Калейдоскоп жизни - Всеволод Овчинников

Журналистская судьба заставила меня на пару лет стать обладателем одной из престижнейших в мире моделей, купленной когда-то «Правдой» всего за 500 долларов у американского летчика, срочно покидавшего страну. 240 лошадиных сил — подобный мотор не назовешь экономным. Но поскольку бензин оплачивала редакция, меня это мало заботило. При такой мощности двигатель работал совершенно бесшумно. Достаточно было поставить рычаг автоматического переключения скоростей на «движение», и машина без нажатия на газ легко выплывала из гаража.

Наш тогдашний советский «членовоз» «ЗИС-110» был точной копией «кадиллака». Привратники часто принимали меня за посла и кидались отворять ворота (потом неистово ругались).

Накануне токийской Олимпиады 1964 года японские гаишники решили обновить автопарк столицы и отказались перерегистрировать мою 14-летнюю машину. Редакция разрешила купить новую, а старую по возможности реализовать. Известные музыканты, приезжавшие из Москвы в Токио на гастроли, предлагали мне за нее кто три, кто пять тысяч долларов. Однако заведующий гаражом посольства посоветовал ни в коем случае не совершать никаких торговых сделок.

— Даже если ты честно оприходуешь полученные деньги, тебя все равно потом затаскают по комиссиям, будут подозревать, что ты получил еще что-то «на лапу». Самое безопасное — сдать «кадиллак» на металлолом. Его при нас же расплющат и дадут квитанцию.

Так мы и поступили, составив надлежащий акт и получив за машину по 32 доллара за тонну. В 2000 году я узнал, что «кадиллак» 1950 года вошел в категорию антиквариата, причем не кто иной, как Фрэнк Синатра возглавляет клуб владельцев этих старинных машин, а модель, на которой я пару лет ездил в Токио, оценивается в двести пятьдесят тысяч долларов. Стало быть, я по молодости лет дал в Японии большую промашку…

Заветная мечта каждого иностранца — побывать в японской семье, чтобы лично познакомиться с ее бытом, с домашней кухней. Однако за время краткосрочной командировки или двухнедельной туристической поездки это практически нереально. Звать домой гостей, а тем более иностранцев, в Стране восходящего солнца не принято.

Погрузиться в атмосферу японской жизни очень трудно и вместе с тем очень легко: достаточно переступить порог рекана — японской гостиницы, ибо рекан как бы монополизирует в стране функции гостеприимства.

Объяснить, что такое рекан, легче всего от противного: отель наоборот. В отеле турист перед ужином надевает пиджак и галстук и отправляется в ресторан. Питается он в общем зале, а принимает душ или бреется у себя в номере. В рекане же постояльцы моются все вместе, нежатся в общем бассейне, а ужинать расходятся по своим комнатам.

Миловидная служанка не только приносит в номер поднос с кушаньями и напитками, но и прислуживает во время трапезы, неустанно наполняет бокал и даже обязана выпить с гостем, если он ей предложит. Все обставлено так, чтобы человек чувствовал себя не постояльцем, а желанным гостем.

Приезжего не спрашивают, какую комнату он хочет — с выходом в сад или без такового, что ему подать на ужин, а что на завтрак. В рекане нет меню, гость не имеет права выбора. От его воли зависит лишь количество саке, которое будет согрето к ужину и подано за отдельную плату.

Оставив в коридоре шлепанцы, постоялец в одних носках благоговейно ступает на татами. Служанка снимает с гостя пиджак и, грациозно опустившись на колени, проворно стаскивает с него брюки. Прежде чем он сообразит, как вести себя в такой ситуации, ему предложат полотняное кимоно и пригласят следовать в фуро (японскую баню).

Рекан не просто гостиница, место временного ночлега. Он задуман как идеал домашнего уюта, о котором человек может лишь мечтать в повседневной жизни. Тут изысканное угощение, имитирующее праздничную домашнюю кухню, уединение (малодоступная роскошь в Японии), возможность вместо тесного деревянного чана окунуться в какой-нибудь необыкновенный мраморный бассейн, соединенный с горячими источниками.

Путешествуя по Японии, я старался почаще останавливаться в реканах, поесть сасими утреннего улова, живых креветок. Хотя такие погружения в японскую жизнь иногда рождали курьезные эпизоды. Об одном из них мне хочется рассказать.

Общаясь на разных языках, мы подчас забываем, что различие относится не только к лексике и грамматике, но и к такому, казалось бы, одинаковому для всех средству, как язык жестов. Мы, русские, чаще всего впервые сталкиваемся с этим феноменом в Болгарии. Привычные утвердительный кивок или отрицательное покачивание головой у наших славянских братьев используются в диаметрально противоположных ситуациях. Если в ответ на вопрос: «Ведет ли эта улица к вокзалу?» — болгарин кивнет, значит, надо идти в другую сторону.

Разное прочтение языка жестов однажды поставило меня в Японии в очень смешное положение. Дело было на полуострове Идзу, куда жители Токио летом приезжают отдыхать. Но на пороге зимы маленький приморский поселок казался вымершим.

Я остановился в почти пустом рекане. Подливая мне сакэ, очаровательная служанка была, пожалуй, более кокетлива, чем обычно. Я расценил это как следствие «мертвого сезона». Мне было хорошо известно, что девушки в рекане — табу. По традиционному разделению труда их функция — лишь раздразнить мужской аппетит и потом выразить готовность пригласить кого следует, дабы скрасить одиночество гостя женской компанией.

Так было и на сей раз. Выпив налитую мной чашечку саке, девушка с игривым сочувствием заметила, что иностранцу, наверное, не по вкусу японская еда, особенно сасими, то есть сырая рыба. Я решительно возразил.

— Ничего подобного! Угощение тут у вас — во! Что называется, на большой палец!

Жест, которым я подтвердил слова, вызвал у японки некоторую растерянность. Помедлив, она вытянула мизинец.

— Вы, по-видимому, хотели сказать вот это?

— Нет, я хотел сказать: вот такое угощение! — И еще раз показал большой палец.

Служанка отправилась посоветоваться с хозяйкой.

Владелица рекана выполнила церемонный земной поклон и стала извиняться: мол, девушка недавно из деревни, могла неправильно понять. 1Ъсть, наверное, показал ей мизинец. Я повторил свое опровержение. Мы, мол, говорили о японской еде. И я сказал, что ужин был — во, на большой палец!

Хозяйка заявила, что поняла, и удалилась. Прошло более получаса. Я в одиночестве доел свой ужин. И тут в комнату вошла другая, более высокая и ярче накрашенная японка. Она уселась рядом и, наливая саке, как бы невзначай положила руку повыше моего колена.