Зеленые холмы Африки - Эрнест Хемингуэй

– Да, это очень смешно.

– Но ни один автор не заставил меня почувствовать к этой стране то же, что чувствует он сам. Все описывают привольную жизнь в Найроби или плетут всякую чушь о том, как подстрелили зверя с рогами на дюйм длиннее, чем кто-то другой. Или нудно твердят про опасность.

– Я хочу попробовать написать об этой стране, и о зверях, и о том, каково все это для новичка.

– Что ж, попробуйте. Может получиться неплохо. А знаете, я тоже вел дневник во время поездки на Аляску.

– Вот бы мне почитать, – сказала Мама. – Я и не знала, что вы писатель, мистер Дж. Ф.

– Да уж куда там, – сказал Старик. – Если хотите, я пошлю за этим дневником. Понимаете, там просто записано все, что мы делали изо дня в день, и какой Аляска представилась англичанину из Африки. Вам будет скучно.

– Никогда, если это написали вы, – сказала Мама.

– Ваша женушка делает нам комплименты, – сказал Старик.

– Не мне. Вам.

– Его я уже читала, – сказала Мама. – Мне интересно прочесть, что пишет мистер Дж. Ф.

– Слушайте, а он правда писатель? – спросил ее Старик. – Что-то не похоже. Может, он зарабатывает и себе и вам на жизнь охотой?

– Нет. Он пишет. Когда у него ладится, с ним очень легко. Но, пока он не разошелся, к нему лучше не подходи. Перед тем как начать писать, он должен разозлиться. А когда заводятся разговоры о том, что он никогда больше не возьмет пера в руки, я знаю: теперь дело пойдет.

– Пусть поговорит с нами о литературе, – сказал Старик. – То ли дело – Кожаные Штаны. Расскажите-ка нам какие-нибудь литературные анекдоты.

– Ладно, слушайте. Это было в последний наш вечер в Париже. Накануне я провел день в Солони, у Бена Галлахера, и он устроил там fermee – знаете, когда кролики выходят кормиться, ставят такую низенькую загородку, – и мы все утро охотились на кроликов, а после завтрака охотились на фазанов, и еще я подстрелил chevreuil16.

– А при чем тут литература?

– Погодите. В последний вечер у нас обедали Джойс с женой, и к обеду был жареный фазан и седло chevreuil, и мы с Джойсом напились, потому что назавтра я уезжал в Африку. Ох, и вечерок был!

– Ничего себе литературный анекдот! – сказал Старик. – А кто такой Джойс?

– Чудный малый, – сказал я. – Написал «Улисса».

– "Улисса" написал Гомер, – сказал Старик.

– А Эсхила кто написал?

– Тоже Гомер, – сказал Старик. – Вы меня не поймаете. Ну, а еще какой-нибудь литературный анекдот?

– Вы знаете, кто такой Паунд?

– Нет, – сказал Старик. – Первый раз слышу.

– Могу рассказать недурные анекдоты про Паунда.

– Наверно, о том, как вы с ним ели какого-нибудь зверя с чудным названием, а потом напились?

– Бывало и так, – сказал я.

– Веселая жизнь у вашего брата. Как вы думаете, вышел бы из меня писатель?

– Отчего ж.

– Вот, – сказал Старик моей жене, – теперь мы с вами охоту по боку, и будем оба писателями. Ну, рассказывайте дальше.

– Знаете, кто такой Джордж Мур?

– Это про которого написано:

"Скоро в путь!

За Джорджа Мура я прощальный кубок пью".17

– Он самый.

– Ну так что же с ним случилось?

– Он умер.

– Мрачноватый анекдот. Нельзя ли чего-нибудь повеселее?

– Я его как-то встретил в книжном магазине.

– Вот это уже лучше. Видите, он умеет интересно рассказывать.

– Я однажды зашла к нему в Дублине, – сказала Мама. – С Кларой Дунн.

– Ну и что было?

– Не застали дома.

– Ах, черт побери! Вот она, литературная жизнь! – сказал Старик. – Ни с чем ее не сравнишь.

– Терпеть не могу Клару Дунн, – сказал я.

– Я тоже, – сказал Старик. – А что она писала?

– Письма, – сказал я. – Знаете такого – Дос-Пассоса?

– Первый раз слышу.

– Мы с ним пили горячий кирш в зимние холода.

– А что было дальше?

– В конце концов на нас все ополчились.

– Единственный писатель, с которым я был знаком, это Стюарт Эдвард Уайт, – сказал Старик. – Раньше зачитывался его книжками. Замечательные книжки. А потом познакомился с ним. Не понравился.

– Вы делаете успехи, – сказал я. – Видите? Литературные анекдоты вещь нехитрая.

– А почему он вам не понравился? – спросила Мама.

– Зачем рассусоливать? Разве анекдот не получился? Ваш муж тоже так рассказывает.

– Все-таки расскажите.

– Уж очень он строил из себя эдакого бывалого. Глаза, привыкшие к необозримым пространствам, и прочее тому подобное. Львов будто бы перебил до черта. Нечего этим хвалиться. Гонялся за ними, это еще так-сяк. Стольких нипочем не убьешь. Они сами кого хочешь убьют. Пишет шикарные статьи в «Сатердей ивнинг пост» про этого – как его? Энди Бернетта. Здорово пишет! А сам мне ужасно не понравился. Видел его в Найроби – так и вперял глаза в необозримые пространства. Когда в городе, так одевался во что похуже. Там говорили, будто стрелок он отличный.

– Да вы сами, оказывается, тоже из литературной братии, – сказал я. – Ишь каким анекдотом блеснули!

– Он прелесть, – сказала Мама. – А мы будем когда-нибудь есть?

– Господи, я думал, мы уже поели, – сказал Старик. – Эти анекдоты только начни. Конца им не будет.

После обеда мы немного посидели у костра, а потом пошли спать. Одна мысль, видимо, не покидала Старика, и прежде чем я залез в палатку, он сказал:

– Вы уж столько ждали, не торопитесь завтра стрелять. Реакция у вас быстрая, так что спешить вам некуда. Запомните – торопиться не надо.

– Хорошо.

– Я велю пораньше вас разбудить.

– Хорошо. Признаться, ко сну здорово клонит.

– Спокойной ночи, – крикнула из палатки Мама.

– Спокойной ночи, – сказал Старик. Он зашагал к своей палатке с комической чопорностью, осторожно неся себя в темноте, точно откупоренную бутылку.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Утром Моло разбудил меня, потянув за одеяло. Я долго одевался, потом вышел из палатки, промыл слипавшиеся глаза и только после этого проснулся окончательно. Еще не рассвело, а у костра уже маячила темная спина Старика. Я подошел к нему, держа в руке обычную утреннюю чашку горячего чая с молоком, в ожидании, пока чай немного остынет.

– Доброе утро!

– Доброе утро, – откликнулся он хриплым шепотом.

– Хорошо спали?

– Прекрасно. Как самочувствие?

– Ничего, только все еще спать хочется.

Я пил чай и выплевывал чаинки прямо в огонь.

– Вы бы погадали на них, – сказал Старик.

– Ни к чему это.

Мы позавтракали при свете фонаря холодными скользкими абрикосами, подогретым рубленым мясом с острым томатным соусом, яичницей из двух яиц и живительным кофе. После третьей чашки Старик, задумчиво глядя перед собой и покуривая трубку, сказал:

– Помните: хладнокровие – это все.

– Разве вы за меня беспокоитесь?

– Самую малость.

– Полноте. А я так совершенно спокоен. Честное слово.

– Вот и хорошо. Поезжайте.

– Сперва надо сходить кой-куда.

Стоя около нашей походной уборной, я глядел, как и каждое утро, на лучистую звездную россыпь, которую романтики-астрономы назвали Южным Крестом. Каждое утро в это самое время я созерцал Южный Крест – это стало для меня своего рода ритуалом.

Старик был уже возле машины. М'Кола протянул мне ружье, и я влез на переднее сиденье. Трагик и его следопыт сели сзади. М'Кола примостился рядом с ними.

– Ну, счастливой охоты! – сказал Старик.

От палаток кто-то шел к нам. Это была моя жена в голубом халате.

– В добрый час, – сказала и она. – От всей души желаю удачи.

Я помахал рукой, и машина с зажженными фарами выехала на дорогу.

Милях в трех от солонца мы оставили машину и осторожно подкрались к нему, но он был пуст. Все утро мы караулили напрасно. Сидели в шалаше скорчившись, каждый наблюдал сквозь ветви за своим участком, и я все ждал, что вот-вот появится сказочный самец куду, величественный и прекрасный, выйдет из-за кустов на черную пыльную поляну, к солонцу, изрытому, истоптанному сотнями копыт. Сюда сбегалось множество лесных тропинок, и по любой из них каждую секунду мог бесшумно подойти куду. Но он не показывался. Когда взошло солнце и мы согрелись после холодного и туманного утра, я сполз пониже в яму и привалился спиной к стенке, – в таком положении я мог по-прежнему глядеть в щель между сучьями. Спрингфилд я положил на колени и тут вдруг заметил на стволе ржавчину. Я тихонько подтянул ружье к себе и осмотрел его. Да, ствол был покрыт свежей ржавчиной. «Мошенник М'Кола и не подумал вчера вычистить ружье после дождя». С этой мыслью я, разозлившись, вынул затвор. М'Кола исподлобья следил за мной. Двое других следопытов продолжали смотреть в щели. Я одной рукой поднял ружье так, чтобы М'Кола мог заглянуть в ствол, потом снова вставил затвор, осторожно протолкнул его вперед, прижимая спуск указательным пальцем, и взвел курок.

М'Кола видел ржавый ствол. Выражение его лица не изменилось, и я промолчал, хотя был глубоко возмущен; таким образом, обвинительный акт, предъявление вещественных доказательств, и осуждение – все последовало без единого слова. Долго сидели мы, он – опустив голову, так что видна была лишь лысая макушка, я – откинувшись назад и глядя в щель. Теперь мы уже не были товарищами и добрыми друзьями. А солонец по-прежнему пустовал.