Трехгрошовый роман - Бертольд Брехт

Мэкхит незаметно для себя разгорячился. То, о чем он говорил, было самым уязвимым в его организации. Его продавцы были недостаточно приветливы. Он постоянно контролировал их через своих «закупщиков» и штрафовал владельцев лавок, не проявивших достаточной приветливости. Но это помогало редко. Крупные предприятия были в лучшем положении. Служащие должны чувствовать над собой плетку, тогда они улыбаются. Когда покупатель слишком долго выбирал товар, мелкие торговцы некстати вспоминали о невнесенной плате за помещение. Когда же он уходил из лавки, ничего не купив, они делали такое лицо, словно весь мир рушился над их головой. А покупателю, разумеется, вовсе не хотелось нести ответственность за все несчастья продавца. Когда ему давали понять, что он нанес своему ближнему смертельный удар тем, что ничего у него не купил, он сердился. Надо научиться улыбаться со смертью в душе. «Я вас научу делать веселое лицо, хотя бы мне для этой учебы пришлось выпустить на вас скорпионов», – подумал Мэкхит и большим носовым платком вытер пот со лба.

Не без юмора он продолжал говорить.

Он перечислял ряд способов возбуждения слабых и неразвитых инстинктов публики. Взять хотя бы беспорядочное расположение товаров – оно способно творить чудеса. Покупатель имеет возможность делать открытия. Он высматривает вещи, которые могли бы ему пригодиться. Через некоторое время его зрение невероятно обостряется. В поисках одного он находит другое. Под грудой материи его соколиный глаз вдруг, весьма кстати, находит мыло. Оно не имеет ничего общего с материей на передники, но разве оно от этого не менее пригодно? Нет! Он тотчас же берет на всякий случай мыло. Он не знает – может быть, оно ему когда-нибудь пригодится. Когда он дошел до этого, он уже покупатель.

Решающую роль играют, разумеется, цены. Если они очень уж отличаются друг от друга, они утомляют покупателя. Он начинает считать. А это ни в коем случае недопустимо. Мэкхит стремится создать всего несколько категорий цен. Ничто так не опьяняет покупателя и не поднимает его веру в себя, как вид огромного количества вещей, которые он может купить за одну и ту же сумму. Как, этот большой садовый шезлонг стоит так дешево? А этот сложный бритвенный прибор не дороже?

Однако цены следует разбивать по шкалам чрезвычайно осторожно. Публика пугается не столько крупных сумм, сколько крупных чисел. Два шиллинга кажутся подчас слишком дорогой ценой женщине, которая охотно заплатит один шиллинг одиннадцать с половиной пенсов.

Миллер с любопытством разглядывал его своими бархатными глазами. Мэкхит воодушевился и разъяснил Миллеру основной принцип «дешевых лавок»: небольшой ассортимент и не больше трех-четырех цен. Это ничего, что некоторые товары публика сама принуждена будет комбинировать. Так, например, можно продавать садовые шезлонги, состоящие из складного стула, скамеечки для ног и зонта, по частям; они, правда, обойдутся несколько дороже указанной в прейскуранте твердой цены, но зато не выйдут за пределы трех основных цен.

Совсем маленькие лавки-мастерские, производящие обувь, белье или табачные изделия, будут работать на прежних началах и лишь пользоваться кредитом. Но те что побольше, он намерен набить товарами до отказа. Единая цена – вот та его основная идея, которой суждено завоевать Лондон. Он думают начать пропаганду с рекламной недели.

Миллер сделал знак своей жене.

Госпожа Миллер скромно поднялась и вышла из комнаты. Миллер задумчиво покачал седой головой и, как бы подыскивая слова, поглядел на своего собеседника.

– А как относится старик Пичем к вашему браку? – спросил он, помедлив.

– Примирился?

– У него не каменное сердце, – ответил Мэкхит.

– Ах, так? – сказал Миллер удивленно.

Мэкхит отхлебнул из чашки. Некоторое время они молчали. С улицы доносился крик детей: они ссорились из-за чего-то.

Миллер мягко продолжал:

– Тогда все очень просто. Вы, конечно, понимаете, что мы охотно привлекли бы вашего тестя. Главным образом – в угоду общественному мнению, для того, чтобы нас не спрашивали: а почему же его собственный тесть не участвует в деле? В конце концов он ведь должен больше, чем кто-либо другой, сочувствовать вашим идеям, поскольку он связан с вами узами родства. Приведите к нам господина Пичема, и в десять минут, все будет кончено, Мэкхит.

– А если, – неожиданно резко спросил Мэкхит, – мне не пристало просить моего тестя об одолжении?

– Не волнуйтесь, Мэкхит. Нет никаких оснований волноваться. Вы должны понять, что мы обязаны быть осторожными. Банк принадлежит не нам, а крошке Ток, кстати сказать, очаровательнейшей малютке. Вы владелец лавок, но, в сущности, нас в гораздо большей степени интересует ваша идея, Мэкхит; лавки – дело второстепенное, тем более что они мало чем замечательны, не правда ли? Основной пункт во всем деле – это ваша блестящая идея: единая цена, рекламная неделя и поощрение самостоятельности мелких владельцев.

Мэкхит довольно быстро откланялся. Он прошел часть пути пешком. Было уже темно. Он размахивал своей толстой палкой и сбивал ею ветки тисовой изгороди, обрамлявшей палисадники. Он был очень недоволен.

За день до этого Полли вышла после обеда погулять j с ним по парку. Через два часа она ушла «домой». Он не осмелился удерживать ее.

Чего ради он вообще женился?

На следующий день он имел в банке еще одно собеседование с Миллером и Хоторном. Ничего, однако, не изменилось. Был только установлен окончательный срок.

Мэкхит изо всех сил старался убедить стариков в доброкачественности своих идей. Он чрезвычайно образно обрисовал их воздействие на конкурентов.

Они выслушали его благожелательно и с большим вниманием, а потом сказали, что все это покамест еще музыка будущего. Пусть он вовлечет в дело своего тестя, и тогда они поладят.

Покуда тянулись эти мучительные переговоры, Мэкхит никак не мог отделаться от впечатления, что вечер, проведенный им у Миллера, только повредил ему. По всей вероятности, его идеи показались этим старомодным господам чересчур прогрессивными. Он вновь разозлился, вспомнив дурацкую историю про Ротшильда.

На весьма естественную мысль о том, что старинный, безукоризненно честный Национальный банк мог отказаться от деловой связи с ним из-за его темного происхождения, соответствовавшего не менее темному происхождению его товаров, его навела Фанни Крайслер, да и то значительно позднее.

К обусловленному сроку Мэкхит, разумеется, не мог сообщить ничего нового. Он вынужден был признаться, что ему не удалось «договориться» с господином Пичемом. Миллер и Хоторн тотчас же скорчили крайне озабоченные мины. Они не выставили его за дверь, но неожиданно задали ему в лоб несколько неделикатных вопросов.

Они и вправду были разочарованы. Они уже примирились с его новшествами и, в сущности, горели желанием погрузить свои ветхие сети в неведомые воды.

Спустя несколько недель Мэкхит узнал, что они ведут переговоры с лавками Крестона.

Это было более чем огорчительно. Именно торговая сеть Крестона была тем достойным соперничества образцом, который витал перед духовным взором Мэкхита, – большие, солидные, хорошо расположенные лавки с богатым выбором товаров. Он рассчитывал поставить их на колени при помощи своих идей. Вместо этого он узнал, что концерн Крестона в связи с притоком капитала идет на целый ряд новшеств. Он объявил большую рекламную неделю со всевозможными сюрпризами для публики. Тут, совершенно очевидно, имел место наглый плагиат его идей – плагиат, какого Мэкхит никак не ожидал от обоих старцев и который глубоко возмутил его.

– Что? – бушевал он в разговоре с Фанни. – Меня хотят обмануть? Я делаю все, чтобы стать солидным, я отковываюсь от насилия, я рабски или, во всяком случае, довольно точно придерживаюсь законов, я скрываю свое происхождение, надеваю стоячий воротничок, снимаю квартиру в пять комнат, заключаю добропорядочный, буржуазный брак по расчету, – и только я вступаю в высшие сферы, как меня обкрадывают! И это считается более нравственным, чем то, что я до сих пор делал. Это гораздо безнравственней! Мы, обыкновенные преступники, не можем тягаться с этими людьми, Фанни. В каких-нибудь сорок восемь часов они отнимают у нас не только всю нашу добычу, собранную в поте лица, но и наш дом и наши сапоги и при этом не нарушают ни одного закона и, по всей вероятности, еще наслаждаются сознанием исполненного долга.

Он был до глубины души потрясен обманом, жертвой которого стал, и усомнился в своих способностях. Полдня колесил он по Лондону в конном омнибусе, погруженный в мрачные размышления. Суетня входивших и выходивших пассажиров вернула ему спокойствие, а смена кварталов, смена нищеты и великолепия оживила его. Однако мысль о том, что недостаток образования подвел его, позволив какому-то незначительному банку и концерну Крестона обвести его вокруг пальца, по-прежнему угнетала Мэкхита. С большим трудом восстановил он обычное душевное равновесие.