Т. Г. Масарик в России и борьба за независимость чехов и словаков - Евгений Фирсов

Однако в приписке к письму на чешском языке за подписью Страки в Корпус военнопленных при Союзе выражалось сомнение в необходимости отправки в центр телеграммы подобного рода. Авторы письма из Тюменского лагеря считали, что «с жалобой на Дюриха, по нашему скромному мнению, стоит подождать, пока самим не удастся убрать сор из чешской избы»[168]. Иными словами, военнопленные чехи и словаки осмысленно и критически (отнюдь не слепо) подходили к направляемой в их адрес информации и инструкциям из центра и открыто высказывали свое мнение. В процитированном выше письме подчеркивалась огромная ответственность, которая лежит на всех деятелях землячества перед потомками и историей.

Переписку Павлу с Папоушеком завершает обширное письмо на нескольких страницах от 25 марта 1917 г. Автор его сообщал Папоушеку о попытке председателя Союза чехословацких обществ В. Вондрака в новых условиях взять на себя бразды правления всем движением чехов и словаков в России в противовес Масарику, отстаивавшему главенство Чехо-словацкого совета в Париже и линию на единство чехов и словаков, независимо от их места нахождения. Существенной поддержкой петроградскому течению на заключительном этапе борьбы с правлением Союза и Дюрихом за влияние на чехов и словаков в России стала весьма категоричная телеграмма Масарика, посланная уже после революции, 24 марта 1917 г., которую имел в своем распоряжении Папоушек: «Вондраку в

Петроград. Никакого оппортунизма и превышения Ваших полномочий. Политические шаги, касающиеся всех землячеств и народа, принимать только в согласии со мной. Союз (обществ. – Е.Ф.) – лишь для России. Прежде всего святое единство. Сотрудничество с петроградским меньшинством. Протестую решительно против официальной поддержки, оказываемой Дюриху. Договоритесь со Штефаником. Настало время наконец работать как следует и лояльно по отношению ко всем. Прошу регулярно информировать. Привет. Масарик»[169].

Как показывает анализ источников, на начальном этапе освободительной борьбы чехов и словаков в годы Первой мировой войны в России, в них чаще употреблялся термин «чешский», хотя зачастую, или как правило, в него вкладывался «чешско-словацкий» смысл. Лишь во второй половине 1916 г. наблюдается более обдуманный подход к национальной терминологии, что, на мой взгляд, отражало новый этап борьбы за единство различных ветвей чешского и словацкого движения в России. Эту борьбу возглавили именно представители «петроградского течения» во главе с Б. Павлу, который тогда считал себя также представителем словацкого движения.

В документах того времени и переписке деятелей русского землячества чехов и словаков (из Союза чехо-словацких обществ в России) со второй половины 1916 г. часто встречается термин «чешско-словацкий» или «чешско словацкий» без дефиса и лишь изредка по инерции используется термин «чешский», но уже как синоним «чехо-словацкий». Причем представители «русских» чехов и словаков предпочитали употреблять слово «чешско-словацкий», а не «чехо-словацкий».

Материалы Союза обществ и Корпуса сотрудников военнопленных при правлении Союза (т. е. из круга тех, кто непосредственно знал атмосферу на местах и вел среди военнопленных пропаганду) говорят о том, что словацкое самосознание не было таким неразвитым, как это утверждала часть легионерских деятелей в России (и особенно в ЧСР после их возвращения на родину). Например, один из них в заметке «Словаки» (середина 1916 г., писал, что из сотен словаков, которых он близко знал, «лишь незначительная часть с гордостью считала словацкий язык своим. Дома у них говорят по-словацки, молятся по-словацки, но сами они, мол, не славяне, а венгры! Таковы уж словаки в плену – и нужно открыто признать эту горькую правду… Лишь изредка приходят письма от наших доверенных в лагерях, в которых бы говорилось о сознательных словаках, желающих предоставить себя в распоряжение нашей акции по освобождению чехословацкого народа»[170].

В легионерской литературе 20-х гг. и чехо-словакистской историографии (в частности, можно указать работы участника движения Ивана Марковича) делалась попытка отрицать, что одной их причин, приведших к миссии Штефаника (а несколько ранее – Й. Дюриха) в России был словацкий сепаратизм и необходимость в связи с этим урегулировать взаимные отношения среди «русских» чехов и словаков. Факт, однако, что именно урегулирование словацкого вопроса, наряду с военным и другими вопросами, входило в задачи русской миссии как представителя Чехословацкого национального совета М. Штефаника, так и представителя американской Словацкой лиги Г. Кошика в ходе их турне по России в годы Первой мировой войны. В одной из своих поздних исторических работ Папоушек среди назревших в 1916 г. в русском землячестве чехов и словаков проблем называл «трудности со словаками-сепаратистами во главе с проф. Квачалой»[171].

Так что заявление Г. Кошика в одном из интервью 1916 г. в России, что чехи и словаки уже имеют сознание единого народа, было скорее стремлением выдать желаемое за действительное[172].

Дополнительного исследования требует позиция делегата от американской Словацкой лиги в России Г. Кошика, поскольку чешские деятели в России трактовали его миссию, исходя из своих соображений. О неоднозначности позиции Г. Кошика упоминал в своих работах тот же И. Маркович: «Пропагандисты русско-словацой ориентации стремились упрочить свои позиции также в «Словацкой лиге» и склонить на свою сторону Кошика. Когда им этого сделать не удалось, они очернили последнего перед «Словацкой лигой» в Америке; Лига направила ему послание, в котором упрекала Кошика в том, что он находится под влиянием односторонних чешских взглядов, якобы тяготеющих чрезмерно к Западу и недооценивающих значение и вес России»[173].

После долгих и нервных, как отмечают современники, переговоров М. Штефаника как с Й. Дюрихом, так и с правлением Союза чехо-словацких обществ в России, под нажимом М. Штефаника (при действенной помощи Б. Павлу, Я. Папоушека и петроградского течения в целом) произошла привязка словацкого вопроса к отчетливо чехо-словакистской линии парижского Чехо-словацкого национального совета. Это нашло отражение в известном документе того периода – в так называемом «Киевском пакте» (август 1916 г.), провозглашавшем единство чехо-словацкого народа. В нем подчеркивалось: «Чехи и словаки отдают себе отчет в том, что они тесно связаны между собой как своими жизненными интересами, так и культурой, и особенно кровными узами, и они намерены стать единым политически неделимым и свободным народом под защитой и протекцией Антанты. Этот народ питает абсолютное доверие к России»[174]. Пакт, под которым наряду со Штефаником свои подписи поставили также Дюрих и Кошик, имел большое значение для укрепления единства освободительного движения чехов и словаков. Однако документ не был признан МИД России и не мог иметь реальной силы. Как вскоре обнаружилось, Дюрих не придерживался договоренностей.