Капитаны ищут путь - Юрий Владимирович Давыдов

«Б-о-об… — печально, точно удары погребального колокола, отдавалось в душе десятилетнего мальчугана, замершего у входа в балаган. — Б-о-об! Ах, когда же отец даст мне шиллинг!»

При мысли об отце мальчуган испуганно вздрогнул. Оглянувшись, он посмотрел на окна в доме, что стоял, увитый плющом, на другой стороне дороги. Так и есть: недреманное отцовское око следило за сыном. Мальчуган вздохнул и с видом осужденного, всходящего на эшафот, направился домой.

Ну конечно, отец поджидал его в углу сумрачной столовой, в своем виндзорском кресле с высокой резной деревянной спинкой.

Ну конечно же, он медленно сказал: «Джон, сколько раз я говорил…» — и кивком указал на стену, где висела ременная плетка. Десятилетнему Джону не надо было объяснять, что говорил отец столько раз, — говорил он, чтоб Джон не смел глазеть на публику у балагана и не торчал часами у входа в заведение бездельника Уэлса. Все это Джон знал прекрасно, знал, что плетки не миновать, но искушение было так сильно, так необоримо… Джон сам подал отцу плетку и стоически перенес очередную порку.

В десять часов вечера вся многочисленная семья торговца-бакалейщика Франклина, отужинав холодным ростбифом и крепким чаем, разошлась по комнатам.

Джон лежал в постели и, оперев подбородок на кулаки, предавался мечтам, занятию, которое стояло у него на втором месте после восхитительного и одновременно мучительного пребывания подле дверей балагана.

Братец Джеймс, как человек благовоспитанный, ровно сопел. Сестрицы за стеною, похихикав и пошептавшись, вскоре угомонились. В доме было совсем тихо, если не считать отчетливого тикания больших часов с улыбающимся солнцем и меланхолической луной на циферблате да таинственного поскрипывания половиц, объясняющегося, верно, тем, что привидения вышли на свои ночные прогулки.

Поразмыслив о привидениях, Джон задумался: как хорошо было бы сделать лестницу такой длины, такую высоченную, чтобы добраться до небес. Вот она уже готова, эта необыкновенная лестница. И он, Джон Франклин из Спилсби, взбирается по ней. Выше… выше… выше… Облака остались внизу, облака закрыли городок, всю Англию, Лондон… А какой он, Лондон?.. Но Лондон Джон уже не смог представить, ибо он неожиданно и крепко уснул.

Джон и не подозревал, что в одной из соседних комнат решают его судьбу. Вильям Франклин с основательностью бывшего фермера, а ныне преуспевающего торговца, владельца магазина и небольшого именьица в нескольких милях от Спилсби, толковал со своей женой. Жена его, успевшая за долгие годы супружества обзавестись дюжиной детей, почтительно выслушивала рассуждения мужа.

Итак, говорил Вильям Франклин, сыновья выходят в люди, и будущее их обеспечено. Старший, Томас, занимается коммерцией и, унаследовав отцовскую деловую сметку, несомненно пойдет далеко. Виллингам учится не где-нибудь, а в Оксфордском колледже. Они еще с супругой увидят его в адвокатской мантии. Третий, Джеймс, верно, поступит на службу в Ост-Индскую компанию. Э, что там ни говори, все выйдут в люди. Но вот этот… младший, Джон… Был бы и он отличный сын, если б не его дурацкая мечтательность. Впрочем, может быть, мальчишка переменится, даст бог вырастет столь же деловым и предприимчивым человеком, как он, как старшие дети. Отдадим-ка его в школу…

Это была грамматическая школа. Но не в самом Спилсби, а неподалеку от курортного приморского местечка на берегу залива Салтфлит. И не отцовские наставления и не уроки в грамматической школе решили судьбу Джона. Судьбу решил залив Салтфлит.

Однажды, майским днем, Джон и его школьный приятель пришли на морской берег. Робко приблизился тринадцатилетний мальчуган к волнам, широко раскрыв темные глаза, впервые вгляделся в них, и сердце его стеснило незнакомое волнение. Чередою бежали седоватые волны, шумели у ног и откатывались вспять, точно маня за собой. Приятель поднял камень и, пригнувшись, швырнул его в море. Камешек скользнул по волнам, подпрыгнул раза три и утонул. Приятель радостно вскрикнул и от избытка чувств предложил Джону побороться. Но Джон тихо покачал головой: нет, ему хочется смотреть на море; да, да, стоять на месте и просто так смотреть на море.

Из залива уходил в океан рыбачий парусник. Не отрываясь смотрел Джон на одинокий парус, вид которого рождает почти у всех сладостное ощущение свободы, стремление умчаться в неизведанное, манящее, таинственное.

Джон, тихий и смирный, погруженный в думы настолько, насколько в них может погрузиться мечтательный школьник, вернулся в школу. С этого дня он думал о нем — об этом сверкающем, манящем, таинственном море, и о том одиноком парусе, что уплыл вдаль. Часто, улучив время, он приходил к морю. Он приходил к нему один, потому что приятелю непременно требовались шумные игры, а Джона поглощало созерцание волн.

Живая, переменчивая, то ласковая, то грозная океанская даль звала его все громче, все настойчивее. И он уже втайне знал, что вручит ей свою судьбу.

Однажды Джон заикнулся дома, что хорошо бы, дескать, ему попытать счастье на корабельной службе. Отец замахал руками: и думать не смей! Что за бредни? Как девять английских отцов из десяти, Вильям Франклин был решительно против морской карьеры сына. Однако сын, как девять английских подростков из десяти, не только «смел думать», но просто ни о чем другом и думать не хотел.

Минул год. Джону исполнилось четырнадцать. Он стоял на своем, и родитель наконец сдался, разрешив ему послужить малость на каботажном судне.

— Поглядим, — сказал отец, поджимая губы, — что-то запоет наш милый Джон, когда хлебнет морской жизни.

Джон хлебнул. Воротившись, он равнодушно прошел мимо балагана мистера Уэлса, хотя теперь в его кармане был уже не один «боб», и валкой походочкой подошел к отцу, отдыхавшему, по своему вечернему обыкновению, в виндзорском кресле. Один лишь независимый вид Джона подсказал Франклину-отцу, что Франклин-сын унаследовал если и не его деловую сметку, то во всяком случае его упрямство.

Препирательства были оставлены. Старший брат, двадцатисемилетний Томас, повез Джона в Лондон. Занятому Томасу чертовски не хотелось тратить время на сумасбродного мальчишку. К тому же стояла уже осень, дождливая, туманная, ветреная английская осень. Но — приказ отца!..

Багаж положили в плетеную корзину на задке высокой почтовой кареты. Возница прогудел в рожок, и карета покатилась, разбрызгивая грязь и увозя Джона из его детства.

Лондон, вопреки ожиданиям, не оглушил Джона. Был поздний час. На