За лесными шеломами - Юрий Григорьевич Качаев

— Эх, боярин, — сказал Кузьма Ратишич, — хоть ты и Долгий, да век-то твой короток, — и отъехал прочь.

С Добрыни содрали доспехи и бросили тело под кустом: пускай звери рассудят, намного ли вкуснее чёрной косточки холёная вельможная плоть.

В угон побежавшим ростовцам Всеволод пустил конницу, и его всадники повязали почти всех знатных людей, виновников междоусобия. Уйти удалось лишь князю Мстиславу с немногочисленной сторо́жей.

Отправив пленных и раненых во Владимир, великий князь велел с честью похоронить убитых и на другой день пошёл к Ростову, где укрылся мятежный племянник. По дороге войско зорило неприятельские сёла и забирало скот. Посланные в Ростов лазутчики узнали, что Мстислава там уже нет, и тогда Всеволод повернул назад. На то была веская причина: в любой час князь Глеб мог прийти с мечом на Владимир, оставшийся без защиты. Но, как видно, рязанский владетель не очень торопился помочь своему шурину.

Лето прошло спокойно. Из Новгорода от Мирошки Нездилича прибыл гонец с отрадной для великого князя вестью: посадские и торговые люди не приняли у себя Мстислава и вместе с сыном выслали вон, сказав: «Ты у нас не спрашивал совета, когда ушёл на зов ростовцев и затеял войну с дядею. Теперь же бог оправдал Всеволода, и мы с ним ссоры не ищем».

Ещё Мирошка намекал в письме, дескать, не худо бы Всеволоду Юрьевичу дать новгородцам князя из своих рук.

«Справедливо было бы вернуть им Юрия, — раздумывал Всеволод. — Справедливо, но разумно ли?»

Когда он спросил об этом отца Ивана, священник ответил :

— Пускай едет, ежели у него две головы.

— Ты думаешь, новгородцы посмеют убить его?

— Открыто не убьют. Да ведь помереть можно и на боярском пиру, как было с твоим отцом[37].

Всеволод кивнул. Его совесть искала лазейку и нашла: посылать Юрия в Новгород нельзя, стало быть, лучше держать пока при себе для его же безопасности.

Но Юрий Андреевич, будто подглядев мысли Всеволода, сам вскоре пришёл к нему и заговорил с нескрываемой обидой:

— Скажи мне начистоту, князь, я союзник твой или докучливый гость? Почему ты не взял мою дружину под Липицы? Почему сейчас сторонишься меня и скрываешь свои замыслы? Я живу словно узник или, того хуже, как слепое орудие, которое ты волен использовать, но волен и выбросить вон. Ведь я не раб...

— Ты не раб, — тихо сказал Всеволод. — Ты князь и живи так, как тебе хочется.

Юрий усмехнулся:

— Вот это честнее. Ну что ж, прощай, князь Дмитрий.

— Я не гоню тебя.

— Но и не удерживаешь? Как говорится, вольному воля?

— И не удерживаю, — по-прежнему тихо ответил Всеволод.

На пороге Юрий обернулся.

— К Глебу я не перебегу, — сказал он. — Можешь быть спокоен.

Всеволод промолчал. На сердце давила душная, каменная тоска. Весь вечер князь бесцельно бродил по терему.

«Я иду правым путём, — твердил он про себя. — Залесской Руси нужен один князь, один государь, иначе крамолы не избыть. И от поганых покоя не будет. Примером тому Киев».

Князем киевлян недавно стал Святослав Всеволодович. Не чувствуя себя достаточно сильным, чтобы справиться с князьями смоленскими, он нанял половцев, и те накинулись на порубежные волости, словно саранча. Мономашичи предпочли отказаться от древней столицы, чем тешить степняков междоусобицей. Но никто не смог бы сейчас сказать, как долго простоит мир в Киевской Руси.

«Нет, — решил Всеволод, — не князей — землю жалеть надо».

Пройдя на женскую половину терема, он постучался в покои жены. Мария была не одна — у неё сидела Феврония в чёрных вдовьих одеждах.

«О Мише говорили», — понял Всеволод, взглянув на печальные лица женщин.

— Как дочка? — спросил он, присаживаясь.

Мария улыбнулась:

— Сейчас принесут, поглядишь. — Она позвонила в колоколец и сказала вошедшей мамке: — Принеси княжну. Она не спит?

— Нет, государыня. Недавно отпочивала, а теперь играет — пузыри пускает.

Девочку внесли вместе с зыбкой. Княжна весело таращила глаза, гукала и сучила ножонками. Всеволод поцеловал её в мягкое, пушистое темя и состроил «козу рогатую».

— Не понимает ещё, — вздохнул он.

— И-и, князь-батюшка, — вмешалась мамка. — Эти голуби, когда надо, понятливые. Попробуй-ка пелёнку не смени вовремя — сердится, а уж глядит таково строго, будто вот-вот отругает.

Когда мамка унесла девочку, Мария осторожно сказала:

— Юрий Андреич заходил... проститься. Ты обидел его?

Всеволод пожал плечами.

— Он говорил, будто едет на службу к булгарскому царю, и поминал какие-то земли за Волгой.

— Пустое, — раздражённо сказал Всеволод. — Забреду подальше, зачерпну поглубже, ан снова беда: всё та же вода. Князь Юрий не может одного уразуметь: государство — не рай готовый, а в муках и трудах возведённая крепость. Не умел держать в узде новгородцев — пусть пеняет на себя и не ищет виноватых!

Мария с Февронией притихли, не понимая, почему так разгневался князь. Между тем Всеволод искал оправдания себе, своей неблагодарности. Он вдруг подумал о том, что ведь и ему с Михаилом помогал вернуть наследный удел князь Святослав. Пускай эта помощь была невелика — всего пять тысяч мечей, но ведь дело-то не в числе воинов, а в открытой поддержке целого княжества...

Всеволод ушёл от жены в дурном расположении духа. Но неприятности в этот вечер ещё не кончились. Не успел князь поужинать, как в трапезную торопливо вошёл Кузьма Ратишич.

— Беда, государь, — сказал он. — Глеб Рязанский спалил Москву.

— Вот она, боярская совесть и честь! — Всеволод ударил кулаком по столу так, что подпрыгнула посуда. — А игумен-то Арсений, велеречивый святоша, с кутьёй съел свою клятву? Пел нам: «Я духовник князя, князь войны не хочет!..» Зови гонца!

У вошедшего воина был такой вид, словно он только что вырвался из сечи: шлем помят, изрубленная кольчуга висит лохмотьями и глаза дикие.

— Великий князь! — воскликнул он. — По велению воеводы повестую тебе: «Москва и все слободы обращены рязанцами в пепел, люди побиты. Богом заклинаю, покарай злодеев».

— Где сам воевода?

— Умер на моих руках. Половецкой стрелой его убило. Вынес я его из огня, да поздно.

— Стало быть, Глеб привёл половцев?

— Привёл, государь. Правда, немного — видно, главные толпы ещё не подоспели.

— Ступай, — сказал Всеволод. — Да выпей хорошенько, иначе не уснёшь.