Провинциал и Провинциалка - Владимир Маканин

Он переминался с ноги на ногу, спешил – деньги жгли ему руку.

– Ну иди, иди! – рассмеялась Валя.

День прошел, пуст и напрасен. Гребенников был в отделе аспирантуры. Был в институте. Был у забытых и полузабытых подруг Вали. Ни следа.

Поздним вечером он очутился возле дома, где жил Стрепетов, ее второй муж, – там, на скамейке, не спуская глаз с подъезда, Гребенников сидел в полудреме всю ночь. Он дремал, и если просыпался, то в страхе – не проморгал ли.

Утром Стрепетов вышел – отправился на работу с какой-то высокой красивой женщиной. Не с Валей.

Невыспавшийся и помятый Гребенников шел к метро. Он проходил мимо гостиницы «Спутник».

– Алло, – раздался голос. – Вот у кого мы прикурим.

Гребенников почти наткнулся на них.

У входа в гостиницу стояли двое – юный Чекин и какая-то его подружка.

– Рекомендую, – сказал хрипловато Чекин. – Тоня. В будущем лучшая барменша Москвы. Ресторанное училище заканчивает с блеском.

Тоня раскраснелась. Юный плут прикурил у Гребенникова.

– Все-таки не каким-то, а родственным огоньком прикуриваю!

– Как родственным? – спросила будущая барменша.

Гребенников пояснил:

– Я муж его сестры.

– Притом бывший муж. Они разведены, – сказал Чекин и подмигнул Тоне.

И тут же обратился к Гребенникову:

– Я здесь жду одного знакомого. Караулю… Но если ты мне одолжишь рублей десять, я знакомого ждать не стану. И обещаю отыскать мою сестрицу.

Гребенников слишком хорошо знал эти обещания, – сонный и вялый, он только усмехнулся на очередное попрошайничанье. (А случаю случай рознь, и, поскреби Гребенников по карманам, он бы сейчас же узнал все. Но кто мог думать, что Валя здесь, в этой гостинице, в десяти шагах, и что плут специально притащился сюда, чтобы поклянчить денег у Корнеева.)

– Дело хозяйское. Нет, значит, нет, – сказал юный Чекин, нимало не смущенный отказом.

К Чекину пришла идея. Он заволновался. Нервные ноздри заходили туда-сюда – плут почуял запах верных денег.

– Одну минуточку, – сказал он.

– Ты куда? – спросила Тоня.

– Я сейчас, к знакомому…

Он улыбнулся и, придвинувшись, зашептал Гребенникову:

– Тоже времени не теряй, сойдись с ней ближе: будущий бармен – это знакомство полезное! – Глаза его бегали и искрились. – А коктейль она сбивает – закачаешься!

И уже на бегу он еще раз крикнул:

– Я живо вернусь. Ждите.

Плут примчался в гостиницу – благо, было рядом.

– Привет! – заорал он, влетая в номер.

– Привет. Опять у моего братика пусты карманы, по глазам вижу! – засмеялась Валя.

– Ну вот еще! – последовало гордое возражение.

И юный Чекин, слегка робея, обратился к Ивану Павловичу – поэт-лингвист выпил вина и курил первую спокойную сигарету, – и вот Чекин ему сказал:

– Мне вас нужно… на минутку.

– Поговорить?

– Ага. Вот именно.

Иван Павлович встал, плут вышел за ним. Они шагали по длинному коридору гостиницы – было пусто, ковер глушил шаги.

– Ну? – сказал Иван Павлович.

Плут изобразил в лице смятение и растерянность.

– Понимаете… Иду мимо гостиницы и вдруг вижу Гребенникова. Бывшего мужа Вали…

– Ну и что?

– По-моему, он почти выследил вас…

– Да? – Иван Павлович на секунду встревожился.

– Точно. И он не один. С парнями… Здоровенные ребята, между прочим.

– Неужели? – Иван Павлович улыбнулся (теперь он уже понял все).

Плут смутился, почувствовав, что его разгадали. Но тут же справился – будущий официант не имеет права теряться. На занятиях приводили пример, как однажды (дело давнее!) подвыпивший купец, перед которым все дрожали и трепетали, в «Славянском базаре» потребовал себе на десерт керосина – официант не моргнул глазом: «Холодненького? Или подогреть?..»

И Чекин тоже не растерялся:

– Я не говорю, что Гребенников такой уж страшный, может, вы и храбрец, я же не знаю, но я не хочу, чтобы он кружил около гостиницы. Я за сестру боюсь.

Плут уже вполне обрел свой ровный голос:

– И чтобы мне его отвлечь и куда-нибудь увести, нужны тугрики.

– Тугрики?

– Ну да. То есть деньги.

– Я понял, – сказал поэт-лингвист, улыбаясь. – Вот тебе десять рублей, и пусть он уедет достаточно далеко…

– И еще десять, чтоб достаточно далеко уехали его здоровенные ребята, – в тон ему сказал плут.

Понимая, что он не отстанет, Иван Павлович покачал головой, но вытащил еще десятку – дал.

– Ты, я чувствую, большой оптимист… Верно?

– А что это такое? – спросил юный Чекин.

– Оптимист?

– Ну да.

– Оптимист… это человек, любящий жизнь.

– Чудак вы, Иван Палыч. А чего ж ее не любить?

Плут быстренько вернулся к Гребенникову и Тоне – те молча стояли в двух метрах друг от друга. Никаких перемен. И даже, кажется, сигарету Гребенников курил ту же самую.

– Ну как? Весело было вам?

Чекин хохотнул:

– Значит, коктейль из вас не сбился? А еще барменша!

И тут же заторопился:

– Идем, Павел. Идем.

– Куда?

– К нам. В общагу. Я сейчас звонил одному дружку – он сказал, что вроде бы Валя обещалась к нам вечером приехать.

– Это точно?

– Что ж я, врать буду?

– С тебя станет… – Но тут же Гребенников подумал, что, может, и правда Валя приедет и ведь других путей для поиска не видно. – Ладно. Пошли…

Они прибыли в общежитие. Поднялись наверх.

– Этаж наше училище арендует, целый этаж! – пояснила Тоня, ей понравилось слово «арендует».

– А запах у вас. Не этаж, а пивная бочка, – сказал Гребенников, вглядываясь в полутьму. И повторил: – Ну и пахнет у вас.

От стены отделилась какая-то качающаяся фигура:

– Старичок, у нас пахнет только голодом.

Юный Чекин ткнул этому выступившему из тьмы под ребро – тот дернулся всем телом.

– Черт… Чего тебе, Чекин? Дай я поговорю с товарищем.

– Хватит попрошайничать – зови ребят. Я двадцать рублей раздобыл.

– О боже ты мой – двадцать!

Из полутьмы тут же набежали дружки, стали качать Чекина. Его любили, и, надо отдать плуту должное, он ведь не утаил, не сказал: «Я принес пятнадцать рублей», – хотя и понимал, что сейчас все это распылится до последней копейки.

Разумеется, Валя не появилась. Гребенников ждал, прохаживался по коридору мимо комнат, привыкал, общежитие как общежитие. В угловой комнате монотонно зубрили наименования блюд из тресковых рыб.

Появился Чекин, который, казалось, исчез навсегда. От него шел крепкий пивной дух. Он был раскисший и мягкий:

– Понимаешь… Она из-за нас с Валькой устроилась на хлебозавод.

– Кто?

– Мать наша. – И Чекин как бы всхлипнул: – Мамочка… Она и сейчас там работает. – Он пояснил: – Это в войну, в голод… На хлебозавод устроилась, понимаешь?

– Понимаю.

– Нет, не понимаешь! На хлебозавод тогда брали в две смены. Либо в две смены, либо не берут. Она восемнадцать часов в день вкалывала, понимаешь? Нет, ты вслушайся: восемнадцать! Чтоб только мы с Валькой черную булочку иногда попробовали… – Он всхлипывал, расклеился. – Мам-мочка!

Был второй час ночи, когда Чекин появился в коридоре опять:

– Ведь ночь, чего ты ее ждешь? Не придет она – понимаешь? Я бы сказал тебе, Павел, да ни к чему это.

– Что?..

– Да ничего… Хороший ты человек, Павел, да вот беда – денег у тебя мало, славы мало. А сестренка моя это самое «мало» не уважает.

Чекин ушел.

Время было позднее, метро уже наверняка не работало. В конце концов Гребенников сел в коридоре прямо на пол и прислонился спиной к стене. Так вот, сидя, он и задремал.

Транзистор выдавал нечто в моцартовском духе, мелодичное и игривое. Валя в своей полосатой пижамке сосредоточилась на важном деле – она решила пройти на цыпочках по одной половице. От стены до стены.

– Так… так, – приговаривала она, балансируя руками.

– Так… так, – в тон повторял Иван Павлович, затаив дыхание. – Ура, Валя! Молодчина! – Он схватил ее на руки. – Я с тобой пацаном себя чувствую!

– Пусти, я вон по той пройду… по тоненькой!

Она опять шла по половице, балансируя руками.

– Я стал мальчишкой. Я даже и вру, как мальчишка. Именно так, как в молодости, – легко и безбоязненно врется!

– И что же ты такое врешь? – безразлично спрашивала Валя, тем временем сосредоточенно приближаясь к другой стене.

– Ну… ну, например, жене… Например, и тебе немножко…

– И мне? – преувеличенно серьезно спросила она.

– Ура!.. Ура! – закричали они оба разом (Валя как раз дошла до стены – и великолепно дошла).

– Ну, не то чтобы вру, – говорил он, прижимая Валю и глядя ей в глаза. – А все-таки. Например, не сказал, что дал твоему брату двадцать рублей.

– Он у меня плутишка.

– И большой плутишка!.. Он вздумал пугать тем, что тебя разыскивает этот твой Гребенников.

– Павлик знает, что я не в Киеве?

– Едва ли. Это был просто милый шантаж.

– Нет, нет! Значит, Павлик меня ищет.

Она стала переодеваться. Затем выдвинула чемодан на середину и стала бросать туда – уже волнуясь, руки дрожали! – свои тряпки и книжки.