Провинциал и Провинциалка - Владимир Маканин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Спать ложись, – сказал Василий.
– Твоя очередь.
– Очередь не очередь, а ложись спать.
Проводница, не отрываясь от спиц, ответила:
– Мое дежурство. Сам спи.
– Знаю я тебя, – Василий вскипел, но сдержался. – Либо заснешь, либо заболтаешься. И опять украдут что-нибудь общественное.
– Ничего не засну.
– Ну, как же тогда крадут у нас?..
– Не знаю, как крадут.
– А с бородачом? Болтала, а? Небось про любовь да про ночку лунную. «Ах, поглядите, как луна на наш поезд глядит!» – передразнил Василий.
Проводница покраснела, но не ответила. Сказала только:
– Болтай…
– Ведь стыдно!.. Стыдно, понимаешь ты это слово?
Василий перешел на свистящий шепот:
– И ведь все в твое дежурство случается.
Василий передохнул:
– Неправда, скажешь?
Проводница промолчала.
– У тебя скоро и простыни, и полотенца – все утащат. Вагон от поезда отцепят, – фыркнул Василий. – Будешь стоять в какой-нибудь степи, смотреть на луну и думать, что едешь!
Василий прислушался. Так и есть, кто-то ходит. Кто-то не спит. Василий, не вставая, выглянул из купе.
– Студент этот. Да еще майор… Курят.
– Не спится людям.
– Это уж точно. Ждут, пока я засну. Сейчас это называется «не спится», а завтра стаканов не будет.
– Неужели майор утащит стакан? До чего же ты глупый, Василий. – Проводница даже руками всплеснула: – На майора подумал, а?! И надо же такое подумать!
– Ну, значит, студент.
– Студент еще туда-сюда. У них голь, все казенное. Если и возьмет, то по привычке… А ты на майора. Ума-то у тебя, Василий…
Василий сам понимал, что перегнул. Но сдаваться не хотелось. И теперь он вспылил по-настоящему. Ей, видно, в голову не приходит, что думают бригадиры об их вагоне, а ведь думают, что здесь работать не умеют! Или даже думают, что для себя Василий Панин крадет…
– И только в единственном вагоне это случается!.. В нашем, ты понимаешь?
Он даже задохнулся:
– Ты… ты… – Он никак не мог подобрать наиболее обидное, наиболее оскорбительное слово, чтоб проело ее раз и навсегда, как кислота. И наконец нашел. И выпалил: – Ты растратчица! Вот ты кто!
Она не стала спорить, сколько же можно. В конце-то концов.
– Пойду-ка пыль протру.
В проходе вагона не было ни души. Она вытирала пыль с поручней. Ни майора, ни студента – померещилось ему, что ли?
– Ох, танго. Танго и-итальяно… – пропела она довольно громко.
Она уже успела немного поговорить с майором. Он рассказывал, что ездит по гарнизонам и лается с начальством. Следит за солдатским питанием – и надо же работа какая!..
– Поплыли туманы над рекой, – напевала она.
Она стояла теперь у самого купе. Но войти и глянуть на майора не решалась: ночь все-таки, да и Василий прямо осатанел, следит.
Поезд тормозил. Станция. Василий взял фонарь. Ага, двинулся в тамбур.
Она быстро вошла в купе. Майор не спал. Видимо, смирился с бессонницей.
– Я… я подушечку вам. Получше принесла. Чтоб спалось вам.
Она поправляла подушку. Майор сидел на нижней своей полке и молчал. На верхних полках храпели.
– Может, в отдельное купе перейдете?.. В последнее, а? – сказала она вкрадчиво и в то же время просто. – Вот у нас военный ехал. Тоже устал, тоже бессонница…
– Что?
– В купе, говорю, отдельное… Там качает меньше.
Майор подумал. Оглядел ее добрым взглядом. И улыбнулся:
– Красавица ты моя. Не даст он нам все равно побыть вместе. Твой, я про него говорю…
– А он уснет.
– Не уснет. Я его видел.
– Напрасно вы. А там купе тихое. Там броня, никого нет…
– Бронь, – поправил он.
– Ну, бронь… – Она замолчала, а затем сказала: – Поговорить хочется.
– Поговорить?
– Ну да. Я ужасно люблю новых людей. И чтоб рассказывали что-нибудь интересное.
– Имя-то твое как?
– Валечкой звали. – Она улыбнулась. – Расскажите. Вы говорили, что ездите по гарнизонам…
– Да. Работа такая.
– И следите, как солдат кормят?
– Да.
Он вдруг почувствовал, что поначалу понял эту женщину не совсем правильно. И смутился за свою ошибку. И стал что-то рассказывать… Она слушала. Она переспрашивала, ойкала или всплескивала руками.
– Валентина! – раздался голос Василия. – Где ты есть?
– Иду, иду! – Она виновато глянула на майора и выскочила из купе на голос мужа.
Василий в тамбуре возился с полученным углем. Кочережкой он разбивал здоровенные куски и чертыхался: опять скверный уголь…
– Чего тебе? – спросила проводница.
– Ужин-то сделай…
А когда она сделала ужин и заглянула в купе, чтобы пригласить майора, тот уже спал.
Они поужинали.
Василий, дежуривший прошлую ночь, прилег на скамье. Он теперь был в первом состоянии. Не ревновал. И любил жену. Хотелось сказать ей что-то нежное, но клонило в сон. Вагон покачивало. Дела были сделаны. Он ласково взглянул на нее.
– А если разобраться, мы ведь хорошо живем… Верно?
– Верно, – сказала проводница и погладила его рукой.
Глаза Василия закрывались.
– Как там дети? – вздохнула проводница.
– Мать присмотрит.
– Надо ей купить чего-нибудь, Василий.
– Можно.
Теперь он спал. А она сидела возле. Поезд вместе со всем составом как бы тихо запел, зазвенел. Пошли на подъем.
Она думала о детях. Затем о Василии. Затем об этой замечательной жизни на колесах, в которой нет-нет и встречаются люди, и рассказывают, и делятся с ней.
Она дремала и не дремала – привыкла с годами.
– Тормозит… Станция… – прошептала она, вся еще в каком-то сладком сне.
И тут же спохватилась:
– О господи. Узловая!
Она поняла, что уже утро и что четыре ночных часа пролетели. И людям сходить. И майору сходить, не проспал ли?.. Она выглянула – нет, не проспал. Майор уже стоял с чемоданом и с сумкой.
Она кинулась в купе, схватила там сахарницу, красивую, с надписью о фирменном поезде, – что она еще могла? – и к майору. Улыбалась заспанным лицом, а руками заталкивала сахарницу к нему в саквояж.
– Подарок это. На память это. С детства люблю что-то дарить… Вспоминать меня будете.
Майор молчал, недоуменно пожал плечами.
– Хоть небольшая, – сказала она, – все же дружба меж нами была.
Майор не знал, что сказать.
И сошел с поезда, все еще улыбаясь и пожимая плечами.
Она разглядывала Узловую. Когда прибыла тележка с углем, Валя закричала громко и звучно:
– Угля не возьмем! Брали уже… Разворачивай телегу!
Затем она увидела сонного милиционера. Тот дремал стоя, нахохленный, зябкий и весь какой-то несчастный.
– Эй, миленький!
Милиционер вздрогнул.
– Миленький! Чего ты раскис?
И милиционер почувствовал излучение какой-то необыкновенной силы. Он и не заметил, как распрямился. Он вытянулся в струну. И ждал, что еще она ему крикнет.
