Аквариумная любовь - Анна-Леена Хяркёнен

Йоуни дотрагивается до меня и начинает осторожно гладить. Что за день сегодня? Сколько времени прошло? Не знаю. Окно приоткрыто, на улице беспечно щебечут птицы. В комнате стоит запах опаленного августа.

Мне вдруг становится несказанно хорошо. Впервые за долгое время я вздрагиваю от прикосновения, и все мое нутро наполняется сладкой влагой.

Я не спешу отвечать на ласку. В кои-то веки я не думаю: нужно продлить это чувство, прежде чем оно исчезнет, нужно срочно что-то предпринять.

Я лежу без движения. Просто слушаю легкие волны внутри себя. Йоуни выводит на моей коже странные фигуры, по всему телу, крест-накрест, касается меня губами и языком, погружает свое лицо в мою грудь и так замирает.

— Ты пахнешь, как ангел, — говорит он.

Тишина. Йоуни не двигается, только печально поглаживает пальцем ямочку на моей шее.

— Сара.

— Что?

— Я тут думал…

— О чем?

— Обо всем.

Я жду, затаив дыхание.

— Я подумал, а что, если тебе попробовать с кем-нибудь еще? Может, это что-нибудь изменит? Не может же так продолжаться вечно.

— О чем ты говоришь?

Я остолбенело смотрю на него. Он отводит взгляд.

— Я хочу, чтобы ты переспала с кем-нибудь другим, а потом рассказала мне. Можешь не рассказывать, кто это был, расскажешь только то, что сама захочешь.

— Йоуни…

Я обнимаю его.

— Но я так не могу!

— Почему?

Он тяжело вздыхает и садится на кровати.

— Должна же ты в конце концов разобраться, чего ты хочешь и с кем… Сколько можно мучиться? Я, конечно, от этого не в восторге, но что я могу поделать? Может, тогда все встанет на свои места. Я просто не знаю, чем все это может кончиться.

— Это может кончиться чем угодно. Например, тем, что ты меня бросишь.

— Не брошу. Я ведь сам тебе это предлагаю. Разве что ты полюбишь другого. А может, оно и к лучшему…

— Нет! Я никогда не смогу полюбить другого!

Он смотрит на меня ласково, как никогда прежде.

— Откуда ты знаешь?

Мне нечего на это ответить. Я не знаю, что и думать, но в глубине души все же испытываю облегчение. Йоуни прав, надо что-то менять. И вдруг я ясно понимаю — вот он, выход. Все можно, все дозволено… Я найду себя, я разорву этот чертовый замкнутый круг, но — что станет с нами? Это ли не первый шаг к концу наших отношений? А может, он хочет проверить, достаточно ли сильно я его люблю? Что мне на это ответить, как мне поступить?

— Неужели ты думаешь, что я могу вот так, ни с того ни с сего, пойти и переспать с другим?

— Почему бы и нет? Давай разойдемся на какое-то время. Я тоже при желании смогу переспать с кем-нибудь. Хотя это маловероятно.

Я пытаюсь придумать какой-нибудь разумный ответ, но в голову ничего не лезет.

— Ну хорошо, — тупо соглашаюсь я.

Он кивает. По его лицу сложно понять, о чем он думает.

Он уходит в другую комнату и возвращается обратно с тазом, полным горячей воды. В тазу плавают губка и мыло.

Ни слова не говоря, он опускает мои ноги в таз и начинает натирать их губкой. Он трижды намыливает мне ноги, медленно и старательно, а потом ополаскивает их. Я думаю: он готовит меня другому мужчине.

Он вытирает мне ноги и целует пальцы. Затем укладывает на подушку и укрывает одеялом.

— Ты очень красивая, — говорит он, печально улыбаясь.

Я засыпаю. Ночью я просыпаюсь, но его рядом нет. На кухне горит свет. Я встаю. На полу стоит таз, в холодной мыльной воде плавает губка. На дне плавает крохотный обмылок.

Я прокрадываюсь на цыпочках к кухне. Заглядываю внутрь. Йоуни сидит за столом, зажав в руке бутылку виски. Я тихо подхожу к нему.

Он отрывает взгляд от стола и смотрит на меня. Покрасневшие глаза, серьезная улыбка.

— Как дела? — спрашивает он со смешком.

— Йоуни, — говорю я, и мой голос ломается на середине слова. — Что с нами происходит?

Он хватает меня за руку и сильно сжимает ее.

— Ничего с нами не происходит…

Он качает мою руку взад-вперед, а я смотрю на его большую ладонь, которая кажется просто огромной по сравнению с моими птичьими косточками. И вдруг мне кажется, что его рука похожа на труп ящерицы, жилистый и склизкий, а пальцы — словно десять подрагивающих хвостов.

24

У меня родился крошечный ребенок, не больше мизинца. Его забирают сразу после родов и не приносят, как я ни умоляю. В конце концов я иду в столовую и кричу, что хочу видеть моего малыша. Мне подают тарелку с салатом.

— Какого черта, — ору я. — Где мой ребенок?

— Здесь, — отвечают головы в колпаках и заливаются громким смехом.

Я приподнимаю вилкой лист салата. Под ним лежит маленький съежившийся зародыш.

Я просыпаюсь и понимаю, что лежу в постели одна.

На кухне капает вода из крана. Жалюзи опущены, и сквозь них на пол падают тонкие полоски света.

Я принимаю душ и возвращаюсь в комнату. С моего обнаженного тела стекает вода. Я облокачиваюсь на подоконник. Август. Темно-зеленая листва. Мне так паршиво, что я даже боюсь дышать.

Я понимаю, что мне надо уйти — хотя бы для того, чтобы взглянуть на все это со стороны. Вот он, критический момент, поворотная точка в развитии наших отношений. Сейчас или никогда.

Я отворачиваюсь от окна и принимаюсь складывать свои вещи: одежду, пару книг, плюшевую пантеру.

Из дома напротив за мной наблюдает мужчина в клетчатой рубашке. Я вспоминаю, что на мне ничего нет, но потом думаю: какая разница? Если кому-то нравится смотреть, как голая женщина пакует свои вещи, почему я должна ему мешать?

Я изо всех сил стараюсь не плакать, пока вдруг не замечаю маленькую черно-белую фотографию, затерявшуюся среди книг на книжной полке. Тут я не выдерживаю и реву. Я беру фотографию в руки.

Детская фотография Йоуни.

Он смотрит прямо в камеру. Его волосы выгорели на солнце и топорщатся на макушке. Он перебирает пуговицы красной шерстяной кофты и того и гляди заплачет. У него пухлые щечки, и он похож на маленького щенка бульдога.

«И этот тип трахал меня в задницу», — думаю я и смеюсь сквозь слезы.

И вдруг понимаю, что не могу его бросить.

Я представляю себе Йоуни. Вот он сидит за столом, подперев голову руками, — волосы торчат во все стороны, глаза воспалились от усталости. Вот он уплетает ягодный мусс на кухне посреди ночи, без конца подливая молока и изредка удивленно поглядывая на меня. Вот он входит в меня, хватает меня за волосы в порыве страсти, падает мне на грудь и покрывает поцелуями мое лицо.

Я думаю, что не могу его бросить, и все же одеваюсь, поднимаю сумки, выхожу в прихожую и открываю входную дверь.

На улице я надела солнечные очки. «Самой главное — уйти», — сказала я себе. По-моему, кто-то так говорил в «Никчемных» у Каурисмяки. Или в каком-то другом фильме.

Я взяла такси до Писпалы и всю дорогу прижимала к себе свои сумки, рассеянно наблюдая, как меняется пейзаж за окном.

Я ехала и думала, что никогда больше не буду полагаться на людей или рассчитывать на чью-либо помощь. Да и может ли вообще один человек помочь другому?

Я решила, что дальше буду идти по жизни одна. Хотя, честно говоря, понятия не имела, что это значит.

На кухне сидела моя соседка Карина.

— А вот и я, — сказала я, опуская сумку на пол. На мне по-прежнему были солнечные очки.

— Привет, как съездила? — спросила Карина. Она сидела на краю скамейки и ела йогурт.

— Замечательно, — ответила я и отхлебнула воды прямо из-под крана. Я поставила на стол бутылку сливового вина, положила рядом плитку шоколада и ушла в свою комнату.

Я села на кровать и закурила, представляя себя героиней черно-белого кино. «После расставания она стала искать утешения в приземленных вещах… только так она могла хоть как-то сохранить душевное равновесие», — повествовал бы голос за кадром.

Неожиданно в дверях показалась Ирена. В руках у нее был коричневый конверт.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — ответила я.

— Что случилось?

Она уселась на стул возле письменного стола. Впервые я видела ее ненакрашенной. Глаза у нее запали.

— Ничего не случилось. Просто решила поразвлечься, как ты мне советовала.

— Ну и ну.

Она бросила конверт на стол:

— Пришло пару дней назад.

Я затушила сигарету и вскрыла конверт.

В письме сообщалось, что меня приняли в университет. Учеба начнется пятого сентября.

Я протянула письмо Ирене.

— Ух ты! — завопила она. — Поздравляю!

Потом сложила письмо и внимательно посмотрела на меня, склонив голову набок.

— Что с тобой? Ну-ка, сними очки.

Она села рядом со мной на кровать, осторожно сняла с меня очки и положила их на стол.

Я уткнулась ей в плечо. Она обняла меня.

Я больше не плакала, просто сидела, уткнувшись в нее носом.

— Вот, значит, как оно все, — сказала Ирена и провела рукой по моим волосам.