ВПЗР: Великие писатели земли русской (февраль 2008) - журнал Русская жизнь

В чем, собственно, главная претензия Харитонова к Окуджаве? Дело даже не в его либерализме - мало ли было либералов. Дело, оказывается, в том, что он не чувствовал вины за отца-коммуниста, принесшего России неисчислимые беды. Но и эта претензия, на поверку, бьет мимо: если отец Окуджавы вместе с братьями кому и принес беды, то главным образом Грузии, где они способствовали в феврале 1921 года установлению советской власти (в чем Михаил и Николай Окуджава позже многократно раскаялись, уйдя в оппозицию). В России Шалва Окуджава отнюдь не зверствовал. Более того - сделавшись парторгом Уралвагонстроя (не по своей воле, из-за конфликта с Берией, вытеснившим его из Тифлиса), он, по воспоминаниям рабочих, был единственным, кто всемерно старался облегчить участь раскулаченных, высланных на уральскую стройку. Он налаживал быт, разрешил частную торговлю, устроил базар - в общем, Шалву Окуджаву любили на Вагонке. И сын его всю жизнь каялся за материнскую и отцовскую непримиримость, говорил, в том числе и автору этих строк, что его родители сами выстроили систему, которая их пожрала. Правда, в письмах к сыну другого уралвагонстроевского репрессированного - Лазаря Марьясина - Окуджава признавался: «Один критик написал о романе, что, несмотря на обаяние окуджавской прозы, вызывает возмущение, что автор описывает с любовью родителей-коммунистов, которые творили зло! Я думаю: болван! А как должен был описывать своих родителей десятилетний мальчик? Какими он должен был их видеть?» Разумеется, можно предъявить к тринадцатилетнему Окуджаве убойную претензию: он не оценил, не поддержал сталинского национального и социального реванша, не приветствовал низвержения подлой коммунистической элиты (в основном, конечно, инородческой - еврейской, грузинской, латышской)… Не стану оспаривать основной тезис, поскольку это бесполезно; концепт насчет справедливого сталинского реванша не нов, а что он для меня сомнителен - так это, вероятно, происхождение подкачало. Боюсь, однако, что если бы Окуджава категорически осудил родителей-большевиков - ему досталось бы от М. Харитонова за предательство. «Пуля дырочку найдет», как писал сам Окуджава, и это невольно рифмуется с другим его предсказанием: «Чужой промахнется, а уж свой в своего всегда попадет». Конечно, Окуджава Харитонову не «свой», но это и есть главная трагедия России - ее граждане так друг к другу непримиримы, что никакого внешнего агрессора не надо…

В чем же исток этой ненависти к Окуджаве? Может быть, в том, что он всю жизнь жаждал реванша, тайно хотел отомстить за отца - и потому приветствовал крах СССР? Но эта схема тоже не выдерживает критики: первым озвучил ее Хрущев. На деле Окуджава вступил в партию в 1956 году - как многие, искренне «купившись» на очищение, покаяние и возвращение к ленинским нормам; он был не просто коммунарским сыном, но и правильным советским мальчиком, чьи коммунистические иллюзии, видимо, не были изжиты до конца жизни. Среди его поздних стихов - множество горьких сетований на всеобщий распад. «Видно, все должно распасться. Распадайся же. А жаль!» Можно, конечно, упрекнуть Окуджаву в русофобии и недостаточном патриотизме, но он-то, в отличие от многих единомышленников, не эмигрировал. «Среди стерни и незабудок не нами выбрана стезя, но Родина есть предрассудок, который победить нельзя» - это его формула, и я не знаю, что к ней добавить. «Но из грехов нашей Родины вечной не сотворить бы кумира себе» - вот, наверное, чего не могут простить Окуджаве иные патриоты: да, он отказывался обожествлять Родину во всех ее проявлениях и все ей прощать априори. Между тем он же сказал: «Но вам сквозь ту бумагу белую не разглядеть, что слезы лью, что я люблю Отчизну бедную, как маму бедную мою», - многие ли записные патриоты могут похвастаться такими признаниями?

Все опять глубже, и пора бы уже назвать вещи своими именами: Окуджава вызывает ненависть необъяснимую и немотивированную, причем у людей диаметрально противоположных взглядов и темпераментов: что общего у Галковского с, простите, Лямпортом? У Харитонова с Яркевичем? А вот поди ж ты. Проще всего сказать, что бесов крючит от ладана, но это будет и неточно, и оскорбительно. Думаю, самая глубокая причина - заставившая в свое время и Владимира Гостюхина бросать пластинки Окуджавы ему под ноги, - заключается в несовместимости окуджавских песен и того мира, который мы видим вокруг себя. Мы не прощаем этому человеку навеянных им грез и принесенных им обольщений, не прощаем ему и того, что он - в реальности - субтильный грузин с усиками, коммунарский сын. Ведь написанные им песни так прекрасны, что должны бы исполняться рослым красавцем либо вообще быть анонимными: они по сути - народные, так же бессодержательны и универсальны. Он занес к нам сюда несколько небесных звуков - а сам, видите ли, подписывал письма: сначала в защиту диссидентов, потом с требованием «раздавить гадину»… Сколько народу подписало то письмо - а простить не могут только Окуджаве: не с Юрия же Черниченко спрашивать? Не Стреляный же занес к нам сюда небесные звуки? А Окуджава - занес: соблазнил своим последним троллейбусом, голубым шариком, бумажным солдатиком. Мы и поверили. А жизнь - она вон какая.

Главная претензия к Окуджаве - именно его пресловутое «арионство»: то, что он своим присутствием - и своими песнями - как бы, получается, благословил и девяностые, и шестидесятые, и семидесятые, и отца-коммунара, и всех приватизаторов. Попытался натянуть человеческое лицо на стальные и каменные сущности. А это нечестно. Лучше без человеческого лица. Разоблачителям невдомек, что единственную ценность в мире только и представляет это самое человеческое лицо, несчастное, жалкое, чаще всего мокрое от слез, - но именно ради него мы сюда и приходим. Никакие сверхчеловеческие, монументальные громады не отменят и не заменят крошечного подвига милосердия и взаимопонимания, никакие великие задачи не задушат и даже не уравновесят простой человеческой сентиментальности. Ведь апология сверхчеловечности, бесчеловечности, архаических непримиримых ценностей, толп, стад, монументальных свершений - во многих случаях не что иное, как вопль оскорбленной души: если все в мире так ужасно, пусть человеческого не будет в нем вообще! Нельзя сажать цветы на могилах, потому что цветы становятся оправданием могил! Нельзя набрасывать цветной покров на язвы мира! А Окуджава только тем и занимался, что делал жизнь приемлемой - тогда как честней и правильней, наверное, было бы вообще к чертям отвергнуть такой мир. Ведь человеческое, сентиментальное, сладкозвучное - только компрометирует его.

Окуджаве не могут простить того, что его сентиментальность сочеталась с абсолютно коммунарской последовательностью в собственных взглядах и поступках: он в самом деле не мог не одобрить расстрела Белого дома, это вытекало из всей его жизненной практики, у него были не убеждения, а предрассудки, и он им оставался по-кавказски верен. А вот нельзя. Сентиментальный воин - каким он и был по сути, и все его «сентиментальные марши» и «грустные солдаты» работают на этот образ - для многих именно онтологически неприемлем: или ты воюешь - и тогда никого не жалей, - или жалеешь - и тогда, извини, бросай оружие. Но ведь именно в этом сочетании - вся ценность и неоднозначность позиции Окуджавы; только этим он и интересен в плане мировоззренческом и эстетическом. Понимаю, что вместить такое «скрещение» всегда трудно - ведь и у Лермонтова оно часто режет глаз: солдат, бретер, часто имморалист - и на тебе, «Воздушный корабль». Не смей компрометировать человеческое солдатским - или, как полагают многие, солдатское человеческим: бесчеловечность вообще часто привлекательна, многие покупаются.

Окуджава привнес в русскую литературу кавказский фатализм в сочетании с русской фольклорной скорбью: принимать участь - и плакать над участью, неукоснительно следовать долгу - и ненавидеть долг. Вероятно, эта коллизия умерла вместе с советским социумом: долг рухнул вместе с идеологемой (другой у большинства не нарос, религиозность не укоренена), а сентиментальность разрушена, поскольку она вообще-то есть свойство высокоорганизованной души, а эта высокая организация канула вместе с советской империей. Сегодня у нас - ни долга, ни милосердия, ни, соответственно, их конфликта; одно взаимное раздражение да составление списков на уничтожение. И когда среди этого голос Окуджавы напоминает нам - «Все мы топчемся в крови, а ведь мы могли бы…» - у многих возникает честное желание его заткнуть, чтобы не травил душу.

Так что понять М. Харитонова по-человечески я могу. Другое дело, что виноват здесь не Окуджава. Просто он лучше и потому нагляднее других.

Как и М. Харитонов, кстати.

Дмитрий Ольшанский

Манхэттенский странник

На 65-летие Эдуарда Лимонова