Человечество: История. Религия. Культура. Раннее Средневековье - Константин Владиславович Рыжов

какими источниками пользовался Нестор, и, во-вторых, от того, какую трактовку он этим источникам дал. К счастью, у нас есть возможность прояснить оба из этих немаловажных обстоятельств. Выше говорилось, что все дошедшие до нас летописные своды при описании событий IX-XI веков восходят к общему тексту (каковым является «Повесть временных лет»). Единственным исключением может считаться Новгородская первая летопись младшего извода (дошедший до нас список этой летописи датируют XV веком). Историки давно заметили, что при описании событий, происшедших до 945 года, Новгородская первая летопись достаточно кардинально отличается от «Повести временных лет».

Внимательное изучение обоих памятников однозначно убеждает нас в том, что в составе новгородского свода оказалась летопись более древняя, чем «Повесть…» (ее называют поэтому «Начальной»), причем – именно эта «Начальная летопись» послужила основой для труда Нестора. Вчитываясь в тексты обоих документов, любопытно наблюдать, каким образом более поздний летописец интерпретирует свидетельства своего предшественника. Одни сюжеты составитель «Повести…» переписывает почти дословно, другие подвергаются правке: в одном месте Нестор просто вносит уточнения, в другом, разбивая первоначальный текст, вставляет собственные рассуждения, в третьем вступает со своим источником в скрытую полемику, а где-то прямо его исправляет.

Из многих добавлений, сделанных Нестором к труду своего предшественника, особо отметим тексты трех русско-византийских договоров (907, 912 и 945 годов). Автор «Начальной летописи» не знал этих документов, списки с которых Нестор получил, видимо, в княжеской канцелярии. Будучи включенными в состав «Повести временных лет», тексты договоров добросовестно переписывались потом многими поколениями летописцев и таким образом дошли до наших дней. Едва ли можно переоценить значение этого факта. Благодаря Нестору в руках историков оказалось по крайней мере два подлинных документа (подлинность договора 907 г. многими оспаривается) первой половины Х века. Это особенно важно еще и потому, что сведения, почерпнутые из этих договоров, можно использовать не только для изучения русско-византийских отношений, но и для характеристики самого древнерусского общества.

В своей совокупности все изменения и добавления, внесенные автором «Повести временных лет» в «Начальную летопись», убеждают нас в том, что Нестор был не простым компилятором, но вдумчивым, широко мыслящим человеком, то есть историком в подлинном смысле слова. А «Повесть временных лет» это не просто механический свод разнородных сведений, но историческое сочинение, имеющее на себе зримый отпечаток личности его создателя. По сравнению с «Начальной летописью» этот труд более глубокий и в то же время более тенденциозный. Причем наиболее явственно эта тенденциозность ощущается как раз в тех местах, где рассказывается о происхождении руси и о призвании варягов. Автора «Начальной летописи» этот сюжет занимал ничуть не более, чем все остальные. Для Нестора же он стал областью специального исследования. Можно даже сказать, что «русский вопрос» был в каком-то смысле его «коньком», его подлинной страстью, отчего он и постарался не оставлять в этой важной теме никаких неясностей и никаких поводов для кривотолков. И если теперь некоторым кажется, что «Повесть временных лет» в начальной своей части полна противоречивых двусмысленностей, то происходит это совсем не по вине нашего летописца, а потому что многим позднейшим историкам сильно не по вкусу позиция, занятая им в этом принципиальном вопросе. И в самом деле, те, кто называет Нестора «первым норманнистом» (или даже «первым ультра-норманнистом») не очень грешат против истины – ни в чем другом взгляды норманнистов не имеют такой твердой, такой исчерпывающей поддержки, как в наших собственных летописях.

Далее я подробно коснусь ключевых моментов многолетнего спора между норманнистами и антинорманистами, а сейчас вновь вернемся к вопросу, поставленному выше: насколько можно доверять свидетельствам нашего летописца, учитывая, что он далеко не являлся современником эпохи образования Древнерусского государства? Проблема эта сложная, не имеющая однозначного решения. Анализируя весь комплекс сообщений Нестора, можно разделить их на три группы: 1) выводы, к которым пришел наш летописец на основе внимательного изучения русско-византийских договоров; 2) положения, которые можно назвать плодом его собственных исторических изысканий; 3) свидетельства традиции, принятые им без всяких комментариев.

На мой взгляд, факты, относящиеся к первой группе, должны считаться заслуживающими доверия, поскольку на зыбкой почве начального русского летописания у нас нет более прочной точки опоры, чем эти договоры. Свидетельства второй группы (которых не было в предшествовавшей Нестору «Начальной летописи» и которые не вытекают непосредственно из означенных договоров) мы должны принимать с осторожным скепсисом. Конечно, любое сообщение, способное разогнать мрак начальной русской истории, для нас ценно, но, в конце концов, Нестор, как и любой другой человек, мог ошибаться. Его данные нуждаются в проверке и перепроверке, однако, если они находят подтверждение в других, независимых от него источниках, к ним следует отнестись с большим вниманием.

Что касается третьей группы свидетельств, то здесь мы должно говорить уже не столько о достоверности или недостоверности самой «Повести временных лет», сколько о достоверности предшествующих ей летописей, а также о том, насколько точна отразившаяся в них информация. Проблема эта напрямую связана с другим непростым вопросом: когда вообще зародилось русское летописание? Разумеется, ответ на него может быть дан только предположительный. Почти ни у кого не вызывает сомнения, что летопись, названная нами «Начальной» (составление ее относят к 1093 г.) на самом деле таковой не является. Скорее всего, ей предшествовало несколько других, более ранних сводов. Так, с большим или меньшим основанием, говорят о своде 1073 года и предшествующем ему «древнейшем своде» 1039 г. По-видимому, не лишены основания рассуждения некоторых историков о том, что самый первый, воистину «начальный» свод мог появиться даже раньше – в 1015 г. Но говорить о еще более ранней эпохе едва ли уместно. И дело даже не в том, что в дохристианской и ренехристианской Руси времен Владимира Святого некому было заниматься летописанием – грамотные люди, конечно, встречались и в то время. Просто в самих статьях, повествующих о событиях, происшедших до начала XI в., в том виде, в котором они дошли до нас, совершенно отсутствует подлинно «летописный дух». Нет сомнений, что во всех сюжетах, относящиеся к IX и Х векам – будь то рассказы о хазарской дани и призвании варягов, о походах и смерти Олега, о трагической кончине Игоря и мести его жены, о крещении княгини Ольги, о войнах Святослава и междоусобиях его сыновей, о выборе вер и крещении Руси – словом, повсюду, мы наблюдаем явные признаки устных преданий. Очевидно, что рассказы эти, до того, как попасть в летопись, довольно долго бытовали в устной форме, передавались из поколения в поколение и были записаны не ранее XI века. Как обычно бывает в подобных случаях, чем