огня не боится. У него решение - сгореть, но не отступить. И он ни своих, ни чужих - никого не жалеет для огня этого. А мы почто слабосильнее его оказываемся?! Он-то - как зверь в клетке гибнет загнанный и будущих проклятиев не боится! А мы? Нам за нашу гибель история памятник сделает!

Довгаль молчал.

И молчание это Брусенкова еще воодушевило, он еще сказал:

- Когда мы не сделаем революцию нынче, то мы ее, может, и никогда уже не сделаем. Потому что капиталист уже другого Колчака нам для такого случая не даст. Такого же зверя. Капиталист когда поймет, что от смерти ему близко, - он и своему пролетарию тоже подачку сделает - куском, рублем, какой-нибудь фальшивой свободой. Может, одну десятую от своего богатства уступит, может, того меньшую часть, он не прогадает, навеки пролетария успокоит, погасит в нем революцию. Потому Довгаль, товарищ мой, давай торопиться, делать ее, пока горячо, пока не остыло, пока мы сами на жертвы готовые на любые, а капитал всей опасности не осознал. Пока пролетарию и правда что нечего терять, как свои собственные цепи. Давай торопиться, ни пота, ни крови не жалеть. Иначе сказать: и вся та кровь, которая до сих пор народом была пролита, вся, до капли зря пропадет!

- Злой ты, Брусенков. Откуда ты? Кто тебя таким сделал?

- Не злой, а умный. Еще сказать: ученый. Сильно добренькие умными не бывают - запомни это.

- Нельзя так, Иван! Нельзя! Пусть нашей крови желает Колчак, пусть желают ее из разных стран легионеры - им деньги за это платят, и обещания дают, и обманывают их всячески. Так ты и злился бы на их, на их только! Но ты и на своих тоже кровавыми глазами глядишь!

- Тоже. И свои, может, не меньше виноватые, когда их мильонами угнетают. Ведь и надо-то всего - договориться на один день и час мильонам этим, один раз. Только заняться, попачкать о капиталиста руки - и все! Конец настанет капитализму, думать о нем забудут. Ну, если не могут сговориться на один день - пусть бы на один месяц решились, на один и даже - на два года! А то боится каждый, и каждый для себя так ли, иначе ли ловчит, а получается вместо единой революции позволяет себя отдельно от других в крови утоплять! Нет, и на своих глядя, радоваться тоже не приходится. Слишком ее мало, радости этой, в людях. Учение им нужно, и учение без пряника - вовсе другой мерой!

Довгаль подумал, провел рукой по лицу, вспоминая что-то. Вспомнил:

- Ты, Брусенков, при суде над Власихиным как говорил?

- Как?

- Говорил: не может быть, не должно быть такой власти, которая весь народ, и отцов, и детей гнала бы на гибель... И нету того народа, который такое над собой терпел бы безропотно! Говорил?

- То был митинг. Торжество. А нынче - уже рабочая обстановка...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Мещеряков осматривал оборонительные позиции. Сопровождали его командиры полков.

Сначала ехали бором, Мещеряков прикидывал, где тут в бору удобнее расположить полевой госпиталь, лабораторию для заправки стреляных гильз, армейский обоз. После выехали в поле.