Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия - Игорь Фроянов

В Повести временных лет по Лаврентьевскому списку читаем: «Се же Олег… устави дани словеном, кривичем и мери, и (устави) варягом дань даяти от Новагорода гривен 300 на лето, мира деля, еже до смерти Ярославле даяше варягом».{30} Идентичный текст заключен в Повести временных лет, дошедший в составе Ипатьевской летописи: «И устави дани Словеном и Кривичем и Мерям, и устави Варягом дань даяти от Новагорода 300 гривен на лето мира деля, еже до смерти Ярославля даяше Варягом».{31} Любопытное разночтение имеем в Новгородской Первой летописи младшего извода, где вместо Олега действующим лицом выступает «храбрый и мудрый» Игорь, а сообщение о дани выглядит следующим образом: «И дани устави Словеном и Варягом даяти, и Кривичем и Мерям дань даяти Варягом, а от Новагорода 300 гривен на лето мира деля, еже не дають».{32} В поздних летописях начались осмысления древних известий. Например, Никоновский свод представляет дело так: «Сий же Олег… дани устави по всей Русстей земле; Словеном и Кривичам и Меряном дань даяти Варягом, от Новагорода триста гривен на летом мира деля, еже и ныне дают».{33} Конечно, не все поздние летописцы отходили от старых записей: Воскресенская летопись дает близкое к Лаврентьевской и Ипатьевской летописям чтение: «И дани устави Словеном, и Кривичем, и Мерям, дань даяти Варягом с Новагорода 300 гривен на лето, мира деля, еже и даваше Варягом и до смерти Ярославли…»{34} В чем же смысл летописных свидетельств? Прежде чем ответить на этот вопрос, вспомним сначала о том, что говорили историки по данному поводу.

В. Н. Татищев в духе поздних летописных сводчиков писал: «Сей же Олег нача городы ставити по всей земли Рустей и устави дани словеном, и кривичам, и мерям, и устави варягом, иж под рукою его, дань даяти от Новагорода по триста гривен на лето, мира деля, еже и до смерти Ярославли даяша я варягом».{35}

У Н. М. Карамзина князь Олег ведет себя как настоящий монарх, управляющий «обширными владениями Российскими». Он «поручил дальные области вельможам; велел строить города, или неподвижные станы для войска, коему надлежало быть грозою и внешних неприятелей, и внутренних мятежников; уставил также налоги общие. Славяне, Кривичи и другие народы должны были платить дань Варягам, служившим в России: Новгород давал им ежегодно 300 гривен тогдашнею ходячею монетою Российскою».{36} Платежи, которыми распорядился Олег, делились, как видим, на два разряда: на общие государственные налоги и дань, предназначенную для варягов, находящихся на службе у князя.

Характеризуя деятельность Олега в Киеве, С. М. Соловьев отмечал, что первым его делом «было построение городов, острожков, сколько для утверждения своей власти в новых областях, столько же и для защиты со стороны степей. Потом нужно было определить отношение к старым областям, к племенам, жившим на северном конце водного пути, что было необходимо вследствие нового поселения на юге; главная форма, в которой выражались отношения этих племен к князю, была дань, и вот Олег установил дани славянам (ильменским), кривичам и мери; новгородцы были особо обязаны платить ежегодно 300 гривен для содержания наемной дружины из варягов, которые делжны были защищать северные владения».{37}

В несколько ином ракурсе подает события И. Д. Беляев. Олег ушел из Новгорода, согласно И. Д. Беляеву, «тяготясь своим положением». Заняв Киев, он «остался там жить, и таким образом сделался самостоятельным князем, нисколько не зависимым от Новгородского веча». Новгородцам ничего не оставалось, как выбирать одно из двух: «или искать нового князя, который бы согласился жить в Новгороде, на тех условиях, которые ему предложит вече, или вступить в новый договор с Олегом». Новгородцы предпочли последнее, вступив в новый договор с князем, по которому тот «согласился посылать к Новгородцам своих посадников или наместников для суда и управы, а Новгородцы обязались платить с своей земли условленную по взаимному согласию дань, и сверх того ежегодно высылать по 300 гривен Варягам Олеговым за свободную торговлю по Днепру. Сии новые условия восстановили разорванную было связь Новгорода с князем и существовали неизменными в продолжение 88 лет».{38}

Итак, крупнейшие дореволюционные историки, анализируя летописный рассказ о действиях Олега, предпринятых им после захвата Киева, сходились на том, что дань, наложенная князем на словен и другие северные племена, имела два адресата: самого Олега и служивших ему варягов.{39}

Олегова дань занимала и советских историков. И. М. Троцкий, рассмотрев соответствующий отрывок Новгородской Первой летописи младшего извода, содержащей, как стало ясно после разысканий А. А. Шахматова, более древние тексты, чем Повесть временных лет, пришел к выводу, что единственно осмысленным чтением является «…и дань устави словеном и варягом даяти», при котором дательный падеж оказывается зависящим от «даяти». По И. М. Троцкому, именно «варягом» зависит «от даяти». В этих варягах автор увидел княжескую дружину, что, в свою очередь, заставило его принять и другую гипотезу: «…прочитав о дани варягам, установленной в Киеве, и разумея, по обычаю новгородских летописей, под варягами именно норманнов, летописец прибавил еще запись о новгородской дани им, и в таком виде статья и попала в Начальный свод».{40} Наблюдения И. М. Троцкого не получили признания в советской историографии, оставшись в стороне от развития исторической науки, в которой утвердился более широкий взгляд на произошедшие с приходом Олега в Киев события.

С точки зрения государственной политики смотрел на даннические «установления» Олега Б. Д. Греков: «Олег „нача городы ставити”, т. е. укреплять новые свои владения и упорядочивать отношения с входившими в состав государства народами, „и устави дани словенам, кривичем и мери и устави варягам дань даяти от Новгорода гривен 300 на лето мира деля”. Дань платят покоренные народы своим победителям. Таково первоначальное значение этого термина. Но с какого-то времени этим термином начинает обозначаться не только военная контрибуция, но и подать, систематически взимаемая и определяющая гражданское положение ее плательщиков по отношению к государству. Заметим, что ни один из упомянутых „Повестью” народов не был завоеван Олегом: ни словене, ни кривичи, ни меря. Необходимо в связи с этим отметить также и технический термин, примененный автором „Повести”, в данном случае „устави” (а не „возложи”, как это тут же говорится о покоренных народах). Это значит, что Олег в данном случае действует не как военная власть, а как правитель государства, определяя повинности своих подданных».{41}

В. В. Мавродин высоко оценил эти терминологические наблюдения Б. Д. Грекова. Об Олеге он пишет примерно то же, что и Б. Д. Греков: «Став киевским князем, он „нача городы ставити”, укрепляя этим свою власть и создавая себе опорные пункты для того, чтобы „княжить и володети”, собирать дань, судить, управлять, „поймать” воинов для своих дружин и „боронить” рубежи Руси от „ворогов”. Что же касается „Славии”, Новгорода, переставших быть землей и резиденцией Олега, то он „устави дани Словеном, Кривичем и Мери и устави варягом дань даяти от Новагорода гривен 300 на лето, мира деля…”»{42} По словам В. В. Мавродина, князь Олег и на северо-западе и на северо-востоке «действует не как завоеватель, а как государственный деятель, определяющий повинности и обязанности своих подданных».{43}

По мнению А. Н. Насонова, обосновавшиеся в Киеве Олег и Игорь «стали брать дань с северных племен».{44}

Активизацию «консолидационных процессов» в период княжения Олега в Киеве наблюдает П. П. Толочко: «Власть Киева распространилась не только на полян, древлян и северян, но и новгородских словен, кривичей, радимичей, хорватов, уличей, на неславянские племена чудь и мерю».{45}

Полагаем, что на этом можно прервать историографический экскурс, поскольку, как нам думается, и на основе изложенного материала становится ясной генеральная линия трактовки историками летописных статей о данях, установленных Олегом после захвата власти в Киеве. Для нашего исследования отношений Новгорода с Киевом в княжение Олега важно подчеркнуть единство ученых в мнении о словенах, кривичах и мери как племенах, обязанных платить дань. Но единодушие — не бесспорный показатель истины в науке. Оно порой создает видимость достоверности научной идеи. Что же мы имеем в действительности?

В свое время В. А. Пархоменко недоумевал по поводу того, что Олег, «пришедший из Новгорода в Киев и победивший здесь, заставляет Новгород же платить дань Киеву».{46} В этом он увидел несообразность и противоречивость летописной записи о приходе Олега в Киев, которые, наряду с другими несуразностями, заронили в нем сомнение относительно достоверности известий летописца об Олеге вообще. Но летописец тут оказался без вины виноватым, поскольку был прочитан неверно.