Первое дело Матильды - Оливер Шлик

– Разве мы не уговаривались на восемь, девушка?

– Простите. Трамвай опоздал.

– Ерунда! В такую погоду любой более-менее здравомыслящий человек понимает, что транспорт может задерживаться. И выезжает пораньше!

Поэтому я вынуждена сочинять отговорку, которая звучала бы правдоподобнее правды. Но при всём желании в голову ни одной не приходит, потому что там носится тысяча мыслей одновременно.

«Я знаю тайну Рори! – повторяю я про себя снова и снова. – Судя по всему, только я в целом свете и знаю! Но то, что он рассказал мне об этой своей сверхспособности, это так невероятно – до конца я, наверное, смогу поверить, только когда увижу всё собственными глазами. В любом случае я докажу ему, что он может мне доверять: никому не скажу, в чём он мне признался. Буду молчать как рыба. С этого момента и до скончания веков!»

Но меня занимает не только невероятный дар Рори, а ещё и то обстоятельство, что знаменитый застенчивый сыщик попросил меня помочь ему в этом деле. Я чуть не лопаюсь от гордости, пока не понимаю: до сих пор всё это больше походило на нечто вроде захватывающей игры. Я просто уповала на то, что Рори как-нибудь распутает это дело. Как и всегда. Но что, если он и дальше не получит никаких сигналов? Тогда нам помогут только опросы. И значит, всё целиком и полностью зависит от меня. И это уже не игра: если я как сыщик оплошаю, репутация Рори, возможно, будет навсегда подорвана. И хуже того: Шарлотта сядет в тюрьму.

Внезапно я осознаю всю глубину собственной ответственности. Меня точно обухом по голове ударили. Наконец приходит трамвай, и я захожу в него, втянув голову в плечи и едва передвигая ноги, как будто у меня на плечах тяжёлая ноша.

Пока семьдесят шестой трамвай трясётся сквозь вечернюю метель, я уныло пялюсь в окно, стараясь не думать о том, что в моём расследовании может пойти не так. Но тут из мрачных мыслей меня выдёргивает «дзыньк» смартфона: папа с мамой прислали сообщение и фотографию. Мама пишет, что в ближайшие дни могут возникнуть сложности со связью, потому что они разъезжают по дикой местности, но что в новогоднюю ночь они непременно проявятся, чтобы я не волновалась, слушалась госпожу Цайглер и всегда возвращалась домой вовремя. И что они меня любят! К сообщению родители приложили фотографию, на которой они с двумя уморительными коалами.

– Смотри-ка, – говорю я Доктору Херкенрату, сунув ему под нос фотографию с коалами, на что он в панике начинает скулить и бросается под сиденье. – Да-да, – говорю я. – Белок и коал он боится до смерти, а у Шарлотты хорохорится вовсю. Может, рассказать ей, как ты тогда, удирая от кота госпожи Хаккефрес, спасся героическим прыжком в унитаз?

Вытянув руку, я делаю селфи, подписываю «Паинька-дочь на пути домой» и отсылаю родителям. Затем, щёлкнув Доктора Херкенрата, который, в шоке от коал, по-прежнему жмётся под сиденьем, пишу «Трусливый пёс в трамвае» – и отсылаю!

Я вхожу в дом с опозданием на четверть часа, так и не подготовив для госпожи Цайглер никакой убедительной отмазки.

По счастью, госпожа Цайглер даже не замечает, что я опоздала, потому что разговаривает по телефону с Раймундом. Похоже, разговор долгий и скорее нерадостный: госпожа Цайглер с лицом жены-убийцы ворчит в трубку:

– Что значит – ты не знал, что там проходит кабель? Надеюсь, ты понимаешь, что если морозильная камера обесточена, то весь охотничий гуляш, который я заморозила, пропал! Господи, Раймунд! – Она в ярости швыряет телефон на базу с таким видом, будто предпочла бы уложить супруга в морозильную камеру рядом с охотничьим гуляшом. – Ох уж эти мужчины! – сетует она. – Хлопот не оберёшься, а толку от них никакого! Мне нужно срочно съесть конфету. – Лишь когда любимая конфета с ореховой начинкой оказывается у неё во рту, она понемногу начинает осознавать, что что-то не так. – А как давно ты, собственно, дома? – недоверчиво спрашивает она. – Совершенно не слышала, как ты пришла.

– Потому что вас отвлекли Раймунд и охотничий гуляш, – с невинным видом заявляю я. – Я здесь уже четверть часа. Вернулась с точностью до минуты. Просто не хотела мешать вашему разговору.

Госпожа Цайглер, кажется, не очень поверила и глядит с сомнением, но тут без всякого предупреждения у меня начинает урчать в желудке. Громче, чем у своры голодных волков. Доктор Херкенрат срочно бросается в укрытие.

– Господи помилуй! Ребёнок! – Госпожа Цайглер озабоченно хмурит лоб. – Надеюсь, ты ела сегодня что-нибудь толковое? Эта Каролина и её родители – они хоть не веганы или что-то вроде того?

Я действительно голодна как шайка разбойников. В конце концов, кроме булочки и нескольких шоколадных драже у меня целый день во рту не было ни крошки.

– А можно, вы в виде исключения и в такое позднее время приготовите мне один из ваших бесподобных блинчиков с корицей? – спрашиваю я, глядя с тем способным растопить любое сердце выражением, которое Доктор Херкенрат использует, когда хочет выпросить какую-нибудь вкусняшку.

Наблюдая за тем, как госпожа Цайглер готовит тесто для блинчика, я стараюсь вызвать в памяти всё, что сегодня услышала, увидела и узнала в связи с кражей жемчужины Шпруделей. Что из этого правда? Что – ложь? Что с чем связано? Имеет ли какое-то отношение к краже слепленный за ночь снежный ангел? Из-за чего на самом деле Дориан подрался с Усатым? Почему врёт Лана Берг, хотя у неё железобетонное алиби? По какой причине Рори не улавливает сигнала от сейфа? Отчего украли только жемчужину, а всё остальное оставили? И почему этот злобный комиссар Фалько уверен, что преступница – Шарлотта?

Особо далеко меня эти размышления не заводят. Прежде всего потому что ход моих мыслей постоянно прерывает госпожа Цайглер, которая сегодня, похоже, решила быть самой разговорчивой из нас двоих. Она говорит без умолку: рассказывает мне в мельчайших подробностях, что было в сегодняшних сериях «Жён-убийц» (в одной – незатянутые колёсные болты, в другой – фен в ванне), а затем плавно переходит к своей излюбленной теме – Раймунду.

– Позавчера он поцарапал машину, а вчера по ошибке выпил уксусный очиститель, – бурчит она. – И это при том,