Дьявол и Дэниэл Уэбстер - Стивен Винсент Бене

– Интересно, что это тебя развеселило ни свет ни заря? – спрашивает Тим спросонья.

– Да так, – отвечает гном. – Я думаю, до чего же нам трудно будет копать, когда пройдем еще десять миль трассы.

– С чего же это вдруг нам станет труднее, чем здесь?

– Да с того, что эти глупцы геодезисты проложили трассу там, где скрыты подземные ключи. Начни только рыть, и бед не оберешься.

– Ты это точно знаешь?

– Неужели нет, – ответил гном, – если я умею слышать, как течет вода под землей.

– Что же делать? – спросил Тим.

– Надо взять на полмили западнее, там будет твердый грунт, – ответил гном.

Тим О’Халлоран ничего ему на это больше не сказал. Но в полуденный перерыв поговорил с младшим инженером, который руководил строительством. Раньше-то его никто не стал бы слушать, но теперь было известно, что он человек основательный. Конечно, откуда у него такие сведения, он не открыл – соврал, будто видел похожий участок в Клонмелле.

Ну а младший инженер выслушал его, распорядился произвести проверку – и действительно, там оказался подземный источник.

– Молодцом, О’Халлоран, – сказал ему младший инженер. – Вы сэкономили нам время и деньги. Не хотите ли теперь стать десятником?

– Со всем моим удовольствием, – ответил Тим.

– С сегодняшнего дня и впредь под вашим началом пятая бригада, – сказал инженер. – Я теперь буду к вам присматриваться. Мне нравится, когда человек соображает.

– А можно мне взять с собой племянника? – спросил Тим. – Понимаете, я за него в ответе.

– Можно, – согласился инженер, у него у самого были дети.

И вот Тим получил повышение по службе, и гном вместе с ним. В первый же день на новом месте малолетний Рори стащил у инженера из кармана золотые часы, очень уж ему понравилось, как они тикают. Пришлось Тиму пригрозить ему огнем и мечом, чтобы положил часы на место.

Так пожили они еще некоторое время, а потом Тим опять проснулся ранехонько в одно прекрасное утро и слышит, гном смеется.

– Чему это ты смеешься? – спросил он.

– Да вот, чем больше я смотрю на человеческую работу, тем меньше вижу в ней толку, – отвечает гном. – Который уж день наблюдаю я за подачей рельсов. Это проделывают вот так и вот эдак. А ведь если бы делали вот эдак и вот так, времени ушло бы половина и трудов вдвое меньше.

– Верно говоришь? – переспросил Тим О’Xаллоран и заставил гнома все себе подробно объяснить. А потом, позавтракав впопыхах, бросился к своему другу инженеру.

– Умная мысль, O’Xаллоран, – похвалил его инженер. – Надо испытать на деле.

А неделю спустя у Тима O’Xаллорана было уже под началом сто человек и до того ответственная должность, что в жизни на него не возлагали такой ответственности. Но все-таки не то что отвечать за гнома. Инженер стал давать ему специальные книги, и он изучал их по ночам, покуда гном знай себе похрапывал, завернутый в его одеяло.

В те времена поднимались по службе быстро, для Тима О’Халлорана это было только начало, он потом пошел куда как далеко. Но тогда он ни о чем таком и не думал, а страдал из-за Китти Мэлоун. Поначалу, когда он уехал на Запад, она прислала ему письмецо-другое, но потом письма от нее прекратились, и в конце концов ее родители написали ему, чтобы он больше не беспокоил их Китти, зачем ей письма от простого рабочего? Горько же было Тиму O’Xаллорану. Ночью, когда не спал, он думал про Китти и оранжиста и стонал в голос. И вот однажды утром, проснувшись после такой ночи, он услышал, что гном опять смеется.

– А на этот раз чему ты смеешься? – спросил он хмуро. – У меня так от боли впору сердцу разорваться.

– Мне смешно, что из-за какого-то письма человек не едет к своей невесте, когда жалованье в кармане и контракт истекает первого числа, – ответил гном.

Тим О’Халлоран стукнул кулаком по своей ладони.

– Провалиться мне, если ты не прав, чудноˊе ты созданье! Итак, кончаем работу – и в Бостон.

На Запад Тим О’Халлоран отправился простым рабочим, теперь он возвращался мастером-железнодорожником, в купе, джентльмен джентльменом – ему выдали бесплатный служебный билет и обещали место на железной дороге с подходящим для женатого человека жалованьем. Правда, с гномом он в поезде все-таки натерпелся горя, особенно один раз, когда тот укусил толстую даму, обозвавшую его прелестным ребенком. Но Тим не спускал с него глаз и всю дорогу покупал ему земляные орешки, так что удавалось, в общем-то, держать его в узде.

Приехав в Бостон, они оба оделись с ног до головы во все новенькое, а потом Тим О’Халлоран дал гному немного денег, чтобы тот пошел куда-нибудь часок-другой поразвлечься, а сам отправился к Китти Мэлоун.

Входит он как ни в чем не бывало в квартиру Мэлоунов и как раз застает там с Китти верноподданного оранжиста. Тот норовит ей ручку пожать, а она вырывает, и при виде этого закипела у Тима кровь. А Китти заметила его и громко вскрикнула:

– Ой, Тим! А говорили, ты умер на равнинах Запада.

– И очень жаль, что не умер, – фыркает оранжист, выпятив грудь, а у него на груди медные пуговицы в два ряда. – Но фальшивый грош всегда возвращается обратно.

– Ах, я, значит, фальшивый грош, сукин ты сын, шитый медными пуговицами? – говорит Тим О’Халлоран. – У меня к тебе один только вопрос: будешь драться или сразу уберешься вон?

– Буду драться, как мы дрались на берегу Бойна[21], – отвечает оранжист с наглой ухмылкой. – Кто кому показал тогда спину, а?

– Ах, такой, значит, разговор? – Тим ему на это. – Ну так и я тебе отвечу: припомним девяносто восьмой год![22]

С этими словами он достал оранжиста кулаком и уложил с первого удара, к великому ужасу старших Мэлоунов. Мамаша давай вопить, а Пат Мэлоун поминать полицию. Но Тим О’Халлоран сразу утихомирил обоих:

– Вы что же, хотите отдать дочь за оранжиста – кондуктора конки, когда она может стать женой будущего начальника железной дороги?

И вытащил из кармана сбережения и письмо, где ему обещалось место с жалованьем, достаточным для женатого человека. Мэлоуны присмирели и, приглядевшись к Тиму О’Халлорану, сменили гнев на милость. А после того как оранжиста выставили вон – своей-то волей он не ушел, да все равно пришлось ему убраться, как побежденному, – Тим О’Xаллоран рассказал все свои приключения.

А рассказывать он был мастак, хоть о гноме не обмолвился ни словом, решил, что с