Миледи и притворщик (СИ) - Ванина Антонина

– Нет, господин Сеюм.

– И то хорошо.

Они обсуждали меня как какую-то породистую кобылицу. И от этого становилось так горько… А ещё меня душил гнев, но я не решалась дать ему волю, пока рядом со старшим евнухом в зелёном одеянии стояла Арчана.

– Господин Сеюм, – обратилась она к нему, – так что же, ты примешь в дар от рода Гулзор эту лазутчицу вместо моей Ниты?

Она с такой надеждой смотрела на него, что даже мне на миг стало жаль безутешную мать. Но евнуху её скорбь явно была непонятна, и потому он сказал:

– Те же видишь, немолода твоя замена, да и не так уж она и чиста. Всем она хуже твоей юной дочери, кроме редкой внешности. Ладно, так и быть, сегодня я пойду тебе навстречу и вместо дочери из рода Гулзор поселю во дворце безродную северянку. Но смотри, если она окажется ни на что негодной и придётся её отправить на кухню, я пошлю гонца с приглашением во дворец для твой дочери.

Тут Арчана глянула на меня с такой злобой, что я вмиг поняла – если скажу хоть слово поперёк и угожу на кухню, она не станет молчать и выдаст властям местонахождение Стиана. Проклятье, и ведь я действительно даже пикнуть теперь не посмею.

– Ну, а когда золотоволосая северянка помрёт, – продолжал старший евнух, – так тем более род Гулзор должен будет прислать ей замену.

– И пускай, – тут же смягчился взор Арчаны. – К тому времени моя Нита станет женой Ашмита из рода Манчу, как и было сговорено. Пусть другие Гулзоры своих дочерей во дворец посылают.

– Тогда молись всем богам, чтобы северянка дожила до дня свадьбы твоей Ниты и Ашмита. А пока можешь идти.

Арчана тут же ему поклонилась, сделала шаг назад, но остановилась и сказала:

– Господин Сеюм, так может, запишешь ты в свою книгу имя новой наложницы и отметишь, что род Гулзор её сюда прислал.

– Отмечу-отмечу, – словно отмахиваясь, сказал он.

– Так чего ж ждать? Отметь сейчас, дел ведь у тебя много, вдруг запамятуешь, и будет у тебя неучтённая наложница во дворце. Начнёшь вызнавать кто она и откуда, а никто и не подскажет. Запиши сразу, что род Гулзор её прислал.

Евнух без всякого удовольствия сдался и послал одного из молодых евнухов в зелёном кафтане за амбарной книгой. Арчана с нескрываемым восторгом взирала, как старший евнух выводит в ней гусиным пером заветные надписи.

– Как тебя зовут, северянка? – внезапно обратился он ко мне.

– Эмеран, – не стала я ничего скрывать.

– Значит, запишем, золотоволосая северянка Имрана… – продолжил он выводить сарпальские закорючки в столбцах длинной таблицы и попутно дал распоряжение молодому евнуху, – Юба, заплати Арчане из рода Гулзор за её старания две тысячи дирхамов и проводи её.

Две тысячи дирхамов… прямо как за невольницу на грязном рынке. Вот и вся моя цена…

– Благодарю, господин Сеюм, – тут же с новой силой раскланялась она перед евнухом, – пусть боги пошлют тебе долгих лет жизни и здравия.

На этом она покинула зал в сопровождении молодого евнуха, и как только двери закрылись, я поняла, что теперь-то можно дать волю чувствам и заявить старшему евнуху Сеюму:

– Не закрывай книгу, господин, ты ещё не дописал моё имя.

Евнух удивлённо поднял глаза и посмотрел на меня, а я не упустила шанса в полный голос заявить о себе.

– Запиши, что стражи сатрапа Сураджа похитили и силой удерживают во дворце Эмеран Бланмартель, маркизу Мартельскую, невесту аконийскго принца Адемара из династии Марильон. А на словах можешь передать своему повелителю, что если сегодня же меня не выпустят из этого дворца, через неделю весь флот Аконийского королевства будет стоять в портах Старого Сарпаля и поливать огнём города. И ещё ракетами. Хотя, ты ведь даже не знаешь, что это такое. Но скоро узнаешь, если сейчас же не дашь распоряжение стражам вернуть мне мою одежду и выпустить из дворца.

Да, я непростительно дерзко блефовала и откровенно врала, но лишь с одним расчётом – Стиан как-то говорил мне, что новости с северного континента после разрыва официальных контактов между странами долго доходят до Старого Сарпаля. Раз уж у Шиама в доме есть мой чахучанский альбом, то и во дворце сатрапа он может быть. А может, ещё и наша с Леоном книга о Сахирдине. А может, ещё и тромские газеты полугодовой давности, где писали о моём якобы романе с Адемаром. Лучше бы эти газеты и вправду тут были, иначе мне нечем отвоевать свою свободу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Знаешь что, Имрана из Блантеля, – отложив книгу, сказал старший евнух, – ты говоришь такие странные вещи, произносишь такие странные слова. Может, ты больна? Наверное, тебе надо немного полечиться. И подумать о своём будущем. И о дерзком поведении. И слишком остром языке. Махар, Эбо, уведите её в Комнату Раздумий. И заприте хорошенько. И не выпускайте, пока её разум не исцелится от наглости и надменности.

И меня снова схватили, чтобы поволочь из одного зала в другой. А мне оставалось только извиваться и кричать во весь голос:

– Я известный фотограф! Я снимала Чахучан, снимала Сахирдин! Все знают Эмеран Бланмартель, маркизу Мартельскую! Принц Адемар будет меня искать! Он не простит вам этого! Он вас всех накажет! Всех!

После столь искромётных речей я и оказалась в тесной коморке с мокрым полом и затхлым воздухом. За попытки сопротивляться, меня и связали, а сама я лежала с заведёнными за спину руками и ногами и поскуливала от невыносимой боли. Даже не знаю, что болело больше – душа или тело.

Мне стало до слёз обидно: лежу как скотина в хлеву, жду, когда меня поведут на убой, а сама даже сделать ничего не могу. Не о таком путешествии по Восточному Сарпалю я мечтала… Лучше умереть, чем жить вот так – рабыней для плотских утех, куклой для отработки юношеских комплексов, живым инкубатором, красивой вещью, которую можно выбросить, когда она испортится.

Иризи, бедная Иризи, как же она страдала во дворце сахирдинского визиря. Теперь и меня постигла её участь. Вот только никто меня своей служанкой не сделает и из дворца не увезёт. Мне теперь ни за что отсюда не выбраться. Как и говорила жена Шиама: всякая девушка, что попадёт в гарем сатрапа, на деле умирает для своей семьи, ведь больше они никогда её не увидят. А я не увижу Стиана…

Наверное, ему сейчас ещё хуже, чем мне. Он мечется, думает, как меня спасти, корит себя, что не уберёг меня, что зря привёл в дом Шиама. Даже не представляю, что у него сейчас творится на душе. Знаю только, что он точно не опустит руки. Наверное, сейчас он благоразумно покинул город и уже на пути к побережью. Если он как можно скорее доберётся до Флесмера и сообщит властям о моём похищении, я ещё могу надеться на то, что участь сатраповой наложницы обойдёт меня стороной. А если не успеет…

Да что я вообще тешу себя пустыми надеждами? Никто меня не спасёт. Старосарпальцы давно оборвали все дипломатические связи с тромцами, так что ни послы, ни сам император не выторгуют у него мою свободу. А аконийские власти и вовсе не станут за меня вступаться. Адемар только посмеётся, когда узнает, что я угодила в лапы южного князька и стала обыкновенной рабыней для постельных утех. Ох, он будет очень рад этой новости, наверняка, будет руки потирать и приговаривать: а могла бы быть королевой, если бы вела себя хорошо и не бросила меня.

От воспоминаний об Адемаре и его гнусной, самодовольной улыбочки внутри меня закипела тихая ярость. Нет, я не дам ему повода даже в мыслях насмехаться надо мной. Я отсюда выберусь – из этой коморки, из этого дворца, из этой сатрапии – живой или мёртвой. Но я точно не стану чужой рабыней. Я – живой человек, а не вещь без души, которой можно пользоваться, как заблагорассудится. Но если я стану вещью по воле сатрапа, то лучше смерть и освобождение души, чем унизительное существование плоти.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Только бы Стиан смог смириться, что навсегда потерял меня. Нельзя, чтобы до конца своих дней он винил себя в моём похищении. Нельзя, чтобы вся его жизнь стала нескончаемым страданием, приправленным чувством вины. Он ведь фольклорист, он же знает, что там, за чертой жизни и смерти, души не умирают, а продолжают существовать. В Пустоши Безмолвия или ещё где, но мы с ним обязательно встретимся. И будем вместе. Навсегда. Потому что только в запредельном мире никто уже не сможет нас разлучить.