Отходняк после ящика водки - Альфред Кох

Звери – это важнейшая в Африке вещь; если б не они, то кто б туда летал? Кому интересна пустая растительность? Ну дачникам разве каким-нибудь. Вот можно два часа смотреть не отрываясь, как обедает львиная семья. Вроде они жрут себе мясо, и все. Но какие при этом живописные жесты, и убийственные гримасы, и удивительные звуки! Это вызывает у зрителей, включая меня, неподдельный восторг.

Львы обедают антилопой… Когда это видишь с близи, то возникает чувство не то что счастья – такого, пожалуй, все-таки нет, – но большой удачи, огромной! Антилопу не жалко, такая ее судьба и такое назначение в жизни. Чего не хватает, так это разве что возможности в каком-то бронекостюме подползти к львам и, распихивая их и рыча дурным голосом, отгрызть от антилопы порцию карпаччо.

Это не просто красота ситуации. Важно то, что ты подсматриваешь за, не побоюсь этого слова, таинством. К такому делу, как ужин львиной семьи, обычно не пускают свидетелей. Не то что не пускают, их даже вообще съедают. А тут ты стоишь себе в машине и, высунувшись из люка, смотришь на семейную трапезу экзотических существ, дикой причем красоты – это я про льва с его марксистской гривой и получеловеческими-полузвериными чертами лица. Но и это, думаю, еще не все. Я записывал это все на другое утро после зрелища и все еще чувствовал в себе некое подобие, послевкусие священного ужаса. Мне не верилось, что я там был и видел это своими глазами. Мне самому наутро это казалось нереальным!

Или – озеро, берег которого и половина зеркала покрыты розовыми фламинго. Их тысячи. Они ходят взад-вперед, туда-сюда на своих ломких ногах, еще тоньше, чем даже у Кейт Мосс. Фламинго – это неплохо, пусть будут, но ничего особенного: это когда их три, пять или десять. Мы их повидали немало. Но тут дело в количестве. Оно важно. Совершенно разные чувства испытывает человек при виде стодолларовой банкноты – и при виде чемодана с такими же дензнаками. Десять тысяч фламинго – это роскошь, богатство, это дикая, нечеловеческая красота. Можно час на них смотреть, можно два. А потом – некоторым везет, и они это застают, вот я, например, – птицы поднимаются и взлетают все разом. И носятся над берегом, закрывая своей розовостью полнеба. На другой день не лень ехать на тот же берег. И стоять час или два. Но если они не взлетают, чувствуешь себя обманутым. Ко всему человек привыкает, и всегда ему хочется большего… С этим ничего не сделаешь. Но тем не менее, думаю, жизнь смело можно делить на две половины: до тыщ фламинго и после.

Теперь слоны. Они ходят там как у себя дома, не обращая внимания на машины, принимая их за тупых безобидных зверей. Слоны сделаны как бы из дорогой антикварной кожи, которая долго пылилась и сморщивалась на дедушкином чердаке в запаснике. Вот идет слон, совсем близко, и машет ушами. За ним слониха. И тут же слоненок, веселый и беспечный. Они совсем рядом, и плевать им на тебя. Человек – царь зверей? Венец творения? Не смешите меня. Тот, кто это придумал, не был в Африке. Он мог себя сравнивать разве что с Каштанкой или с колхозной коровой…

Думаю, тут очень дорога иллюзия, которая возникает, которую ты фактически покупаешь: что человек будто бы не уничтожает природу, не губит зверей, не рассовывает немногих выживших красавцев по концлагерям зоопарков и все якобы тип-топ. Что человек как бы не вырубает лесов и не отравляет рек и морей, что он ни в чем не виноват и что будто бы человеческая цивилизация не губит все живое на своем пути – включая и «вершину эволюции». И – сухой остаток – человек будто бы мудрое и безобидное существо, всего лишь. Иллюзия эта прекрасна – но в такое состояние можно впасть ненадолго и только под действием наркотика, каковым я смело могу назвать Африку, слетав в нее снова. Кстати, многие побывавшие там на эти поездки именно подсаживаются – этот часто встречающийся термин только наполовину шутлив.

Без зверей пусто. Жизнь без них становится убогой. Какие в России в средней полосе звери? Зайца увидишь промелькнувшего – и уже радость. А наступил грибник на кучу медвежьего говна, то-то адреналину! Эхе-хе… Стерильность цивилизованной жизни иногда сильно утомляет. Если животные исчезнут – я про диких, а к тому идет, – на человеке это скажется ужасным образом. Он и так-то не очень…

В принципе всех встреченных зверей можно было пристрелить и привезти в Москву их мертвые чучела. За это нет уголовной ответственности. С такими людьми даже здороваются и зовут их в приличные места. Удивительно и странно устроен наш мир все-таки!

Дети там очень симпатичные. Чернота делает их больше похожими на зверят (это я без тени расизма), что сильно повышает их трогательность и притягательность. Их даже жальче, чем сопливых белых чужих детей. Они в целом ведут себя куда приличней, чем взрослые. Ну если и пристают, то деликатно – засовывают руку в открытое окно машины и просят всего лишь «pen». Простая шариковая ручка там – серьезный подарок, навскидку простая мобила там – знак принадлежности к среднему классу, без шуток.

Особо хороши дети, которые не по улицам бегают голодранцами, но ходят в школу и одеты в какое-то подобие формы. У них сосредоточенные лица, они серьезны, школа – это не просто тоскливая обязаловка, а путь в новую жизнь, наверх, туда, где работящий парень может накопить на «Нокию». И вот идет как-то такой класс юных сопляков-красавцев по улице, а тут я.

– Здрасте, – говорю, – дети!

– Здрасте, – отвечают. А самый смелый затевает:

– Coins! Money!

Ну что ж, берите. И начинаю им раздавать мелочь: русскую, американскую, местную – кому как повезет; кстати, оно и в жизни, ребята, точно так же. Они, значит, хватают, а я замечаю, что лапки у них очень цепкие. И каждая старается побольше ухватить. Молодцы… Раздав стакан мелочи, я стал детей фотографировать, уж больно хороши, а шоферу своему говорю:

– А ну-ка узнай, кто из пацанов у них лучше других учится, и я ему дам двадцать долларов. Показательно, перед строем.

Не успел шофер рта раскрыть, как вдруг возле нашего вэна остановился белый драный «форд» и из него выскочил сухой парень в белой рубахе с короткими руками. Он тут же стал блажить:

– Не смейте! Что вы делаете?!

– И что же я делаю?

– Нельзя даром фотографировать детей! Вы будете делать на детях прибыль! – Он был возмущен и отчитывал меня.

– А ты кто такой? И чего лезешь не в свои дела?

– Я здешний батюшка. Даром что сегодня в штатском. И тут меня все касается.

– Ну, раз так… Тогда скажу, что я не даром, я им денег дал уже.

– Нет, те деньги, которые вы им дали даром, могут их развратить. Они их потратят на разную ерунду.

– А как надо было? Я чисто из любопытства спрашиваю. Вот интересно, как вы это видите?

– Я это вижу так, что вы находите ближайшую школу и заносите туда долларов сто. Или двести. А после этого с официальным разрешением…

В итоге, когда малахольный пастор все испортил и разогнал детей, они засобирались, и я на ходу лихорадочно вытащил долларовую пятерку и отдал ее тому, кто стоял ближе. Это оказалась очень и очень симпатичная девчонка. Значит, я хотел дать детям урок типа «кто хорошо учится, у того будут деньги». А вышло «смазливая девчонка не пропадет при белых папиках, и что толку от ваших книжек».

Наверное, все хотели как лучше…

Поучительная история.

Неужели я вложился в рекламу проституции?

Как-то в тех краях я разговорился с туристом-англичанином.

– Как ты себя тут чувствуешь? – Это ж для него типа бывшей союзной республики, которая унесла сколько могла суверенитета.

– Нэйс плайс, – сказал он с жутким акцентом жителя какого-то поселка под Лондоном – такой не сразу и разберешь, надо то и дело переспрашивать. – Здесь красиво.

– Ну и все-таки? Было все ваше, а теперь – привет…

– Да ну… Наше… Я и в Лондоне теперь себя не чувствую дома. Город чем дальше, тем больше чужой. Белых не видно… А ты меня спрашиваешь про Кению!

Он вздохнул и пошел фотографировать обезьян дорогим аппаратом со сменной оптикой, а это все куплено на пенсию простого слесаря. В самом деле, что ему, бегать на оппозиционные митинги наперегонки с русскими пенсионерами и орать про пядь земли, которую он не отдаст? Некогда человеку, вон путешествовать надо. Жизнь короткая…

В сортире второго Шереметьева, куда я заглянул по прилете, вонь была покруче, чем в аналогичном заведении на базаре в Момбасе. Но вода в писсуаре закручивалась по часовой. Это означало, что я таки попал в Северное полушарие.

И.С.

ПОЭЗИЯ ХОРОШО ПОШЛА ПОД ВОДКУ

Сетевые поэты, также известные как падонки, вполне уже властвуют над умами современников. Из развлечения провинциальных библиотекарш поэзия стала чуть ли не любимым искусством в продвинутых московских кругах.

Одна поклонница сетевой поэзии, муза известного поэта (причем это по ее, а не по его версии, но разве это важно?), воскликнула на днях: