Демонический Любовник (ЛП) - Форчун Дион

Так бы всё и продолжалось неопределенно, если бы Батлер не пришел в один день без предупреждения и не обнаружил Веронику грызущей конец своей ручки в попытках расправиться с какими-то официальными бумагами. Его предложение помощи было принято, и он быстро понял, что помогает разобраться в вопросах, связанных со значительным состоянием. Это придавало делу совершенно иной оборот. Батлер не хотел быть меркантильным, да и не был, в сущности, таковым по своей природе, но он был слаб, а страсть его была не такой сильной, чтобы заставить его преодолеть все препятствия на пути к желаемому. Обнаружение, что у Вероники есть средства, и притом немалые средства, устраняло финансовый барьер, мешавший их женитьбе. Конечно, он не собирался жить за счет жены, он нашел бы работу и поправил свое положение, но они могли не зависеть от доброй воли его семьи, доброй воли, которая, как он был уверен, никогда бы не распространилась на Веронику, даже если бы она сумела доказать свою непорочность после той дурной славы, которую она заслужила в деревне, а Вероника не выказывала ни малейшего желания отмыться от клеветы, в которой ее испачкали. В сущности, она была так неопытна в жизни, что не понимала, почему ей вообще нужно отмываться, ведь ее совесть была чиста и это все, что имело для нее значение.

Батлер придвинул стул к столу и помог Веронике заполнить свидетельства на получение дивидендов. Хотя уже достаточно стемнело для того, чтобы попросить зажечь лампу, его голова оказалась куда ближе к ней, чем того требовали обстоятельства, и в следующий момент роковые слова могли бы сорваться с его губ, если бы внезапно кипа сухих листьев не ударила в стекло и резкий порыв ветра не заставил задрожать окна. Они оба в недоумении подняли глаза, ибо ночь до этого момента была спокойной.

– Начинается шторм, – сказал Батлер, и стоило ему это сказать, как новый порыв ветра ударил в окно с еще большей силой; рамы напряглись, затряслись, а затем ветхая задвижка поддалась и обе створки застекленной двери отворились, и сильный порыв ветра ворвался в комнату, а вместе с ним – поток танцующих листьев. Лампа погасла, но огонь поленьев взметнулся вверх, и пушистый пепел из камина присоединился к листьям в диком хороводе бури. Батлер схватил створки двери и с усилием захлопнул их, а затем чиркнул спичкой и вновь зажег лампу; снова стало светло и стало видно медленно оседавшие по всему полу красные листья и серый пепел. Вероника сидела среди своих раскиданных бумаг и смотрела в пустоту невидящими глазами. Казалось, что что-то из дикой ночи снаружи вошло в комнату вместе с порывом ветра, и хотя все смолкло, томный дух темноты разливался по ней; лампа давала меньше света, огонь давал меньше тепла, а завеса, скрывавшая незримое, свисала лохмотьями, покачиваясь от малейшего дыхания. Вероника чувствовала, что стоит этой странной атмосфере, разлившейся по комнате, стать еще хоть немного более ощутимой, и что-то станет видимым для физических глаз их обоих, даже для лишенного воображения Алека, подобно тому, как жидкость, в которой раствор достигает точки насыщения, внезапно кристаллизуется. Однако невидимый мир, который в этот раз приблизился к ней, был не невидимым межзвездного пространства, но скорее напоминал подземные воды; он был темным, густым, угнетающим, как воздух в колодце; лампа в такой атмосфере не разгоралась, а в камине среди поленьев виднелись лишь маленькие голубые огоньки; но Батлер, в счастливом неведении и со здоровой невозмутимостью, собрал разбросанные бумаги, раскурил трубку и снова сел к столу, чтобы закончить начатое дело.

К счастью, оно было почти закончено, ибо Веронике сложно было концентрироваться на документах, требовавших ее подписи; Батлер тоже торопился, ибо уже приближалось время ужина, а он не хотел вызывать подозрений своими отлучками, опаздывая к трапезе, так что они быстро разобрались с задачей и он встал, чтобы уйти. Однако Вероника не хотела, чтобы он уходил, и ему пришлось побороть все ее попытки оставить его, чтобы вместе поужинать. Она открыла дверь и вышла на террасу. К своему удивлению они обнаружили, что ветер стих также внезапно, как и начался, и никакого движения воздуха не наблюдалось в закрытом от ветра саду. Заметив это, они некоторое время стояли, глядя на звезды на безоблачном небе, но как только Батлер повернулся к Веронике для последнего прощания, тишину в долине нарушил пронзительный вой собачьей агонии. Вой доносился из подсобных помещений, где жил старый сторожевой пес, и выросший в деревне Батлер инстинктивно бросился на помощь несчастному животному, быстро обогнув террасу вместе с Вероникой.

Они увидели старого мастифа, чьей задачей было охранять дом, лежавшим на боку на каменных плитах рядом с бочкой, которая служила ему будкой; его темная морда была вся в пене и он тяжело дышал, но в остальном с ним, кажется, все было в порядке. Он поднял голову, ощутив их присутствие, но снова уронил ее на камни, выглядя совершенно измученным.

Батлер опустился на колени и осмотрел его.

– Бедный старикан, – сказал он. – Должно быть, у него случился какой-то приступ.

И взяв тяжелую собаку на руки, он умудрился положить ее обратно на солому в ее будке, а существо, которое было слишком слабым для того, чтобы сопротивляться, угрюмо приняло его помощь.

– Не понимаю, что с ним могло случиться, – сказала Вероника. – Прошлой ночью он тоже очень странно выл. Я никогда не слышала раньше, чтобы собака так выла; протяжный вой на одной ноте. Садовник сказал мне, что такой вой предвещает смерть, и сказал, что в хибарах ниже по улице очень расстроились из-за этого; он сказал, что собаки так воют, когда видят разгуливающие души умерших, но никто не умер той ночью, разве что какой-нибудь бродяга или цыган сгинул в полях. Люди даже отправились посмотреть, смогут ли они там кого-нибудь найти.

– О, какой вздор, Вероника! Вы же не хотите сказать, что всерьез воспринимаете весь этот бред? – воскликнул Батлер. – Мамин мопс однажды забрался в мусорную корзину и наелся пуха, который сняли со щетки для ковра, и завыл точно также, когда не смог вздохнуть; я вытащил эту дрянь из его горла при помощи пера. У вашего зверя, вероятно, что-то застряло в дыхательных путях, но чем бы оно ни было, он уже прокашлялся, потому что снова дышит нормально.

И он повел ее обратно на террасу вокруг дома, чтобы оставить в безопасности у двери, прежде чем отправиться обратно в деревню.

Он был на седьмом небе от счастья и ноги его едва касались земли; он почти заполучил Веронику (ему не приходило в голову, что она могла ему отказать), и он насвистывал Свадебный Марш Мендельсона, пока шел по темной лесной тропе. Он прекратил свои упражнения, лишь когда зашел на кладбище, ибо он был хорошо воспитан и считал непочтительным свистеть в таком месте. Только что взошедшая Луна оставляла озера света среди темных тисов и в одной из таких областей возвышалась грубая глиняная насыпь, под которой покоился мужчина, чье влияние на выбранную им девушку все еще было ощутимым. Он остановился у этой насыпи. Какую тайну он хранил? Он должен был прямо поговорить с Вероникой обо всем этом, прежде чем сделает ей предложение; не годится, если у жены будут секреты от мужа, и он решил узнать все обстоятельства этого дела. Кем был этот парень и что ему было нужно? Славно, что он отчалил и расчистил тебе путь, Алек.

– Ну, старина, – сказал он вполголоса, кивая лежавшему внизу человеку. – Боюсь, я отбил твою девчонку, но тебе ведь она больше не нужна, правда? Ты ушел туда, где не женятся и не делают предложений; всего тебе хорошего, я надеюсь, ты там счастлив и играешь на арфе, и не скучаешь по тому, как веселился здесь. Пожелай мне удачи, дружище, даже если я тебя обставил.

И он, насвистывая, пошел дальше. Даже на кладбище он не мог успокоиться, думая о своих перспективах. Ночь была тихой и на этот раз никакой легкий ветерок не возник у могилы, чтобы охладить его тело и сердце, и заставить его ускорить шаг.

Вероника, оставшись в усадьбе в одиночестве, поужинала и села у камина, уставившись на пламя. На окнах не было ставней, а тяжелые саржевые занавески легко поддались бы любой попытке сдернуть их, и они были настолько прогнившими от сырости и старости, что ночь беспрепятственно заглядывала в окна, что могли сделать также и те создания, которые обитали в ней. Однако Вероника не боялась; вылеты из тела, к которым ее приучили действия Лукаса, лишило невидимое покровов ужаса; она знала, что скрывалось в нем, оно не было ей незнакомо, и она также знала, что могла в любой момент попросить о защите, и чувствовала себя в безопасности, словно маленький ребенок, нашептывающий старую молитву: