Пение птиц в положении лёжа - Ирина Дудина

Посматривала на себя в зеркало, с любопытством зажимала волосы в кулак, примеряясь. Мечтала прийти однажды на свою ужасную работу, в комнатушку возле уборной, куда любил заходить в определённое время тучный наш директор… Он громко и смачно делал своё дело (перегородка была тонка), а потом, следом за ним, прибегала его немолодая секретарша с отечественным освежителем воздуха, большая любительница докторской колбаски… Я всё это видела и слышала, задыхаясь в смешанных газах. Ох, как мечтала выглянуть из двери в момент появления директора из уборной, потрясти его своей новой причёской. Но публики для этой акции было всё же маловато.

Директор, его секретарша и мой научный руководитель — нет, слишком мало зрителей, слишком мало. Хотелось большего отклика. Мечта осталась неосуществлённой.

Мне ещё рассказала историю одна девушка-аспирантка о том, каких женщин любят. Ей нравился один философ, изысканный, тонкий с виду. Наверное, не из тех, которого, встречая, приветствуешь не вслух такими вот словами: «О, здорово, хиломысл и словоблуд!» А может быть, из тех самых.

Он ей нравился, она к нему и так и сяк. Не обращает внимания. Загадочный какой-то.

Потом выяснилось — ужасная трагедия. Этот молодой человек влюблён. Сильно и безнадёжно. В девушку. В девушку-олигофрена. Где её подцепил, половозрелую и беспризорную, на свободе, — неизвестно. Но она показалась ему соблазнительной. Говорит, добрая она, ласковая, безответная. Мало говорит, всё время улыбается. Бурно проявляет радость, активно реагирует на ласку, всем всегда довольна. Среди нормальных такую не найти. Привык к ней, привязался, на то, что олигофрен, внимания не обращает уже.

Бедная моя подруга! Я думала, мне хуже всех. Мой К. ушёл к женщине — зубному врачу. Крепко она держит его за зубы!

Красивой девушке, высокой, яркой, труднее, чем некрасивой. Она издалека привлекает внимание. И вблизи тоже привлекает. На неё облизываются, из-за неё ссорятся, бьют друг друга больно. Делают подарки, пытаются снискать расположение. А зачем? И сами не знают. Какая-то генетическая эстетическая надежда на лучшее. Но, добившись расположения, на обладании не настаивают. Пользуются другими для этой цели. В постели и для дружбы ищут тепла, задушевности, доброты — не обязательно у самой яркой красавицы.

Мою подругу один такой тип пригласил в казино. Там он с друзьями играл то ли в бильярд, то ли в рулетку, то ли ещё во что. Она в вечернем платье, с разрезом на спине, наблюдала в чужом дыму и угаре, как он проиграл за два часа несколько тысяч долларов. Она стояла и еле сдерживала слёзы от жадности. Ей так хотелось этих денег. Дома сын, мать, ботинки прохудились. А он пригласил с целью похвастаться перед друзьями. Близости не требовал, денег не предлагал. Пригласил в качестве украшения бильярдного стола, так сказать. Как зелень петрушки кладут в рот к жареному поросёнку, чтобы оттенить румяную корочку (в нашем случае наоборот — оттенить зелень стола аппетитным румянцем красавицы). Она испытывала все муки ада. Он перед ней попонтовался, какой весь крутой, какой такой богатый и спустить несколько косых баксов — для него как сплюнуть. Отвёз её домой, поехал ещё куда-то.

Красивой быть любимой не легче, чем обыкновенной. Красота как дополнительная трудность перекрывает путь от сердца к сердцу. Мужчина хватается за красавицу, чтобы удовлетворить свои низменные инстинкты — тщеславие, гордыню, похоть. Использует как оружие, при помощи которого можно опередить соперников на турнире жизни — кто круче. Кто на пиру номер первый, а кто номер второй. Красавица больше весит на весах тщеславия.

Но красивая девушка — тоже человек. Ей хочется, чтобы её любили, как других, — за то, что вечно, за то, что внутри. За тот огонёк, который нужен другому человеку, невзирая на изнашиваемость футляра. Красавица ищет такого мужчину, который любил бы её и некрасивой, и в болезни, и в старости. По-человечески. По-настоящему. Но где такого найдёшь?

Дурнушке проще. Если её, такую невзрачную, без талии и ресниц, с бородавкой на носу и с лошадиными ногами, кормят, одевают, делают детей, живут ноздря в ноздрю, сексуально используют — не это ли свидетельство истинной любви?

Истинная любовь редка повсюду, несмотря на выигрышный билет в виде ослепляющей и вызывающей разгул страстей внешности.

Ешь не то, что хочется, а то, что принято есть. Завтрак — кофе, бутерброд с маслом. Так тошно. Черно! Жирно! Так, что вскоре этот принятый внутрь яд необходимо чем-нибудь закусить. Принять пищевое противоядие. Апельсин какой-нибудь. Плюшку. Конфету. Потом, после конфеты, — опять тошно. Нужно опять эту мерзость чем-нибудь заесть. И так всё время: яд — противоядие, яд — противоядие.

В результате эта плюшка проступает на попке.

Где ты, чистая, любезная телу пища, привлечённая чистейшим голосом тела? Как узреть её в хаосе стереотипов? Где ты, не заплывшее жиром хотение?

Пельменные, где можно поесть горячих скользких пельменей с многообещающей, но часто обманывающей начинкой! Надкусишь — а там что-то в мясе хрустит — нет, не так, как смолотая кость. Скорее, похоже на хитиновую оболочку. Чёрно-коричневые вкрапления, явно не перец по вкусу, подтверждали отвратительную догадку.

Более приятные воспоминания вызывают пышечные. Бог знает, из чего пышки делались, но есть их было приятно. Особенно в сочетании со столовским кофе. Дома навести такую вкусную пропорцию суррогатного напитка и сгущёнки не удавалось. Слава вам, мастерицы ведёрного разлива!

Столики в таких заведениях были обычно круглые, из чего-то серого, надколотого — типа мрамора, на высокой железной ноге, окружённой, подобно юбочке мухомора, железным кольцом со штырьками для сумок. Полы в таких заведениях были обычно очень неровные, показывающие наглядно, как тысячи, десятки тысяч ног за годы эксплуатации уносят на подошвах молекулы, горы молекул камня, отчего в полу появляются углубления и выемки. Вследствие этой кривизны столы тоже были все чуть перекошены. Ставишь на такой стол гранёный мутноватый стакан, непременно чуть надкусанный, а он начинает от тебя убегать.

Скользит, скользит, медленно, но верно в сторону напротив кушающего соседа. Постой, погоди — а он уже примостился у чужой тарелки, того и гляди из него попьют.

Среди леса из этих фундаментальных грибов всегда затерялся где-нибудь в уголке нормальный четвероногий друг — столик о четырёх ногах, по краям — четыре кресла, обычно с надрезанным кем-то дерматином и свисающей из дыры ватой. Над столиком и израненными креслами — табличка, оповещающая о том, что это места для избранных счастливцев — пенсионеров и инвалидов, и, действительно, за ним примостилась какая-нибудь трясущаяся престарелая сладкоежка (сладкоёжка), с отвислой сине-слюнявой губой, поедающая пирожное и запивающая его горячим (годячим) кофе (гофе). В 90-х в таких заведениях появился новый персонаж — бомж или дошедшая до крайней степени нищеты (наркоты, быть может) молодёжь того или противоположного пола. Стоит скромно в уголке, потупив глаза, незаметно. Не успеешь отойти от столика, оставив одну треть недопитого кофе или недоеденный пончик, — и уже бежит, галантно выхватывает, быстро допивает или прячет в заветный мешочек. Испытываешь первобытное ритуальное содрогание — волей-неволей оказываешься вступившей в магическую связь с этим падшим существом, долизывающем твою слюну и уничтожающим энергетическую линию твоего объедка.

Ещё один непременный персонаж такой забегаловки — падшая синюшная посудомойка. Выходит она вразвалку, как из лесу, в люди, хватает жирно-мокрыми пальцами стаканы, норовя из-под носа выхватить тарелку с недоеденным…

Ещё эта дама обычно подтирала пол. Любила она это делать со злобным, угрожающим видом. Ловишь убегающий от тебя по скользкому столику стакан, придерживаешь пирожок на тарелке и, одновременно, пританцовываешь, чтобы ненароком её тряпка не обмоталась вокруг твоей ноги, не сделала подсечку и не увлекла на пол, под стол-гриб.

А какая удивительная бумага предлагается в этих кафе вместо салфеток! Откуда берут они эту ужасную твёрдую бумагу, кто её режет, почему она дешевле, чем салфетки, — неясно. Но пользоваться ею для вытирания губ нельзя. Можно порезаться до крови. Будешь ходить со шрамом на губе. «А! Понятно! — скажет знаток русского общепита. — Вытирал рот общепитовской картонкой!» Но вот соскоблить присохшие крошки к подбородку — можно. Можно также побриться, если у кого над губой растут усики.

Однажды мы с Руру зашли в другое кафе. Приятные интерьеры, идеал чистоты и стерильности доведён до крайней степени — столики сделаны из прозрачного стекла. Всегда можно понаблюдать за выражением ног соседа или соседки.