Хрупкая женщина - Дороти Кэннелл

– Уж скорее они все выпадут за день, – яростно буркнула Доркас и тут же удостоилась доброй порции скабрезных насмешек.

– Я возьму флакон, – торопливо раскрыв кошелёк, я протянула мужичонке фунт, попутно объясняя всем, кого это могло интересовать, что через два дня мой день рождения и я имею право сделать себе подарок.

Мой дипломатичный маневр ничуть не успокоил Доркас, она принялась свирепо выталкивать меня из толпы. В конце концов, благодаря её усилиям, я наткнулась на высокую женщину с волосами, собранными в длинный лоснящийся хвостик. Во всяком случае, я решила, что это именно женщина, поскольку видела лишь спину и блеснувшую в ухе золотую серьгу.

– Ты, случаем, не хлебнула из этого флакона? – Доркас взяла меня под руку. – Как-то странно ты себя ведёшь.

– Просто я голодна, – жалобно отозвалась я.

Часы на башне пробили полдень. Мы отправились в известное нам заведение. Нахалка весело крикнула из-за стойки бара, что рагу подгорело, но мясной пудинг тает во рту.

– Меня устраивает, – отозвалась Доркас.

Демонстрируя небывалую выдержку и силу воли, я заказала лишь салат. Мы устроились за столиком у окна. Я начала находить, что самодисциплина приносит мне известное чувство удовлетворения, жаль только, что не сытости. Я научилась наслаждаться каждым кусочком или глотком – даже кофе-эспрессо, который, как и рагу, был пережженным, показался мне истинной амброзией.

Доркас бросила в свою чашку три куска сахара, и тут подоспел наш заказ.

– Маловато времени выделил тебе дядя Мерлин. Типично мужской взгляд на вещи – если мир был создан за семь дней, то его можно привести в порядок за шесть.

– Он всё-таки дал нам шесть месяцев, а не дней. Всё дело в том, что эти дни летят так стремительно, – я понизила голос, поскольку сама всегда подслушиваю в ресторанах, а сегодня я почему-то испытывала параноидальное чувство, будто все остальные в переполненном зале разделяют мою пагубную склонность.

– Кстати, о времени, это правда, что у тебя послезавтра день рождения?

Я нехотя признала этот неприятный факт. Прежде чем моё признание успело привести к каким-то последствиям, к нашему столику приблизилась Нахалка. Она сообщила, что рассказала про нас своей бабушке, и оказалось, что та прекрасно помнит далёкие дни, когда прислуживала в доме Грантэмов. Если нам не в тягость и мы располагаем свободным временем, бабушка будет рада с нами встретиться. Мы можем заглянуть к ней в гости, поскольку сама она нынче редко выходит из дома.

Мы зашли в цветочный магазин на площади и купили букетик нарциссов. Бабушка Нахалки жила в одном из домов, примостившихся на склоне у тянущейся вдоль берега дороги. Дверь открыла симпатичная невысокая старушка, её седые волосы были уложены на затылке в аккуратный узелок.

Я подумала (как, наверняка, и Доркас), что неплохо бы и мне выглядеть в восемьдесят с лишним лет, как эта милая бабуся.

Похоже, объяснять, кто мы и откуда, не было необходимости, и нарциссы хозяйка приняла с благодарностью. Нас тут же усадили в гостиной у весело потрескивающего камина; на буфете рядком выстроились фотографии в рамках; на полированной мебели повсюду лежали белоснежные вышитые салфетки. Через минуту появилась тарелка со сдобными булочками, отказаться от которых было бы полным идиотизмом, а вот чая, нам сказали, надо немного подождать. Вид почерневшего чайника, шипящего над языками пламени, ласкал взор. Мне с первого взгляда понравился этот дом, похожий на избушку на курьих ножках. Я словно оказалась на страницах детской книжки, где милая, вечно сонная хозяйка клюёт носом у огня в платье из канифаса, белом накрахмаленном фартуке и чепце.

Должно быть, в те далёкие дни старушка, – а она поступила на работу в Мерлин-корт, когда ей исполнилось двенадцать лет, – носила именно такой наряд. Мы обратились к ней учтиво – миссис Ходжкинс, – но она потребовала, чтобы мы запросто называли её Роуз.

– Трудные были времена, – сказала Доркас, чтобы завести разговор.

Старушка наклонилась, насыпая из жестяной коробочки чай в керамический чайник.

– Времечко-то и вправду было нелёгкое. Но, благодарение Богу, с хозяйкой мне ох как повезло! Миссис Грантэм целыми днями трудилась на кухне как пчёлка, а мне не раз, бывало, говаривала: «Брось ты плиту, Роуз, выпей-ка лучше чашечку чаю». Вот уж добрая была душа! Однажды я еле доковыляла до хозяйского дома – застудила ноги, утро выдалось сырое да морозное. Так она велела снять с меня чулки, натереть ноги мазью и перебинтовать. Она и снадобья всякие готовить умела. Повар тогда, помню, в ярость пришёл, потому как она отправила меня простыни чинить. Не знаю, какие уж слова госпожа говорила повару, чтобы он утихомирился. Я после много в каких домах работала, но другой такой доброй души, как миссис Грантэм, мне не довелось встретить. И в кулинарии-то она разбиралась дай Бог каждой! Матушке моей прислала как-то рецепт помадки собственного изобретения. Ну просто замечательный рецепт!

– А мистер Грантэм? – я с благодарностью приняла из рук старушки чашку с ароматным чаем.

– Отвратительный человек! – Роуз даже и не подумала извиниться за резкость. – Самодовольный тип, надутый, прямо как попугай, вечно стремился соседям пыль в глаза пустить. Тогда многие в нашей округе гостей у себя принимали – кто раз в неделю, кто два. А мистер Грантэм настоял, чтобы его жена каждый божий день приёмы устраивала. Ей-Богу, бедняжке просто невмоготу было разряжаться да целыми часами торчать в гостиной, развлекая всяких вдов и молоденьких девиц. Ей больше по душе было возиться у печи, или в саду работать, или с мистером Мерлином запускать бумажного змея.

– Они ссорились?

– Господин и госпожа? Да постоянно! – Роуз поправила салфетку на подлокотнике кресла. – И всё по вине мистера Грантэма. Как-то раз в дом прибыла одна важная дама, в дороге её застигла непогода. Вы бы слышали, как хозяин разозлился, что госпожа провела её светлость на кухню, а не в гостиную. Дамы болтали о рецептах, снадобьях и всяком таком. «Ты вела себя вульгарно!» – обвинил он потом жену. Но её светлость ничуть не обиделась и даже прислала письмо с благодарностью и подарок – пасхальное яйцо, наверное, для Мерлина. А было это всё аккурат тогда, когда мистер Грантэм надумал заказать портрет жены. Не потому, что он больно уж сильно её любил, а просто так полагалось, вроде бы, знатным господам. Но на настоящего-то художника ему по скупости не хотелось раскошеливаться, он и нанял одного малого из нашей деревни по имени Майлз Биддл. Хороший был парень, вот только картинки у него выходили ужасные, люди на них страшны как смертный грех.

– Так вот кто написал портрет! А мы-то всё гадали, что это за художник. Картину мы нашли, но она не закончена, – я обернулась к Доркас за поддержкой, но та суетливо орудовала ложкой, помешивая чай.

– Скандал из-за этой картины поднялся жуткий. Госпожа не была красавицей. Видит Бог, разве в том её вина?! Но мистер Грантэм пожелал, чтобы её изобразили важной дамой в высоком белом парике с мушкой на щеках. Вылитая Мария Антуанетта перед тем, как бедняжке отрубили голову! Он заявил госпоже, что она скорее на служанку смахивает, чем на хозяйку большого поместья. Мне об этом Джоан, горничная, рассказала – услышала, когда вытирала пыль с замочной скважины в гостиной. А потом хозяин взялся за Майлза Биддла, принялся кричать, дескать, малый забыл своё место.

– Вот как! – протянула я.

Наверное, снобизм у тётушки Сибил в крови, так сказать, генетическое отклонение.

– Чушь всё это! Майлз больно застенчивый был, где уж такому недотёпе выйти за рамки приличий. Стоило госпоже заговорить с ним, он каждый раз краснел как мальчишка. Джоан любила его поддразнивать, лет-то им поровну было, годков эдак по двадцать, она всё смеялась и называла его парнем что надо, а Майлз пускался в бегство. Но с миссис Грантэм он чувствовал себя посвободнее. Слишком уж свободно, как заявил мистер Грантэм, когда обнаружил, что парень входит в дом не с чёрного хода.

– А почему он должен был входить с чёрного хода?! – вспыхнула Доркас. – Может, художник был из него и никудышний, но он ведь не бродил от дома к дому, торгуя всяким хламом.

– Не беспокойтесь, дорогая. Хозяйка заступилась за него. Сказала, что парень, мол, оказывает им любезность, коли согласился писать её портрет. Вот такая вот карусель вышла, а госпожа терпеть не могла скандалов – за своего маленького Мерлина опасалась. Она всегда перво-наперво думала о сыне. Приглашала его кузину Сильвию или Сибил, уж и забыла, как её звали, на летние каникулы, чтобы, значит, составить мальчонке компанию. Гадкая, скажу вам, была девчонка. А уж её комната! Боже, какой кавардак она там устраивала! И стоило госпоже пожурить её, та начала хныкать, что всё это свинство устроила собачонка. Подумать только! Но вот мистер Грантэм любил мисс Сибил. Хоть и противно говорить об этом, да я не раз замечала, что мужчины, из тех, у кого мозоли на коленях от частых молитв, питают слабость к маленьким девочкам.