Беседы об искусстве (сборник) - Огюст Роден

Починки сохнут и чернеют очень быстро. Искусственное старение. Уж не собираются ли они нас обмануть? Напрасно они чернеют, им не скрыть своего возраста: они жесткие и вместе с тем дряблые.

Серый цвет, бархатистый и мягкий; мягкость – признак былых времен, признак стиля.

Живое искусство не реставрирует произведений прошлого, оно их продолжает.

Вот дворец, к которому настоящий художник, художник былых времен, сделал маленькое добавление: очаровательный мотив, который не тревожит связанные друг с другом колонны. Своим изяществом этот скромный ренессансный мотивчик вполне заслуживает прощения за дерзость оказаться меж двумя из них. Как ловко, с каким богатством воображения он «повернул» к следующему стилю, ничего не повредив в предыдущем! Вот что называется следовать изначальной идее, направляя ее на другой план, который не нарушает общий, основной порядок: это и есть вкус.

Оригинальность, если это слово можно понимать в положительном смысле, состоит не в том, чтобы выдумывать новые слова, лишенные прекрасных черт опыта, но в том, чтобы пользоваться прежними. Их может хватить для всего. Гению их хватает.

Санлис: чистота веры, чистота вкуса.

Цветы, тянущиеся к сводам! Арка, взметнувшаяся с капители, не порывая с ней! Какое божественное искусство в одном-единственном штрихе! Чтобы осуществить это в полной мере, потребовался весь гений несравненных художников.

Дуги свода, повторяющие стрельчатые арки, порождают подобные лентам бордюры. За ними – черноты. Между этими лентами рельеф нервюры выглядит более низким, как и надо было. Ренессансный стиль, немного смягчающий круглую скульптуру готики. Эффект греческий, и прелестный.

Утешительный вид маленького провинциального городка около шести часов утра: Блуа. Люди, спешащие на работу, к заводам; чистенькие скромные дома с закрытыми решетчатыми ставнями и прекрасный основательный выгнутый мост. И этот мост благодаря своей выгнутости кажется дорогой, ведущей прямо в небо.

Из-за стены домов появляется колокольня – романская массивная, мощная, восхитительная. Миловидные детишки времен Людовика XV – о которых я невольно здесь вспоминаю – видели эту красивую каменную колокольню, вознесшуюся, словно цветок в саду. Но уже они находили ее ужасной…

Я оборачиваюсь к мосту, где экипажи поднимаются в гору – размеренно, упорно, вырисовывая на небе свой силуэт, и я вижу в этом подъеме и спуске образ жизни.

Чистота в простоте: Блуа.

Она запечатлена в его замке, в его современной церкви. Ах! Торговцы вступили во храм!

Потерянная гармония. Новые витражи чужды словам, которые поют в этой церкви. Однако изначально их отношения были доверительными. Душа вещей предана карикатурой.

Есть в Блуа улица столь прелестная, если смотреть на нее в перспективе, что с этой точки зрения сама кажется монументом. Неброская грация, ласкающая глаз и сердце художника, которой я наслаждался во стольких провинциальных городах. В этих перспективах обнаруживаешь очарование памятника, который составил гордость маленького городка.

Выйдя из церкви, я останавливаюсь, чтобы еще раз взглянуть на фасады. Ко мне временами доносится прерывистое пение, словно порывы небесного ветра. Тем временем я изучаю камни, дерево двери: Адам и все его дочери, богини рода, обольстительные скромностью своих движений.

Назначение «сюжета» в том, чтобы сосредоточить дух, уберечь его от рассеяния. Но истинный интерес – по ту сторону сюжета. Наша современная публика даже не подозревает об этом «по ту сторону». Она утверждает, что якобы хочет понять. – Что же? – То, что хотел сказать художник. – Но сюжет ничуть не осведомляет нас о намерении художника. Его надо искать в исполнении. Взгляните на барельеф; противопоставлением планов художник обозначил красивые тени, откуда возникает голова, шейка нимфы, ее колени: все это исполнено бесконечной грации, и именно эту грацию важно понять. Касательно же того, представляют ли эти фигуры лето, осень и т. д., то это весьма второстепенно. Бывают ведь композиции, сюжет которых неясен: вот эта заслоненная фигура с книгой, что она означает? Тайна. А декор? Разве это не использование тени и света без сюжета? Есть более ценная тайна, в которую стоит проникнуть, – это тайна искусства, тайна красоты. Нашу публику это заботит мало. Она предпочитает сухие линии самому искусному рельефу, лишь бы уловить анекдот… – Не то же ли самое в религии?

Замечаю какую-то форму: небольшая статуя. Ясно ничего различить не могу; но в тени, в свете, отделяющем тень ото дня, в том, чего не вижу, в стройной массе, которую оценивает мой глаз, предчувствую и вижу шедевр. Ни свет, ни масса тени не равны; но тут чувствуется рельеф, равновесие. – Когда фигура верна в своих контрастах, чувствуешь равновесие, а если удачно равновесие, чувствуешь возможное движение, жизнь. – И мой ум испытывает чувство преполнения: это же античная скульптура! Узнаю ее божественную гармонию. – Вот что надо было понимать.

Подобно красоте, осознание предчувствуется сразу. Вот главная фигура. Она возвышается над проходящими мимо, останавливает тех, кто ее понимает. До чего выразительно это лицо! Как и во многих римских бюстах, художник запечатлел критический период жизни во всей его волнующей правде. Минули годы, эта фигура была прекрасна, она и сейчас еще горда, хоть и на коленях, в доме Божьем. Какая вокруг нее атмосфера! Она словно отдыхает в своем коленопреклонении, вот уже три века! А сколько жизни в этом покое благодаря совершенству рельефа!

Рельеф, согласно плану, – это сама жизнь архитектуры и скульптуры, это душа камней, к которым прикоснулся художник. Это также соотношение малых пропорций, особенно в глубину. Плохо или совсем не смоделированные детали – откровенная глупость. Сегодня в наших резных камнях все плоско; они безжизненны.

В Сен-Клу, утратившем свое архитектурное великолепие, нас утешает красота цветов, хоть и плохо аранжированных.

Восхитительная подъездная аллея к замку, которого уже нет.

Я видел его в молодости. Мне кажется, это разрушение продавливает время, отбрасывает его бесконечно далеко назад.

Дворец был великолепен порядком и гармонией.

В садах любуюсь Аполлоном. Какая величавость! Углубления, похожие на ручки вазы, придают торсу изящную легкость. Какая грация в массе! В три четверти, и со спины эта фигура совершенно во вкусе Микеланджело.

Архитектору Сен-Клу пришла удачная мысль поставить там прекрасные слепки. Я так боялся наткнуться – как и повсюду – на ужасные копии!

Вся красота античных фигур открывается при взгляде снизу. Взгляните на Нику Самофракийскую. Она парит над вами, и ее крылья – духовные, если не реальные, – всегда распростерты.

Какая грация в этом Гении вечного покоя! – Подумать только, плохо понятое античное искусство породило целую школу, довольно многочисленную, – Школу карикатуры на Античность! Ее «мэтры» смотрели и на античные произведения, и на готику, и на природу мертвящим взглядом; им только казалось, что они видели. – Этот Гений, с расстояния, более велик, чем Аполлон, – более велик, чем творения Микеланджело.

Замечательно, с какой легкостью греческое искусство обходится без греческого света. Но куда бы его ни изгнали, ему требуется тот мягкий дневной свет, о котором говорил Гомер…

В том же краю, что и Шамборский замок, есть одна маленькая церковь[150], нереставрированная, по крайней мере не вся. Насчет хоров, которые были романскими, проконсультировались с инженером, с каким-то видным деятелем ассенизационной службы; тот сделал свое дело…

Но неф, эти чудесные рельефы, эти нежные колонны, эти большие, столь свежие нервюры, разделяющиеся на многочисленные нервюры потоньше…

…Так что каждая прогулка – словно сюрприз, нежданное восхищение. Порой кажется, что красота – осмелюсь ли сказать? – лукавит со мной. Совсем недавно я опять испытал это чувство, в Мелёне.

Я любовался в уголке церкви маленькими скульптурными чудесами, любовно добавленными сюда позже, цветами ренессансного букета. Сегодня утром, торопясь вновь их увидеть, поворачиваю к церкви: они изменились. Еще помня о вчерашнем великолепии, сегодня я разочарован. Мои «шедевры» довольно заурядны! Но нет! Несколько минут внимания, и вот – другие красоты, которые стоят вчерашних. Появляется то, что раньше было скрыто, но эффекты не менее очаровательны. Преимущество круглой скульптуры в сильной выпуклости, создающей мягкие полутона или, скорее, светотень… Тем не менее если бы я привел сюда какого-нибудь друга, пообещав ему чудеса, то, кажется, был бы сперва смущен, стыдясь за свои шедевры; но вскоре замешательство сменилось бы торжеством: впечатление хоть и другое, но столь же прекрасное. Произведение новое и то же самое.