Жизнь коротка, как журавлиный крик - Айтеч Хагуров

и мужчин. Далее тамада удивил меня некоторыми лингвистическими тонкостями, указав на то, что в адыгском языке есть два слова, соответствующие русскому слову «жена». Одно «Ш1узэ» переводится как «женщина такого», а второе «гуаще» — княгиня. Первое слово применимо к молодым женам, но не применимо к женщинам в солидном возрасте, имеющим детей и внуков. О них надо говорить «княгиня такого‑то» — и это будет точно означать «жена такого‑то». После выступления адыга в элегантном костюме, тоже затронувшего вопрос о женщине, наступила тишина. Был слышен лишь звон вилок и ложек. Тишину нарушил голос Багова.

— Главное, чтобы жена подошла мужу, и тогда обычаи сами к ним подстроятся.

Кто‑то спросил Магомета, есть ли у него жена?

— Жена была у меня хорошая, один только недостаток у нее оказался — мало прожила. Хоть и моложе меня была. Женился на второй, почти своей ровеснице. Она давно забыла ночные утехи и думала, что и я их забыл. А я не могу глаз сомкнуть всю ночь, если рядом женщина. Не выдержала, бедняжка, больше полугода, ушла. С тех пор проблема у меня жениться. Молодые стесняются за меня, старика, идти, а те, что ближе ко мне по возрасту, боятся, зная, что буду к ним каждую ночь приставать. Да еще Муслимат всем порассказала много такое…

— Год назад ты же нашел русскую хорошую бабу прямо на дороге, — крикнул с угла мужчина, как и я, постоянно слушавший Магомета.

— Не на дороге, а на станции, — поправил Магомет. Повез на станцию внучатую племяшку, уезжала она в Ростов. Проводил, смотрю сидит баба, приятная, лет пятидесяти, с дочкой красивой лет пятнадцати — шестнадцати. Нищета их выгнала из средней России, едут к малоизвестному им родственнику под Ставрополь. Я убедил ее, что лучше ко мне поехать. Стали жить. Да, баба хорошая оказалась.

Магомет стал описывать сексуальность этой женщины откровенно, почти физиологически и все же не пошло, не вульгарно. К сожалению не могу передать все это на его сочном языке. Одно могу сказать: слушая его, убеждался, что в этом семидесятипятилетнем теле живет еще мощный самец, далеко себя не исчерпавший, еще способный и ублажать женщин, и даже делать детей.

Магомет с сожалением отметил, что расстался с ней.

— Почему же с такой расстался? — спросил, сидевший напротив меня лысоватый мужчина, с масляными тазами, с улыбкой, делавшей его похожим на собаку, высунувшую язык из открытой пасти от удовольствия. Его явно расстопили рассказы Магомета о сексуальности женщины.

— Расстался я с ней не по своей воле — Аллах свидетель. Когда настала весна, ее девочка, стройная и смазливая, загуляла. Да еще как! Все механизаторы наши, на всех видах транспорта повадились к ней, к моему дому. Я долго терпел, пока летом один на комбайне не подавил все заборы и не снес угол моего дома. У меня стал складываться конфликт почти со всеми механизаторами, со всеми молодыми — это точно. Пришлось посадить ее вместе с матерью в телегу, привезти на ту же станцию. Дал им денег и отправил к тому самому малознакомому родственнику.

— Да, — заключил Магомет свой рассказ на русском языке, — баба нужна… и далее выматерился тоже по — русски. Вероятно этим подчеркивая, что ему нужна русская баба. В течение всего нашего ночного пира он неоднократно повторял эту фразу по — русски с русским матом, когда речь заводили о его личной жизни.

В условиях, когда молодые соплеменницы не хотели, а пожилые не могли удовлетворить его притязания, вполне разумно было обратить надежды на представительницу соседнего великого этноса.

За столом становилось шумно. Тема отношения адыгов к женщине себя исчерпала. Я стал просить Малича как‑то спровоцировать Багова еще что‑то рассказать. Малич, попросив у компании тишины, обратился к Багову:

— Расскажи, Магомет, как ты помог Джанчатову снова занять свой высокий пост в Майкопе.

За все время нашего застолья Багов почти не ел. Еще в начале он сослался на то, что плотно поужинал. За весь вечер и всю ночь он лишь несколько раз что‑то жевал. Маленькая рюмка, которую он регулярно поднимал, исчезала совсем в его корявом, мохнатом кулаке и появлялась на свет божий тогда, когда ставил ее на стол, почему‑то каждый раз не напротив себя, а в сторонке. Просьба Малича застала его в момент, когда он только закурил очередную сигарету. Докурил ее до середины, притушил, остаток положил на спичечную коробку и начал свой рассказ.

Второй рассказ Магомета Багова.

— Было это время, когда кукуруза была в большом, даже государственном почете. В Адыгее начальником всего сельского хозяйства был тогда Джанчатов. На областном совещании он стал пропагандировать почин Валентины Гагановой — помните была такая не то ткачиха, не то швея, которая возглавляла передовую бригаду, а потом решила пойти в отстающую и поднять ее до уровня передовой. Партия тогда по всей стране этот опыт пропагандировала. И Джанчатов, как член партии, тоже был вынужден это делать. Он стал говорить на совещании, что надо передовым председателям колхозов этот почин поддержать и пойти в отстающие колхозы. Кто‑то из зала пошел на принцип, стал и с места, и с трибуны призывать самого Джанчатова первому показать пример. Деваться было некуда Джанчатову: вызов он принял… и так загудел в наш отстающий колхоз председателем со своей высокой должности. Надо честно сказать — мужик он был умный. Он начал с того, что стал ко всем работникам присматриваться. Ни к скотине, ни к полям, а к людям прежде всего. У меня с ним даже дружба стала складываться. Словом, тайком и выпивать стали: я, — простой ездовой, и наш новый председатель. А кукурузная кампания была в разгаре — урожаями кукурузы мерили успехи колхозов, награждали, наказывали. К этому времени партия так расхозяйничалась, что приказывала не только то, что надо делать, но и как делать. Кукурузу надо было выращивать только в звеньях. Однажды, когда Джанчатов спросил, кто лучше всех может возглавить кукурузоведческое звено я сказал: «Знаешь, ты особые надежды на звено, не возлагай. Дам тебе совет, но он требует риска. Пойдешь на него, повезет — вознаграждение будет щедрое. Там на отшибе, где река с рукавом отделяет от основного массива большой участок, раздай людям землю при условии, что они «расплатятся половиной урожая».

Риск состоял в том, что на таких условиях тогда землю нельзя было раздавать, даже если она пустовала. Джанчатова могли выгнать из партии. Но и соблазн — выйти в передовые был велик. Он мучился три дня, обдумывал что делать, и, наконец, решился. Находились мы далеко от Майкопа, да и участок тот на отшибе, словом, пронесло, не заметили.

Результата такого и я не ожидал. Получилось, что наш колхоз собрал больше всех кукурузы в районе. Сданную арендаторами кукурузу, записали в урожай кукурузоведческих звеньев. Все были в выигрыше, а наши звеньевые стали знаменитыми в области. К ним приезжали газетчики. Самого Джанчатова, как выполнившего свою задачу, снова забрали в Майкоп на прежнее место.

Когда Магомет на этом закончил рассказ, Малич толкнул меня в бок, а самому Багову сказал:

— Неужели он никак тебя не отблагодарил?

— Ему было не до этого — так было много у него тогда дел в связи с победой, — отвечал Магомет.

Кто‑то из присутсвующих заметил, что Багов все же свое не упустил и с Джанчатова гонорар все же взял.

— Не может этого быть, — подчеркнуто категорически отвечал на реплику Малич, но смотрел при этом на Багова.

— Со временем стало обидно, — продолжал свой рассказ Багов.

— В победной суматохе он мог меня забыть, но потом он стал работать на спокойном месте. Дело в том, что на прежней должности ему стало скучновато работать после того, как он попробовал у нас живое дело. Он организовал под Майкопом большую индюшиную ферму и перешел туда председателем. Весь Майкоп, и не только Майкоп потянулся к нему с просьбой выписать индюшатины. Все придумывали поводы самые важные: свадьба, похороны, важные гости. Сами знаете, что у нас, у адыгов, индюшатина и свадебное и ритуальное угощение. По нашим обычаям в таких случаях нельзя отказывать. Но и хозяйство надо было вести. Джанчатов нашел выход. У него на столе было три карандаша разного цвета: красный, желтый и зеленый. Он их использовал как сигналы светофора. Следуя обычаю, он на всех заявления писал «Завхоз — выдать», но разными карандашами. Зеленый цвет означал «выдать», желтый — «поторговаться, посмотреть, что из необходимого хозяйства можно взять взамен», красным — «не выдавать».

Когда я пришел, он схватился за зеленый карандаш. Свой долг он вспомнил и рад был расплатиться. Но зато забыл, что я с виду только простоватый, а на самом деле хитрый.

— Меня прислали не за индюшками, меня прислали за лошадьми. Нам нужны две лошади, — объяснил я причину визита, хотя в действительности меня никто не присылал, пришел я по своей воле и задумке. Тут Джанчатов стал сокрушаться, говорить, что мне он ни в чем не отказал бы, но в их хозяйстве нет ни одной лошади — одни индюшки и техника. Неожиданно замолчал, поднял палец кверху и набрал какой‑то номер по телефону, кого‑то спросил. «Ради тебя решил попросить у соседа, директора совхоза, в счет расчетов. Но его сейчас нет, будет завтра. Так что будешь сегодня моим гостем»,