Легенда о Красном Снеге - Лана Тихомирова

— Какое у вас ко мне дело? — спросил он.

Занка наблюдала за движениями пальцев, но не они, а рубин действовали на нее гипнотически.

— Итак? — Славес щелкнул пальцами, выждав приличную паузу.

Занка вздрогнула и, краснея, сказала:

— Простите, сир! Что до моих просьб к вам, точнее целей, то они полностью совпадают с вашими.

Славес такой постановкой вопроса был огорошен. На лице его мелькнуло удивление и любопытство, затем он улыбнулся и расхохотался.

— Поясните, мадемуазель, я желаю… Нет! Я жажду слышать ваших объяснений, — отсмеявшись, воскликнул он.

Кровь ударила Занке в голову, и она заговорила яростной скороговоркой:

— Я открыто признаюсь вам, сир, что желаю, как никто, пожалуй, на свете, смерти Павлеса и Сорокамоса Теоргов, пока те не оставили наследников.

— Хм. Дорогая моя, но не из благородности, не из жалости к роду людскому, коему вы обязаны тысячелетиями рабства, вы воспылали такой ненавистью к вашему законному

королю! — посерьезнел Славес.

— Вы правы, сир, не из благородства, и не из жалости.

— И ваша цель безраздельная власть в Лирании, — сказал Славес скучающим тоном.

— Не совсем, сир, — пошла на попятную Занка, — я забочусь о благе страны и…

— Вы знаете пословицу? — перебил ее хозяин, — Благими намерениями устлан путь в АД!

— Пускай и так, — не дрогнув, парировала Занка, — главное цель! И я желаю осуществить ее.

— Моя-то здесь, какая выгода? Причем вообще здесь я? — спокойно продолжил Славес.

— Вам души потомков вашего брата, а вы мне Лиранию…

Славес встал и прошелся до камина и вернулся к гостям.

— Мессир Мекелес, — обратился он к виконту светским тоном, — что вы не пьете чай?

— Я не голоден! — вздрогнув, чуть резче, чем требовал этикет, ответил Мекелес.

Улыбка мелькнула на лице Славеса.

— Тогда, молодой человек, я думаю, вам необходимо отдохнуть.

Не слушая возражений Мекелеса, который не желал оставлять Занку и хозяина наедине, Славес подхватил виконта за локоть, сжал руку, и вывел из салона. Они поднялись по

лестнице. Не проявляя достаточной любезности к гостю, Славес втолкнул виконта в комнату, оказавшуюся спальней для гостей, и закрыл дверь на ключ. Через несколько секунд Жестокосерд уже сидел напротив Занки, мило и широко улыбаясь ей:

— Мальчик не должен нам мешать. У меня есть некоторые поправки и соображения, которыми я хотел бы поделиться с вами и только с вами. Вы ведь знаете, что тела необходимы мне, ибо дух, каким бы сильным он ни был, нуждается в плоти. Когда тело стареет, я меняю его на более молодое (он стал поглаживать пальцами рубин). Будучи еще ребенком, но уже за гранью живого мира, я заключил с некоей богиней договор, который впоследствии, она исполнить отказалась, и я приобрел в ее лице непримиримого врага.

Она дала людям кинжалы, которыми можно убить такую нежить, как я. Отберите у людей эти игрушки, они все равно не помнят, как ими пользоваться. Вместе с Павлесом и Сорокамосом, я думаю, это будет достаточная плата за Лиранию.

Уследив удивленный и испуганный взгляд Занки, Славес продолжил:

— Миссия гораздо легче, чем вам кажется: Люди — кучка неорганизованных зверей, у них нет, ни армии, ни адекватного вождя. Обменяйте эти ножи на какие-нибудь бусы, или

еще что-нибудь блестящее и ненужное, и возвращайтесь ко мне.

Занка для приличия немного подумала, потом согласилась.

Славес проводил Занку в спальню. Сил любоваться позолотой, резьбой, балдахинами, фарфоровыми статуэтками и проч. у Занки уже не было, она уснула сразу, без сновидений

и лишних мыслей. За стеной, не пропускавшей ни звука, в ту ночь, не смыкая глаз, молился Мекелес. Как и в Болоде, он молился деве-птице, чтобы та сохранила ему душевный покой.

Глава одиннадцатая. Сорокамос получает последнее письмо

С того самого момента, когда в Эолисе стихли первые канонады, и стало ясно, что войны не избежать, Наместник Лебедь-града в Эолисе заперся у себя в кабинете, служившем ему теперь и спальней, и рабочим местом, и трапезной. Владыку видно не было, он постоянно находился в подземельях, и там что-то решал. Оба велели беспокоить их, только если придут какие-то важные бумаги. Писем и бумаг не было. Пару раз Микаэлос приходил к Сорокамосу, но герцог не отворял ему дверей. Впервые за всю свою жизнь Сорокамос не хотел никого видеть, смерть чужого ему маленького Окоса полностью его деморализовала. Сам себе Сорокамос напоминал разворошенное и покинутое осиное гнездо. Он часами сидел в кресле, глядя в окно, пустым безразличным взглядом. Бывало, что он вставал, ходил по комнате, перебирал вещи и книги. Все здесь было чужое, все было бездушным, ни на одной вещи не было отпечатка хоть какого-нибудь приятного воспоминания. Однако, его не тянуло домой, где от воспоминаний он бы сошел с ума.

Так прошло три дня. Все это время он не ел, спал как обычно и силился думать, но мысли его либо не шли на ум, либо приходили страшные мысли о скорой смерти. Он слышал,

как к нему стучали, что-то говорили, но слов Сорокамос не понимал. Как раз в один из таких моментов Сорокамос сидел у окна и разглядывал лепнины на соседнем доме. Однако, он с удивлением заметил, как про себя рассуждает о странном поведении разбойников, те как будто чего-то ждут. Это не было похоже на осаду, это не было похоже вообще на что-либо. Их катапульты и орудия молчали, хотя по практике долгих войн разбойники знали: Эолис своих парламентеров никогда не высылает первым. В дверь постучали.

— Письмо, сир, — послышался за дверью голос владыки, слегка хриплый.

Сорокамос вздрогнул и голос Владыки узнал не сразу, а только когда Микаэлос вошел к нему в кабинет.

Вся апатия и хандра мигом слетели с Сорокамоса.

— Как ваше самочувствие, сир, — спросил Микаэлос.

— Уже гораздо лучше Владыка. От кого письмо?

— Конверт не подписан, сир. Оно пришло пять часов назад, мы проверили, в нем нет ничего, что могло бы повредить вам. Разве что кроме содержания.

— Спасибо.

Сорокамос взял письмо и жестом отпустил Микаэлоса. Конверт был из желтого пергамента, на котором просто значилось: "Эолис. Наместнику Лебедь-града в Эолисе — его высочеству Сорокамосу Теорга". Письмо было нацарапано на таком же древнем и чуть подгнившем пергаменте. Кривой и торопливый почерк, неровными строчками сообщал:

"Ваше высочество! Я очень сожалею, что до времени не могу назвать вам своего имени. Но я обладаю столь ценными сведениями, что жизнь моя в крайней опасности. Сведения эти касаются вас и вашего августейшего брата. Я нахожусь у людей, в их племени, которое может дать ответы на многие вопросы. Дабы скорее получить их, выйдите в