Игла бессмертия (СИ) - Бовичев Дмитрий

— Сходи посмотри в избе одеяла. Олег, а ты погляди на сеннике, не осталось ли соломы.

Парень ушел и быстро вернулся с большим ворохом сена на вилах. Из избы послышались крики юродивого, потом показался Фёдор с одеялами, и охотники устроились справа и слева от оставленного открытым входа.

Солнце зашло, но из-за дальних туч выплыла луна. Ущербная, она всё же давала достаточно света для того чтоб различить мир сажен на пятнадцать — двадцать окрест. В бледном её сиянии всё казалось чёрно-серым, без блеска, без красок жизни. А и блестеть-то было нечему — изнутри сарая просматривалась лишь правая сторона холма с угольными развалинами церкви, да часть избы.

Время шло, а вокруг было тихо. Тихо так, как не бывает на природе: ни голоса птицы, ни шелеста мыши, ни даже назойливого жужжания комара не слышно.

Николай это приметил и сидел спокойно, не таращась понапрасну в темноту, но отдавшись на волю глаз — как бывает, они сбоку, невзначай, замечают движение. Размышление его тоже шло ровно, неспешно — коли и вправду здесь упыри обретаются, так уж хотя бы одного да смогут они добыть и вот хоть в ящик да схоронят напоказ честному люду.

Олег сел за Николаем, там, где было велено, и старался исполнить то, что было сказано, а именно — сидеть, не шуршать, не ёрзать. Однако с непривычки исполнить указание оказалось сложно, и оттого он внутренне боролся с желанием то почесать нос, то передвинуть ногу. На борьбу эту уходило всё его внимание.

Наконец порывы его успокоились, парень расслабился и нежданно уснул. Во сне показалась ему та самая казачка, что встретилась им в деревне. Верхом на огненном жеребце галопом скакала она через поля, махом перелетала овраги, с каждой секундой приближаясь к нему, Олегу. Вот конь под ней прыгнул что есть мочи и стал перед Олегом — ярится, копытом бьёт. Наездница стоит в стременах лихо, смотрит грозно, но Олег не боится, тянет руку к конской морде, дотрагивается, и рысак успокаивается. Кланяется Олег казачке, и та в ответ улыбается, и уже не казачка она, а девица, уж не мужской наряд на ней, а длинное платье. Хочет Олег взять её под руку, но вдруг налетает злой чёрный ветер, и уже не дотянуться ему, не дотронуться. Вмиг завьюжил веретеном, поднял девушку, закружил и понёс по полям. Олег бежит, бежит, но догнать не может, и тянутся поля, и нет конца погоне.

Николай заметил, что парень уснул, но будить не стал, всё ж не Олегово это дело — врагов сторожить.

А Фёдор сидел спокойно, как, бывало, сиживал в секретах во время турецкой кампании. Он знал, как сделать так, чтобы ничто из того, что поначалу истязало Олега, не беспокоило его, но как совладать с внутренним волнением, а точнее, с робостью перед нечистью, не ведал. Хорошо Николаю, он, видать, в этом деле опытный, не пропадёт, а он, Федор, что? И глядеть-то на этот чертями изрытый прыщ с развалинами тошно. Оттого взгляд его постоянно уходил от холодного, лунным светом озарённого дверного проёма к уютной темени углов и стен сарая.

«К чему такая служба, когда невзначай попадёшь на зуб нечистому? И зря говорит Дёмка, мол, люди сильнее. Это когда батальон рядами наступает под барабанный бой, вот так сильнее, а тут? Того и гляди — налетят, раздерут на лоскуты и Богу помолиться не успеешь. Да, не успеешь, изъязвят тело, а душу в ад упрячут на муки вечные. Вот что страшно. А за что? Жалование, скажем, дают хорошее, но разве оно сгодится в аду? Не успею потратить, пожить не успею… нет, как кончим это дело, так запрошусь в отставку».

Взгляд Фёдора при этих мыслях неспешно шёл от стенки до левого угла и всегда проходил по едва-едва освещенному лунным светом куску земляного пола: темнота, чуть свет, темнота — и обратно: темнота, чуть свет, темнота. Неизменность картины успокоила, и раздумья его от страшного перешли к приятному — как он потратит деньги и заживёт хозяином на своей земле. От покойных мыслей он расслабился и водил взором бездумно.

Но в очередной раз привычный порядок изменился: темнота, темнота, темнота. Что-то загородило освещённый участок! Взгляд Фёдора остановился, не в силах двинуться в обратный путь. Сбоку почудилось движение — тень, она то горбатилась медведем, то извивалась змеёй, а после и вовсе шагнула внутрь!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

«Что же Николай не стреляет?! Олег что? Спит?!» — бессильно забилось в голове.

Рука с пистолетом лежала на колене как чужая — и пальцем не вздрогнуть! Да что пальцем, взгляд, взгляд как застыл на стене, так и не шевелился! А тень надвигалась, уже видна была её неестественная объемность, её телесность! От страха Фёдор глядел уж в точку; как мог сжал взор свой, ведь если не видишь ты, то и тебя не увидят, а? А? А? А-а-а-а-а!!!

И вот, когда от ужаса, кажется, поднялся на теле каждый волос, тень вломилась в крохотное поле зрения и обернулась мужичком, оборванным и грязным — давешним юродивым. Тем самым, что не далее как пару часов назад поносил их. Фёдор вздрогнул всем телом — душная, невыносимая тяжесть страха покинула его, оставив совсем без сил. Он двинул рукой, поводил туда-сюда взглядом, вздохнул. Оказалось, что он почти не дышал всё это время!

А юродивый уже показывал ему какие-то знаки, корчил рожи, на что-то намекал.

«Чёртов дурень, Дёмка б непременно дал тебе в зубы, а я б поглядел».

— Да отстань ты, банный лист, — начал было Фёдор, но замолк.

В тусклом лунном свете неожиданно сверкнуло жёлтым блеском золото. Цепочки, монеты, браслеты… засаленные, все в каких-то разводах, но толстые, тяжёлые даже на взгляд в пригоршне нечистых рук.

— Клад, — зашептал мужичок. — Клад я здесь нашёл. Тебе отдам. Только ты чист душой. Уйдешь за Урал-реку, за пологую гору, в пустынь, в чистоте истинной веры заживешь и спасёшься!

Мужичок шепчет, а руки его так и ходят, так и носят перед носом богатство, а чёрные, земляные пальцы гладят, перебирают сокровище, но ничто не падает, всё цело.

— Бери и беги, беги за Урал-реку, — донимает юродивый.

Уже потянулся было Фёдор за деньгами, но ощутил в руке тяжесть пистолета и вспомнил, зачем он здесь. Вспомнил про своих спутников, поворотил голову, а там… Николай сидит, чело склонив, а из-под сердца рукоять ножа торчит. Олега не видно, но Фёдор знает, точно знает, что задушен парень, словно слепой котёнок.

— …за Урал-рекой, за пологой горой жить будешь. Жить будешь. Жить.

В смятении глядит Фёдор на юродивого и тянет пустую и трепетную руку к золоту.

«Уйду из этого проклятого места, да, туда, в пустыню, где нет никого, и Дёмку с собой заберу».

Мысль о друге быстрой стрелой, острой болью пронзила смятённые мысли. А Дёмка-то в деревне, раненный, пропадёт без него.

— …ты жить будешь. Ты — жить, — всё так же доносится шёпот, но теперь уже бессильный, враз потерявший всё своё значение.

— Ах ты, сволочь! — закричал солдат, навёл на юродивого пистолет и выстрелил.

Глава 12

Утро уже успело растерять свежесть и собиралось перейти в полдень, когда Воронцов открыл глаза. Потолок был незнакомый, выбеленный, но со следом давней протечки в углу. А может быть, и не одной, так как желтоватые разводы располагались один внутри другого. Размышление это было покойным и отстранённым, так бы и глядел на узоры, но другие чувства и воспоминания уже настойчиво заявляли о себе. Кислым солончаком скрипела сухость во рту, царапалась недавним укусом боль в руке, а в ответ ныла её сестра в ноге. В голове ворочались мутные образы прошлого вечера: заунывные звуки каких-то дудок, татарские танцовщицы, постоянно подливающий мурза и дым от его кальяна, висящий полосами прямо над низким столом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Весь вчерашний день представился будто подёрнутый пеленой того кальяна.

«Как же я оказался здесь? Почему я до сих пор здесь? Ведь я не собирался задерживаться. Одно за другое, а теперь вот лежу, едва не погребённый в сафьяновые и шёлковые подушечки, с похмельем и синяками, будто после недельной гулянки. Что за замороченный городишко…»

Воронцов приподнялся и оглядел комнату. В углу на столике стоял большой кувшин с водой, стеклянный стакан, медный таз, словом, всё, что нужно для утреннего умывания. А вот мундира или хотя бы кальсон нигде не было видно, гость спал лишь в тонком шёлковом халате.