Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля - Агнета Плейель

Потому что ребенок и есть первобытное человеческое существо.

Засыпала я всегда с трудом. Ночью я жила по особому расписанию, в котором сну отводилось определенное время.

После бормотания молитвы я обычно грезила наяву. Видения настигали меня внезапно, хотя и повторялись всегда в одно и то же время. Каждое из них имело определенную тему и, что неудивительно, мощный эротический подтекст, действие которого я чувствую до сих пор. Так продолжалось много лет подряд.

Однажды мне привиделась отвратительная старая крыса, которая жила в дедушкиной лодке и иногда просовывала голову через отверстие в корме. В моем сне наяву крыса была одета, как пожилая женщина, и сидела на стуле, широко расставив задние лапы. Мы о чем-то беседовали, как вдруг крыса встала и помочилась на пол. В этот момент я испытала невообразимое счастье. В глазах у меня засверкали искры, закружилась голова, и по телу пробежала приятная теплая волна.

Бесстыдство крысы привело меня в восторг, однако не менее сладостными были моменты ожидания того, что должно случиться.

Я могу вспомнить множество подобных фантазий. Например, крохотную голую куклу, которая отправляла естественную потребность, сидя перед зеркалом в моей ладони. Или странного вида машину, в которой я разъезжала по улицам большого города, собирая в нем всех бездомных женщин, каждую из которых предстояло одеть и вымыть. Все мои подопечные были взрослыми. Я не отличалась от них ростом, хотя и имела тело маленького ребенка.

Мне предстояло подчинить себе женскую природу, в том числе, насколько я понимаю, и собственную. Фантазии строились из материала моего жизненного опыта, поэтому они не претендовали на особую изобретательность и, возможно, кому-то могут показаться смешными. Однако в остальном они ничем не отличались от великих мифов, представляющих устройство мироздания. Их темы – женщина, мать, природа.

В момент рождения ребенка между ним и матерью начинается борьба за власть. Женщина – существо могущественное, потому что она дает жизнь. И ребенку предстоит ее перехитрить, обмануть природу.

Он должен проникнуть в заколдованную пещеру, обвести вокруг пальца стражу и овладеть магическими знаками, дающими женщине такую силу, подчинить себе ее темное царство.

Но что, если тебе самой предстоит стать женщиной?

Овладей собой.

Си сильнее меня. Это она была белым небесным телом, чей острый луч вошел в мою щеку. А потом я видела ее в окне, на котором забыли опустить жалюзи. Поэтому луна жила, а я лежала в постели мертвая. Я превратилась в бездушный механизм, чтобы уйти из-под ее власти. Но тем самым я отдала в ее распоряжение свое тело. Что же мне оставалось делать? Все мое взросление вылилось в попытку решения этой задачи.

Уже после возвращения из США, лет в восемь-девять, меня посетило еще одно видение. В нем я жила в пригороде, в высотном доме, на чердаке которого прятала ребенка. Это была девочка, и она целиком зависела от меня. Я приносила ей остатки еды с нашего стола и какую-то одежду.

В этом образе нет эротического подтекста, который, вероятно, был сублимацией пробуждавшегося во мне материнского инстинкта. Во всем этом нет ничего необычного, все девочки видят подобные сны. Что же они значат?

В семье я чувствовала себя самой слабой и беззащитной, и с годами это ощущение только крепло. Я видела себя безвольной марионеткой, так я научилась себя презирать.

Так я прониклась любовью и страхом к двум самым могущественным женщинам в моей жизни – бабушке и Си.

Как же мне было не бояться Си! Ее большого сильного тела, ее глаз, похожих на два черных колодца.

Однажды я нашла в себе смелость заглянуть ей в глаза. В глубине каждого мерцало по солнцу. Спустя некоторое время я разглядела в их лучах по маленькому черному силуэту. Это была я.

Глаза. Непроницаемые для света колодцы, зеркала. Мерцающий в их глубине воздух горяч и одновременно свеж, и тишина там стоит особенная. Не сомневаюсь, что под черной поверхностью глаз Си дремал вулкан.

Но вот вода устремляется вверх и хлещет через край. В глазах Си пенятся волны, вздымаются и бьются о черное грозовое небо. Вода проникает мне в рот, наполняет мои глазницы. Я отчаянно цепляюсь за какой-то плавучий предмет. К моему удивлению, мне удается удержаться на поверхности, хотя мир вокруг превратился в сплошное бушующее море.

Неужели в этих крохотных озерцах таилась такая сила?

Нет, вода хлынула извне. Будто разом прорвало все стены во Вселенной. Ни одна не смогла устоять – беззвучно рухнула, обратившись в руины, и была сметена. Потому что внутри Си дремлют все те же природные стихии.

Она и сама беспомощно барахтается в бушующих волнах, старается за что-нибудь ухватиться, тянет руку к кроне дерева, уносимого стремительным потоком, пытается кричать. Она сама не понимает силы, которая живет в ней.

Напрасно Си старается ее укротить. Иногда она выплескивает ее наружу в музыке. Си садится за фортепиано и играет по несколько часов подряд. В это время ей нельзя мешать.

Или она мучается над чистым листом бумаги, грызя ручку. Над ее головой извиваются струйки сигаретного дыма. Си не укротить океан, не заставить его журчать, как ручеек, или шептать под ветром, как горное озеро.

И тогда приходит черед депрессии, тревоге, отчаянию. Си не может найти своим чувствам ни названия, ни объяснения. В такие периоды ее утомляет ведение хозяйства, и глаза застилает белый туман усталости. Откуда это? Все кончается тем, что они с папой закрываются в комнате. Что они там делают такого, чего мы не должны видеть?

Я сижу на стуле в темной прихожей. Что с мамой? Из стенных часов выскакивает обеспокоенная кукушка, дверца хлопает.

Мир не имеет ни стен, ни крыши.

Как и я, Си боится темноты, однако в отличие от меня ее запирали в шкафу. Бабушка с дедушкой? Да, бабушка с дедушкой. Спицы чуть слышно звенят, она рассказывает. Свитера, которые вяжет Си, через некоторое время сильно растягиваются, потому что она делает слишком свободные петли. На улице зима, на континенте война. Я сижу рядом с Си на кровати.

– А что ты делала в шкафу?

– Стучала ногой в дверцу и кричала.

– Как ты могла кричать так долго?

– Я и не кричала долго, я сорвала голос. Слышишь, какой он у меня теперь безобразный?

Я киваю, хотя это неправда.

Потеряв голос, Си засела за пианино.

Она играла всю свою молодость.

Си поступила в музыкальную академию – могу представить себе, как этим гордился Абель. Но потом ее настигла болезнь, полиомиелит. Когда Абелю сообщили диагноз, он находился в Эльмхольсвике, в старом доме, который потом сгорел. Несколько дней он неподвижно сидел в кресле как громом пораженный и за все это время не произнес ни слова.

Но Си волновала только музыка. Она рассказывала, как отчаянно мяла и заламывала руки, лежа на больничной койке. Ее парализовало, мышцы груди стали нечувствительны. Но руки по-прежнему жили! Си молила Господа их сохранить. И Господь ее услышал. Болезнь стала покидать тело Си. Она опускалась все ниже, пока не дошла до левой ноги. Там она и осталась навсегда. Си охромела.

После больницы Си не могла ходить. Сокурсницы из академии носили ее вверх по лестнице на руках и сажали за инструмент. Си больше не танцевала и не бегала, как другие девушки. Зато она играла.

Я никогда не думала о маме как о хромой, потому что она не имела привычки ныть по этому поводу. Она жаловалась на что угодно: на отсутствие таланта к музыке, неспособность писать, как она хочет, невозможность справиться с собой – но только не на это.

С возрастом я стала ее избегать, прежде всего – дремлющей в ней силы, которая маскировалась под беспомощность и прорывалась наружу бесконечными жалобами на собственную никчемность. Все это было для меня слишком опасно. Сила, которую не смогла обуздать даже Си, меня и вовсе грозила стереть в порошок.

В конце концов она оставила музыку и вышла замуж за хорошего человека – моего отца, которого ее игра никогда особенно не интересовала.

Иногда мне кажется, что безжалостный тиран, который жил внутри Си, – не кто иной, как Великий обезьяний бог. Да, она играла, она делала успехи, однако потом все бросила и стала домохозяйкой, матерью и домашней учительницей музыки своим дочерям.

Тогда она начала писать, потому что нуждалась в самовыражении. Си была талантлива, очень талантлива, однако создавалось впечатление, что она постоянно выполняет чьи-то приказы. Кто-то словно диктовал ей слова, повелевал взять тот или иной тон. И Си подчинялась, потому что и сама хотела того же.

Однако иногда обезьяний бог корчил губы в презрительной усмешке и шептал Си на ушко, что она ни на что не годится. И Си опускала руки. Радость ее улетучивалась, а глаза застилала белая дымка. Она становилась беспокойной и сама не понимала отчего.

Кто же он был, ее могущественный хозяин? Кто волок ее по жизни на веревке? Иногда в облике обезьяньего бога сквозили черты Абеля. Как?! Абеля, моего доброго деда? Того, кто излучал только любовь, чьи пальцы с таким трепетом прикасались к кисточкам?