Рука Москвы - записки начальника советской разведки - Леонид Шебаршин

В переулке ни души, приглушенно доносятся городские шумы, будто и нет рядом оживленного, крикливого, вечно возбужденного базара.

Сто пятьдесят лет тому назад толпа хлынула оттуда, от базарной мечети, окружила со всех сторон здание российской миссии (оно, судя по всему, не принадлежало России, а любезно предоставлялось во временное пользование шахским правительством), полезла на стены…

Страшен рев толпы, окружившей твой дом, бьющей бревнами в кованые ворота, бросающей камни, страшны бессмысленные яростные лица, неразборчивые крики. Вот крики слились в одно все громче и громче звучащее слово — «марг». Смерть!

Мог ли Грибоедов выйти к толпе, урезонить ее строгими и взвешенными словами, воззвать к ее разуму, страху или милосердию? Может быть, следовало не стрелять в нападающих, а закрыться наглухо в доме, завалить двери и окна, молиться и ждать, что власти придут на помощь, вслушиваться, не раздастся ли средь дикого воя цоканье копыт шахской конницы, спешащей на выручку?

Вряд ли. Вероломные правители, тайно организовавшие погром, мулла, пославший толпу на неверных, получают известия о штурме миссии, потирают руки, обдумывают заранее ту ложь, которая будет преподнесена в дальнейшем российскому правительству. Пожалуй, слепая толпа еще добиралась до последних из тридцати пяти защитников миссии, еще отстреливался вазир-мухтар, а первый министр шаха уже сочинял лицемерное, ханжеское послание в Петербург, сваливая все происшедшее на волю Всевышнего, на дикую взбунтовавшуюся чернь: толпа лишена разума.

Да, толпа действительно лишена человеческих чувств, человеческого слуха и зрения, разговор с ней невозможен. Она разрушит любую крепость, сожжет все, что может гореть, растерзает на куски любого, кто пойдет ей навстречу. Нельзя ни разговаривать с толпой, ни винить ее за совершенное злодейство, как бессмысленно разговаривать с бушующим пожаром. Толпа — излюбленное и древнее орудие иранских политиков, которое они используют с большим искусством до наших дней.

Вернемся в Багеильчи, в безлюдный переулок меж высоких коричневато-серых, равнодушных стен. В конце переулка — остатки кирпичной кладки, бывшей когда-то частью армянской церкви. Здесь же зиял в ту пору глубокий колодец, куда сбросили тела убитых защитников миссии.

Церковь разрушилась, колодец засыпан, вазир-мухтар забыт. Вечнозеленые лавры растут близ входа в посольство, и, если сорвать жесткий лакированный листочек и растереть, рука потом долго хранит его пряный негромкий аромат. Бронзовый же Александр Сергеевич в глубине парка слушает неумолчный говор фонтана, слегка, почти неприметно улыбаясь…

Из записных книжек

Читая воспоминания, очерки, путевые заметки своих далеких предшественников — Корда, Косоговского, Смирнова, Ломницкого, Медведева, многих других, я не завидовал могуществу, достигнутому Россией в персидских делах в конце XIX — начале XX века. То были совсем другие времена. Сила открыто, без стеснения отождествлялась с правом и была правом. Россия и Англия — два благочестивых хищника — терзали тело каджарской империи, мир с интересом взирал на происходящее, не усматривая ничего необычного. Не это меня занимало. Мне хотелось представить себе русских людей, оказавшихся в гуще персидских неурядиц, принимающих в них самое деятельное участие, решающих примерно те же задачи, что и мы, и переживающих те же трудности.

Этих людей давным-давно нет в живых, забыты они, как были забыты их предшественники и как будем забыты мы — их преемники. Но в книгах есаул Ремизов продолжает, находясь под хмельком, пристреливать свою берданку во дворе казачьей казармы; выкатывает пушки на площадь Бахарестан штабс-капитан Перебиносов и бьет без промаха картечью по укрывшимся в здании меджлиса бунтовщикам; лузгает семечки тегеранская голытьба, забавляясь публичным повешением предка имама Хомейни, почтенного законоведа Фазлуллы Нури; все так же идут усталые солдаты экспедиционного корпуса генерала Баратова из Месопотамии через Хамадан на Кавказ, чтобы сдаться там советской власти, пойти под знамена Деникина или остаться вместе с атаманом Шкуро, тоже воевавшим на персидском фронте. Все они дышат тем же воздухом, отдыхают в тени тех же деревьев, любуются теми же снеговыми, розоватыми на заре вершинами, что и я, они пишут, говорят, плачут, ругаются по-русски, как и я.

В густейшем мраке персидской ночи освещен лампой под зеленым абажуром маленький уголок; на плетеном столике в углу веранды стакан по-ирански крепкого чая и книга; утихает далекий и ровный гул засыпающего Тегерана; безумолчно журчит вода в арыке. Цепь времен смыкается.

Здесь, точно на этом месте, на заросшей плющом веранде в ночной тишине и прохладе сиживали мои предшественники и их друзья — дипломаты, военные, коммерсанты, разведчики, ученые, те, кто работал и воевал на самых далеких рубежах Отечества во имя его спокойствия и пользы. Случайность, что я существую именно сейчас, а не раньше или позже. Случайность, не имеющая значения, — важна принадлежность к «русским в Иране» или, как говорили мы раньше, в Персии.

Я знаю предшественников не так, как знает свой предмет беспристрастный исследователь, у которого все — год рождения, школьные отметки, круг родственников — подтверждено документами, ссылками на источники, авторитетными цитатами и свидетельствами современников. Для меня предшественники — это люди, которые делали то же дело, что и я, это коллеги, которые помогают работать, а иногда сбивают с толку неверным взглядом на то или иное событие, легковесным отношением к какому-то факту и т. п. Мы лишены возможности прямого общения. Ничего страшного — мы не общаемся и со многими современниками, занятыми теми же делами, что и мы, хотя знаем их заочно. Они тоже принадлежат к нашему сообществу, где главное — не временные барьеры, а причастность к общему делу.

Кажется, изложена моя мысль не вполне внятно, но едва ли стоит придираться к четкости формулировки. Надо почувствовать, что ты сам, твоя работа, жизнь — это всего лишь ничтожная часть огромного общего, не разделяемого на прошлое, настоящее и будущее. Частицами этого общего остаются и предшественники.

Нас в Иране становится все меньше и меньше. Исламская революция неумолимо и последовательно продолжает вытеснение представителей северного соседа, начавшееся при последних шахах. Закрыт русско-иранский банк, больница Красного Креста, лечившая тегеранскую бедноту, закрыто консульство в Реште и конторы Ингосстраха, не выдаются визы корреспондентам. Сокращается официальная советская колония, и еще быстрее уменьшается, исчезает некогда процветавшая в Тегеране русская эмиграция. Помню известную многим в Тегеране церковь св. Николая…

В ноябре 1979 года американское посольство было захвачено так называемыми «студентами-мусульманами». В ноябрьские и декабрьские дни 1979 года днем и ночью бушевали здесь толпы с криками: «Марг бар Картер», «Марг бар джасусан» («Смерть Картеру», «Смерть шпионам»). Схлынули толпы, утих шум, заложники вернулись в Америку — и открылся безопасный доступ в узкий переулок, выходящий к восточной стене «шпионского гнезда», переулок, где стоит церковь св. Николая с приютом для престарелых и русской библиотекой. Неожиданно возникают из-за поворота ее голубые купола-луковки с позолоченными крестами, как милое лицо земляка в чужой толпе. Церковь не лезет на глаза, но и не прячется от взора прохожего, она стоит скромно и достойно с дореволюционных (дореволюционных российских) времен, за ней неисчислимые множества когда-то живших единоверцев, она — кусочек не старой, а вечной России.

Церквушка выглядит трогательно и дружелюбно. Это сегодня. Было время, когда русская эмиграция и советское посольство находились в состоянии непримиримой и задиристой вражды. Плелись хитроумные интриги; дело, полагаю, не обходилось и без крови. Эмигрант — легкая добыча для разведок и подозрительный субъект для контрразведок, пушечное мясо тайных войн. Мы были подозрительны, имея на то самые веские и резонные основания. Холодная война против Советского Союза началась не в 1946 году. Тогда был изобретен лишь этот термин.

В начале шестидесятых годов приступили к строительству нового служебного здания посольства. Заключили контракт с местной фирмой и под строгим наблюдением советских консульских работников и строительных специалистов приступили к рытью котлована под фундамент. В ходе работ, а велись они на нашей территории, окруженной плотным забором, были обнаружены под землей захороненные останки нескольких человек. Дело уголовное, но его каким-то образом замяли, обошлись без официального расследования, хотя, судя по воспоминаниям очевидцев, было установлено, что захоронения производились в разное время и трупы пролежали в земле несколько десятков лет. Кем они были, эти люди, в каких делах замешаны, кто с ними расправился и за что? Все это покрыто, как говаривал один из шолоховских героев, «неизвестным мраком». Мне почему-то думается, что на клочке нашей земли в Тегеране нашли себе последний приют соотечественники. А может быть, все это и не так… Но кто же тогда мог быть тайно похоронен в посольском парке?